Доска объявлений О сайте Свежие новости Новости наших игр Гостевая Доски объявлений декабрь 2010 ноябрь 2010 октябрь 2010 сентябрь 2010 август 2010 июль 2010 июнь 2010 май 2010 апрель 2010 февраль 2010 февраль 2010 Январь 2010 Ноябрь 2009 Ноябрь 2009 Октябрь 2009 Сентябрь 2009 Август 2009 Июль 2009 Июнь 2009 Май 2009 Апрель 2009 Первый квартал 2009 Поступления за 2008 год

На правах рекламы

Курсовики, рефераты
Найти: на

Новости сайта Монастыри и храмы Северо-запада


30.01.2011 На сайт "Мирской Петербург" добавлен альбом Старо-Паново

Старо-Паново

Старо-Паново - район, находящийся с южной стороны от железнодорожной станции Лигово, вдоль Таллинского шоссе на обоих берегах реки Дудергофки.

На территории посёлка через Дудергофку имеются два пешеходных и один автомобильный мост.

Первое упоминание о посёлке известно с 1765 года: императрица Екатерина II пожаловала графу Г.Г. Орлову мызу Лигово с деревнями Лигово, Ивановская, Новая, Старое Паново, Новое Паново, Новое Коерово и Сосновка. В 1783 году мыза перешла в наследство племяннице Орлова Н.А. Алексеевой. Недалеко от мызы муж Алексеевой граф Ф.Ф. Буксгевден - героя Аустерлица и командующего русскими войсками в войне со Швецией - построил усадебный дом и разбил английский сад. Н.А. Алексеева была похоронена там же - в часовне на кладбище Старо-Паново, основанном в 1784 году. Часовня была построена в конце XVIII века. Это было круглое в плане здание в стиле ампир.

Альбом Старо-Паново


Новости сайта Литература и жизнь


31.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Аксаков

И.С. Аксаков. В чем наше историческое назначение?

Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель.

И.С. Аксаков пишет: "Манифест 25 января, возвещающий скорую коронацию нашего Государя, произвел довольно сильное впечатление на общественное мнение Европы и подал повод к оживленным газетным толкам. Почти три года сряду упражнялись там в скорбных причитаниях нашей "болезни насмерть", многие совсем было пропели России отходную... и вдруг - словно она восстала от мертвых! Как мало было искренности в соболезновании, так же мало ее и в привете, с которым встречается это наше будто бы воскресение. В нем звучит худо скрытая нота испуга и некоторой досады на собственную несообразительность. "Это не мы, эти сами же русские и их публицисты виноваты, - оправдывается раздосадованная "Кельн екая Газета". - Это они натвердили, что Россия чуть не разваливается, что внутри ее гнездится подтачивающий ее червь, что "положение наше отчаянное", что "дальше так продолжаться не может" - и пр., и пр.; как же было им не поверить?"... И вот, прежнее оскорбительное сожаление или даже презрение к России быстро сменяется теперь оскорбительным же, преувеличенным страхом. Страх русской силы, вместе с ненавистью, снова растет в Европе... Такова доля нашей постоянно оболганной, оклеветанной, ни чужими, ни своими не зяаемой, не понимаемой России!... Ссылка немецкой газеты на русских публицистов известного пошиба вполне справедлива, но мы примем их под защиту. Упрека в злом умысле они не заслуживают: они только злые невежды, еще больше, чем сами иностранцы, потому именно, что воображают себя знающими и, в рабстве своего духа, менее свободны от условных западноевропейских точек зрения и критических мерил, чем сама она, Европа, госпожа и хозяйка их убогого, подражательного мышления. Впрочем, не к одним русским публицистам должны относиться эти слова, а едва ли не к большей части нашей так называемой "интеллигенции", не исключая и наделенной властью... Читатели "Руси" знают, сколько раз в течение двух лет приходилось ей противодействовать, по мере своих сил, этому лживому представлению о русском недуге и русской слабости. Сколько раз приходилось ей напоминать, что не в народе, не "внутри России гнездится подтачивающий ее червь", а снаружи, на поверхности, - что, напротив, в груди России, - "как тайна жизни невидим", Сокрыт, безвестен и могуч, по выражению русского вещего поэта, бежит и бьет неиссякаемый ключ силы духовной и жизненной, которым жива и живуча Россия, - которого, однако, не признает, которым пренебрегает раша кичливая "интеллигенция", который умышленно и неумышленно засоряется извне, загромождается сверху камнями и земляными глыбами, но который - мы верим - своротит когда-нибудь камни, пробьется сквозь все верхние наслоения и потечет величаво-мирным, мощным потоком... Если и из своих не многие еще способны понять и признать эту стихию внутренней жизненной силы, то чего же требовать от иностранцев? И надо ли удивляться, что и тем и другим она до сих пор непонятна, до сих пор представляется чем-то в роде чудовищного сфинкса?... Мы же лично никогда особенно не восторгались и не обольщались внешнею мощью России, но никогда особенно и не смущались тою ее экономическою немощью, над которою такие обильные и, по правде сказать, дешевые слезы проливают наши "экономисты", - имя же оным у нас легион (кто теперь не сидит верхом на "статистике" и "политической экономии", полагая в цифрах лишь "всех загадок разрешенье и разрешенье всех задач"!). Вовсе не так грозна и сильна Россия, но и не так слаба, какою она мерещится Западу и нашим западникам, т.е. не там именно ее мощь и не там ее слабость, где они их полагают, сражаясь с призраками мнимой силы и мнимого бессилия..."

И.С. Аксаков. В чем наше историческое назначение?


И.С. Аксаков. О ношении народной одежды

И.С. Аксаков пишет: "Кажется, нет надобности объяснять читателям настоящее значение статьи г. Залюбовского. Вопрос о ношении народной одежды - есть в наше время личный вопрос для очень многих, и русские, надевшие русское платье, к сожалению, еще нуждаются, и даже сильно нуждаются, у себя дома, на Руси - в защите против недобросовестных намеков и внушений, нашептываемых правительству полицейским усердием некоторых quasi - литературных органов! Мы не считали себя вправе убавить или прибавить что-либо в этом защитительном отзыве, несмотря на его некоторую длинноту и отступления, но однако же хотим и сами сказать от себя несколько слов об этом предмете.

"Голос из Харькова" пробудил в нас целый рой дорогих и грустных воспоминаний. Так странно было нам читать эти давно знакомые доводы, этот - сравнительно бледный оттиск той апологии, которая так горячо, так страстно красноречиво, так смело, честно и громко, раздавалась в Москве лет 20 тому назад - в защиту народной одежды. Мы хорошо помним то время, когда один из тех, кого уже нет, со всем пылом молодости и с безоглядочной стремительностью убеждения, вступил в открытый бой с условными, узкими понятиями, с жеманными, заемными приличиями тогдашней нашей "образованной" среды и, к величайшему скандалу московского модного и немодного света и солидных людей того времени, первый надел, осмеянную, презренную настоящую народную одежду. Это движение было внушено К.С. Аксакову не какой-либо заграничной модой на национальность или западным учением демократизма, - как иногда видим это нынче, - это движение имело вполне законный, исторический, русский характер. Оно свидетельствовало о том, что реакция против Петровского переворота, "возврат к народности" (как выражались тогда) из области отвлеченной теории уже перешел в жизнь, облекался в плоть и кровь, нашел себе провозвестников, свершителей, бойцов - одним словом, людей осуществивших в себе, в своей жизни, с безграничною, едва постижимою для нас цельностью и любовью, этот исторический момент нашего общественного развития. И каким градом насмешек, язвительных упреков, брани, ругательств встретила в то время передовых людей этого нового направления - русская, преимущественно петербургская литература, с всесильным тогда, в мнении молодежи, Белинским! Как забавен кажется теперь Белинский в своей неукротимой ярости, вскипавшей в нем при одной мысли о русской мужицкой одежде, о "десятипудовых сапожищах, вымазанных дегтищем!". Какую неистощимую пищу для остроумия тогдашней либеральной молодежи представляли русское народное платье, зипун и мурмолка! Впрочем, в этом отношении и в настоящую минуту Петербург, в большей части своих представителей, остается верен своим преданиям - и русская народность по-прежнему не переваривается демократическими желудками русских санкт-петербургских немцев..."

И.С. Аксаков. О ношении народной одежды


И.С. Аксаков. О необходимости перевоспитания нашего общества в духе русской народности

И.С. Аксаков пишет: "Новым годом сменился старый - 63-м - 62-й... Без сожаления, без грустных проводов простились мы с старым; без особенно светлых надежд и радостных ликований встретили мы новый 63-й год. Не потому, чтоб поколебалась в нас вера в будущность Русской земли; не потому, чтоб этот переход чрез знаменательную в жизни людей, очередную грань времени - утратил для нас свое торжественное значение - а потому, что характер переживаемого нами времени обозначился яснее и определительнее, и поняли мы, что нельзя же в самом деле ожидать исцеления исторических вековых недугов в 12 месяцев и что народы и общества не поправляются в своем здоровье от января к декабрю!...

Но все же добром мы должны помянуть дар минувшего года, - дар тяжелый и не многим под силу, суровый и благодетельно жесткий, - дар отрезвления... Мы разумеем здесь отрезвление наших общественных мечтаний, верований, требований, самонадеянности и самообольщения. Как река, после роскошного половодья, всходит в межень, обнажает луга и поля и являет всю скромность своего первоначального ложа; как белый день, рассеивая ночные туманы, возвращает всему в природе ежедневные, будничные размеры, - так и опыт истекшего года, разогнав рой незаконных надежд и фантастических призраков, - восстановляет в нас трезвое отношение к жизни, раскрывает нам правду наших недугов и средств целения, истинную меру наших сил и возможных для нас деяний. Безжалостно совлекает он с предлежащего нам подвига его мишурную и гремучую одежду и предлагает нам историческое дело, без блеска и треска, со всей его бледной невзрачностью, медленностью, тугим ростом и бесконечною отдаленностью желанного конца, - мучительною для нашего личного нетерпения! Потребно немалое мужество для всякого отдельного деятеля, чтобы покориться скупой судьбе и ограничиться насущной скромной потребностью, злобой, довлеющей дневи; чтоб отказаться мечтать о черной буре и солнечном блеске, о борьбе, потешающей молодые силы, и не менее животворном мире, о красивых поражениях и победных торжествах, - и довольствоваться скучным путем исторической постепенности, историческим сереньким днем, с его полубелым матовым светом, трудом невидным, чернорабочим и невеселым, не борьбой и не миром, чем-то средним между поражением и победой..."

И.С. Аксаков. О необходимости перевоспитания нашего общества в духе русской народности


И.С. Аксаков. Против национального самоотречения и пантеистических тенденций, высказывавшихся в статьях B.C. Соловьева

И.С. Аксаков пишет: "Туго подвигается вперед процесс народного самосознания в русском образованном обществе! Жить мыслью на всем готовом, хотя бы и за чужой счет, витать в отвлеченности поверх действительно сущего, поверх своего, притом же не очень приглядного, и в этой просторной пустоте изобретать (опять-таки под наитием чуждого духа) разные "широкие", "возвышенные" идеалы, которые и навязывать потом с высокомерным соболезнованием народной жизни - непонимаемой, незнаемой и в сущности презираемой, - все это куда как удобнее и заманчивее, чем расходоваться умом и сердцем на опознание ее собственной внутренней правды! Мы сказали: и сердцем, потому что без любви вообще невозможна никакая полнота знания в области жизненных проявлений народного духа; русская же жизнь, бедная внешнею привлекательностью, лишенная ярких красок и резко очерченных, а потому и легко определяемых форм, более чем всякая иная европейская требует настойчивого любовного терпения и умственных усилий для уразумения ее истинных нужд, стремлений и прав. Что ж? Казалось бы, такой подвиг любви и не особенно труден по отношению к родному народу?.. Казалось бы, но у русского интеллигента (принадлежащего к охарактеризованному нами типу) не только мысль, но и душа - вольный казак! Для нее узы живой любви к братьям по крови и по духу - это уж тяжкие цепи, это - ярмо, которое она, отвыкшая от общего с народной душою, реального бытия, всеми мерами ухищряется сбросить. И сбрасывает! Мало того: ей удается опрастывать себя от этих, по-видимому, самых несомненных и естественных обязанностей не только без угрызений, но еще с немалым для совести комфортом, - даже с самодовольством. Способ для этого измышлен самый подходящий. Стоит только обозвать любовь к своему народу и народности "национальным эгоизмом", - и прав! От "эгоизма" не только позволительно, но и обязательно отрешиться. "Тесны-де эти национальные рамки для моей могучей беспредельной любви. Что мне до моих ближайших ближних, когда я объемлю своим участием весь мир, когда все мне равно ближние, и ирокезцы, и ачкоусы, и папуасы! Что вы суете мне тут братьев по крови, когда для меня существует братство всечеловеческое! Станет мое сердце биться для каких-либо русских национальных интересов, хотя бы не материальных только, но и духовных, - для каких-либо русских национальных идеалов, когда оно бьется для интересов и идеалов вселенских!"..."

И.С. Аксаков. Против национального самоотречения и пантеистических тенденций, высказывавшихся в статьях B.C. Соловьева



29.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Розанов

В.В. Розанов. Партии дурного тона

Василий Васильевич Розанов (1856 - 1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.

В.В. Розанов пишет: "Есть неопределенное и очень сильное выражение, пожалуй, самое сильное в отрицательном смысле, - "дурной тон", "человек дурного тона", "люди дурного тона". Не составляя никакого юридического понятия и не содержа никакого судебного обвинения, термин этот, будучи приложен к кому-нибудь, говорит о совершенной непорядочности того, к кому он приложен, вследствие чего людям тяжело водиться с ним и они всячески желают уклониться от общения с ним. Прилагается он к людям судебно неуязвимым, формально неуязвимым. Но известно, что под суд попадают иногда люди невинные и неопытные, по случаю и несчастию. Вот отчего с обвиненным по суду человеком общество не всегда прерывает общение. Судебное обвинение не всегда нравственно марает. Но "люди дурного тона" безусловно и во всех вызывают к себе отвращение как люди, которые все марают собою, к чему ни прикоснутся. Оттого как мимо грязи проходят подобравшись, так и мимо таких людей невозможно проходить, не принимая всех гигиенических мер.

Мы в свое время отдавали должное крайним левым партиям в Г. Думе, отмечая их наивность и недостаток в них образовательного ценза, но указывая на искупающую чистоту характеров. Так мы говорили о трудовиках в первой Думе и по поводу речей Церетели и о социал-демократах. Мы были уверены, что этот юный студент, кажется, из недоучившихся, говорит от всей души, и хоть и говорит наивный вздор, не зная России и русской истории и вообще не зная ни о чем, что происходит во вселенной, и только начитанный в социал-демократических брошюрках..."

В.В. Розанов. Партии дурного тона


В.В. Розанов. Итоги двух партий

В.В. Розанов пишет: "Первые две Думы у нас были Думы пугающие, - и поистине нужно назвать "детскою резвостью" ту психологию, с которою Набоковы, Винаверы и Аладьины вместе со спрятанным у них за ширмами Милюковым тешились тем, что они испугают правительство и правительство от них убежит. Правительство, как известно, не убежало, и тогда обратный страх появился в глазах этих думских пугал. Но они в самом деле не только буквально пугали правительство, заявляя с думской трибуны, что только она, эта Дума, сдерживает пожар всей России, - кровавый и огненный пожар, - но и более мирные речи ораторов, программы "фракций", напр. аграрная, были более эффектные, чем деловые, и эффект был рассчитан именно на впечатление испуга и, может быть, на удивление Европы. Как Милюков побежал в Америку произносить свою знаменитую речь, в которой американцы не услышали ничего, кроме того, что они могли прочитать и на столбцах бездарной "Речи", - так точно момент роспуска первой Думы застал некоторых депутатов, с хвастуном Аладьиным во главе, поехавшими в Англию побираться за какими-то лаврами. Вообще "деланье глазок" Европе и, обратно, желание увидеть "глазки" со стороны Европы входило немаловажною частью в программу либеральных и радикальных фракций, заполонивших первые две Думы. И это продолжается даже до наших дней, когда в Париже увенчивают венком бюст Муромцева, и об этом приятно извещают друг друга "Речь" и "Русские Ведомости", забывающие добавить, что лавровый венок парижан мог найти для себя лучшее помещение. Одною из самых важных заслуг третьей Думы нужно признать то, что она слезла с этого несчастного коня, оставила роль пугала; и что вообще она имеет более в виду Россию, нежели правительство России. Тогда как первые две Думы решительно имели в виду не Россию, а только ее правительство, пресловутый "старый режим", и считали себя призванными не помочь России, не исцелить Россию, а только побороть или, по крайней мере, уязвить правительство. Обе эти Думы были, по существу своему, воздушными, эфемерными явлениями, и не нужно видеть случая, а нечто органическое и необходимое в том, что они разлетелись как призрак, лопнули, как мыльный пузырь. Они пришли пошуметь. И, совершив шум, разошлись..."

В.В. Розанов. Итоги двух партий


В.В. Розанов. Реальные силы и идеальные возможности в политике

В.В. Розанов пишет: "В политике, как и во всем человеческом, силы разлагаются на два порядка - реальные, которые сейчас действуют, и идеальные, которые есть в наличности, но действие которых временно связано и может обнаружиться только потом, однако обнаружится непременно. Время безмолвия народов прошло. Поговорка, записанная в исторические учебники "Bella gerant alii, tu felix Austria nube" ("Пусть другие ведут войны, а ты, счастливая Австрия, заключай браки", т.е. приобретай в подданство страны и народы через удачный выход замуж принцесс и через женитьбы принцев), - есть остаток давно прошедшего, вызывающий недоумение и улыбку даже учеников. С тех пор как сложилась европейская печать, она объединила народное мнение, и мнение это выросло в огромную активную силу, которая неодолимо давит, между прочим, и на весы дипломатии и вообще международных отношений. Ныне уже нельзя зачислять и перечислять в подданство многомиллионные народы как приданое за принцессами: крепостное состояние народов кончилось, и оно кончилось как-то само собою оттого, что народы выросли и созрели, оттого, что они сознали свое достоинство. Новая эта сила не закреплена никакими актами. Она просто есть, и есть как громадная наличность, полная возможностей и залогов, полная невыраженных сил, которые покоятся или связаны до времени. И если время, когда политические успехи зависели от бракосочетаний, давно минуло, то мы живем в эпоху, когда предвидится и предчувствуется значительное сокращение той исключительной роли, какую в XIX веке играли ратификованные трактаты в положении и судьбе народов..."

В.В. Розанов. Реальные силы и идеальные возможности в политике


В.В. Розанов. "Шептуны" разных ярусов

В.В. Розанов пишет: "Сила всегда бывает относительно благодушна. Сила уверена в себе и своем "завтра", и от этого никуда не торопится и никого не сбивает с ног. Если принять к сведению это житейское наблюдение, то нельзя не удивиться, какое бессилие живет в нашей хвастливой интеллигенции, которую никак не должно смешивать с настоящим образованным классом России, хотя и немногочисленным, но который есть. Иногда можно подумать, что этой интеллигенции или каждому порознь интеллигенту осталось подышать всего один день, и этот последний день он употребляет на то, чтобы облить невероятной злостью все, что останется жить после него. Интеллигенция напоминает иногда чахоточного, который хочет своими бациллами испортить питье и еду здоровых людей, завтрашнему дню которых он так завидует. Она сама себя называет "страдальческою". И это злое и озлобленное страданье обессиливает всякое сочувствие.

Один из ораторов Г. Думы, где тоже много этой больной интеллигенции, сказал о "шептунах", которые не подлежат контролю и между тем оказывают влияние на власть и самые "источники" ее. Вероятно, тут разумелся контроль Г. Думы, которая в этом случае претендовала на некоторое "чтение в сердцах", по выражению приснопамятного критика, и на право подобного чтения: ибо шепот очень близок к движению мысли в душе, а слушающий шепот и подчиняющийся или не подчиняющийся ему и совершенно представляет собою просто не глухого и думающего человека. Оратор Г. Думы счел себя обиженным и ужаленным в правах тем, что ему не подаются для рассмотрения и одобрения эти шепоты и это слушание шепотов. Как само собою понятно, под этими "шепотами" разумелись не шепоты в буквальном смысле, а те домашние, гостинные и кабинетные разговоры и беседы, которые могут коснуться и житейских и государственных дел..."

В.В. Розанов. "Шептуны" разных ярусов



28.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Старец Амвросий Оптинский

Старец Амвросий Оптинский

Иеросхимонах Амвросий (Гренков) - (до пострижения Александр Михайлович) - иеромонах, старец Козельской Введенской Оптиной пустыни.

На сайте Литература и Жизнь мы продолжаем публикацию писем блаженныя памяти оптинского старца иеросхимонаха Амвросия к мирским особам:

Старец Амвросий Оптинский. Письма к особе женского пола, которая хотела уйти в монастырь, но по внешним обстоятельствам вынуждена была


Старец Амвросий Оптинский. Все нужно делать с благим намерением







27.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Лебедев

А.П. Лебедев. К моей учено-литературной автобиографии и материалы для характеристики беспринципной критики (Посвящается моим давним ученикам 1870-1895 гг.)

Лебедев Алексей Петрович (1845 - 1908) - известный историк церкви, профессор Московской духовной академии и Московского университета, составитель громадного курса истории Восточной церкви.

А.П. Лебедев пишет: "Назад тому несколько лет я оповестил своих немалочисленных читателей, что в 12-м томе "Собрания моих сочинений" дано будет место моей "Автобиографии" (см., наприм., "Вселенские соборы IV и V веков", в ремарке, от автора. М., 1896), но до сих пор дошел только до издания 10-го тома. Надеюсь исполнить свое обещание, когда историко-филологический факультет Московского университета изберет на мою кафедру молодого представителя науки, а я стану почти свободен, в качестве профессора-ветерана. Взамен полной автобиографии я решился напечатать в настоящее время, в виде предлагаемой статьи, отрывок из этой автобиографии. Сам я всегда с удовольствием читаю всякие печатные воспоминания, особенно касающиеся нашей богословской науки и ее деятелей. Надеюсь, что читатели "Богословского Вестника" не без некоторого интереса пробегут глазами мою статью, заглавие которой они сейчас читают..."

А.П. Лебедев. К моей учено-литературной автобиографии и материалы для характеристики беспринципной критики (Посвящается моим давним ученикам 1870-1895 гг.)


В.Я. Брюсов. Зоилам и Аристархам

Брюсов

Брюсов Валерий Яковлевич (1873 - 1924) - русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Один из основоположников русского символизма.

В.Я. Брюсов пишет: "Прежде всего мы считаем, что большинство наших критиков были совершенно не подготовлены к той задаче, за которую брались. Оценить новое было им совсем не под силу, и потому приходилось довольствоваться общими фразами и готовыми восклицаниями. Все негодующие статейки и заметки не только не нанесли удара новому течению, но по большей части даже не давали своим читателям никакого представления о нем. Да и негодование-то относилось больше к заглавию, и мы убеждены, что появись те же стихи без открытого названия школы, их встретили бы вовсе не с таким ужасом. Не обошлось дело и без курьезов. Так, одна рецензия утверждала, что у нас сносны только переводы, а другая, что переводы слабее всего; кто-то серьезно предлагал считать символизмом все, перед чем можно воскликнуть "черт знает что такое"; были такие, что сомневались в самом существовании Брюсова и Миропольского: столь дерзко казалось называть себя русскими символистами..."

В.Я. Брюсов. Зоилам и Аристархам


В.Я. Брюсов. Ключи тайн

В.Я. Брюсов пишет: "Когда бесхитростные люди встречаются с вопросом, что такое искусство, - они не пытаются уяснить себе, откуда оно взялось, какое место занимает во вселенной, но принимают его как факт и только хотят найти ему какое-нибудь применение в жизни. Так возникают теории полезного искусства, самая первобытная стадия в отношениях человеческой мысли к искусству. Людям кажется так естественно, что искусство, если оно существует, должно быть пригодно для их ближайших маленьких нужд и надобностей. Они забывают, что в мире есть множество вещей, для людей совершенно бесполезных, как например красота, и что сами они в своей жизни постоянно совершают поступки совершенно бесполезные - любят, мечтают.

Конечно, нам смешно теперь, когда Тассо уверяет, что поэтические вымыслы подобны "сластям", которыми обмазывают края сосуда с горьким лекарством; мы с улыбкой читаем стихи Державина к Великой Екатерине, где он сравнивает поэзию со "сладким лимонадом". Но разве сам Пушкин, который частью под влиянием отголосков шеллинговской философии, частью самостоятельно дойдя до таких взглядов, поносил "печной горшок" и попрекал чернь за искание "пользы", в "Памятнике" не обмолвился такими стихами:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал.."

В.Я. Брюсов. Ключи тайн


В.Я. Брюсов. Священная жертва

В.Я. Брюсов пишет: "У Пушкина, который так часто чутким слухом предугадывал будущую дрожь нашей современной души, - мало произведений, которые до такой степени были бы чужды, странны нам, как эти стихи о поэте!

Возвеличивая "слова" поэта, как Державин унижал их, Пушкин сходится с ним в уверенности, что это две области раздельные. Искусство не есть жизнь, а что-то иное. Поэт - двойственное существо, амфибия. То "меж детей ничтожных мира" он "вершит дела суеты" - играет ли в банк, как "повеса вечно праздный", Пушкин, служит ли министром, как наперсник царей, Державин, - то вдруг, по божественному глаголу, он преображается, душа его встревенулась, "как пробудившийся орел", и он предстоит, как жрец, пред алтарем. В жизни Пушкина эта разделенность доходила до внешнего разграничивания способов жизни. "Почуяв рифмы", он "убегал в деревню" (выражения самого Пушкина из письма), буквально "на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы". И вся пушкинская школа смотрела на поэтическое творчество теми же глазами, как на что-то отличное от жизни. Раздвоенность шла даже до убеждений, до миросозерцания. Казалось вполне естественным, что поэт в стихах держится одних взглядов на мир, а в жизни иных. Можно с уверенностью сказать, что Лермонтов, написавший поэму о демоне, не верил в реальное существование демонов: демон для него был сказкой, символом, образом. Лишь очень немногие из поэтов того времени сумели сохранить цельность своей личности и в жизни и в искусстве. Таков был Тютчев: то миросозерцание, которое другие признавали лишь для творчества, было в самом деле его верой. Таков был Баратынский: он посмел перенести в поэзию свое повседневное, житейское понимание мира..."

В.Я. Брюсов. Священная жертва



26.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Муравьёв

А.Н. Муравьёв. Первые четыре века Христианства

Муравьёв Андрей Николаевич (1806 - 1874) камергер российского императорского двора; православный духовный писатель и историк Церкви, паломник и путешественник; драматург, поэт. Почётный член Императорской академии наук (1836).

А.Н. Муравьёв пишет: "Ныне, когда не столь открыто являются чудеса и пророчества, ознаменовавшие начало Христианства, лучшим свидетельством истины его представляется самое событие, т.е. утверждение Церкви Христовой во вселенной. Посему история Церкви необходимо должна быть предметом благочестивого любопытства и служит для всех убедительною проповедью Промысла Божия о человеках, искупленных кровию Единородного Его Сына, Который обещал пребыть с нами вовеки.

С этой мыслью начинаю сказание от того дня, как Господь Иисус Христос вознесся на небо, повелев Своим Апостолам идти научить все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Св. Духа, и дал им обещание, что всякий, кто уверует и крестится, спасен будет, а кто не поверит, осужден будет; Ангелы же возвестили свидетелям вознесения грядущее второе пришествие на землю Сына человеческого, уже во славе Отчей..."

А.Н. Муравьёв. Первые четыре века Христианства



25.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Амфитеатров

А.В. Амфитеатров. Захарьин

Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург.

А.В. Амфитеатров пишет: "Предсвяточное событие Белокаменной - смерть Захарьина. Когда я увидел это неожиданное известие в "Московских ведомостях", я, право, не поверил своим глазам и даже протер их:

- Как же это? Захарьин, сам Захарьин - и вдруг умер?!

Захарьина у чужого смертного одра все привыкли воображать себе, но Захарьина на его собственном смертном одре всякому представить дико.

Старинное качество Москвы: она очень быстро охладевает к памяти своих знаменитых покойников и забывает их, но, в первых взрывах надгробного рыдания, она - неутомимая и самоотверженная плакальщица. Памятуя похороны Алексеева, Аксакова, Каткова, Рубинштейна, я ждал и теперь сильного, всемосковского, так сказать, энтузиазма печали. Помните, как в "Антонии и Клеопатре" возвещают смерть Антония, и весть эта встречает недоверие: "Не может быть! Если бы Антоний умер, то полсвета потряслось бы на своих устоях, и Африка сбросила бы с лица своего всех львов своих". Захарьин - для Москвы - был фигурою огромного значения. Однако и его смерть не вызвала трясения в устоях света, и по поводу его смерти львы не только в Африке, но даже и на воротах Английского клуба на Тверской не были обеспокоены. Прямо удивляться приходилось, с каким равнодушием приняли москвичи сообщение, что не стало их врача-фауматурга - несомненно, одного из самых солидных китов, на которых держался всероссийский интерес к современной Москве..."

А.В. Амфитеатров. Захарьин


А.В. Амфитеатров. Павел Васильевич Шейн

А.В. Амфитеатров пишет: "К концу века смерть с особым усердием выбирает из строя живых тех людей века, которые были для него особенно характерны. XIX век был веком националистических возрождений, "народничества" по преимуществу. Я не знаю, передаст ли XX век XXI народнические заветы, идеалы, убеждения хотя бы в треть той огромной целости, с какою господствовали они в наше время. История неумолима. Легко, быть может, что, сто лет спустя, и мы, русские, с необычайною нашею способностью усвоения соседних культур, будем стоять у того же исторического предела, по которому прошли теперь государства Запада. Народ исчезает, как народ, и остается платежно-государственная масса.

Когда тает народ, тают и народники, мечтавшие задержать его таяние. Бедный П.В. Шейн! Смерть его, издавна больного, на костылях, человека, ни для кого не явилась неожиданностью. Умер именно, можно оказать, "в пределе земном, свершив все земное". И - все-таки, при всем сознании естественной необходимости этой смерти, жаль, необычайно жаль. Отчего? Почему разум, говорящий об естественности явления, не может в таких случаях заглушить голоса инстинкта, вещающего об его прискорбности? Я думаю, - потому что смерть таких людей, как Шейн, является нам прежде всего не как их личная смерть, но как символ общего конца ряда больших феноменов, смерти целой эпохи, которой они были представителями. Вы чувствуете себя на границе историко-культурного периода. Goetterdaemmerang [Сумерки богов (нем.)]. Одни боги уходят из мира, изгнанные, чтобы замениться другими..."

А.В. Амфитеатров. Павел Васильевич Шейн


А.В. Амфитеатров. Ф.Н. Плевако

А.В. Амфитеатров пишет: "Роскошное издание, воздвигнутое, как надгробный монумент, любимому мужу признательною вдовою, при содействии бывших товарищей-помощников знаменитого витии. Недюжинный, замечательный человек покоится под этим памятником дружбы и любви. Необыкновенным не решаемся его назвать потому что, наоборот, Ф.Н. Плевако представляет жизнью своею как раз самое обыкновенное явление на Руси: стихийный талант, размыканный почти что непроизводительно - едва ли не потому только, что было его как-то уж слишком много и ни в какую-то культурную дисциплину он не укладывался, а бурлил себе, скиф скифом и самовар самоваром, "по вдохновению" и "от себя". В конце концов, прошумев добрые полвека блестящими обещаниями и радужными ожиданиями, Плевако погас и - к одинаковому удивлению и врагов своих, и поклонников - заметной пустоты в обществе на убылом месте не оставил. Ушел из мира, быть может, и в самом деле "гений слова", как зовет своего бывшего патрона г. Муравьев, и даже нельзя сказать, чтобы "непризнанный гений": кто избалован был любовью, вниманием и потворством широкой русской публики больше, чем Ф.Н. Плевако? Разве вот теперь тезка его, ФИ. Шаляпин! Но "гений слова" прошел в мире как-то без прикладных результатов - "министром без портфеля". И так как он ушел, а портфели жизни все остались целы, то скоро насущная забота о них безжалостно затерла память о нем - и стала она увядать, нужная лишь тесному кружку любящих родных и благодарных личных друзей. Усилие, сделанное кружком этим к увековечению дорогой для них памяти, благородно, но вряд ли поведет к желанным результатам. Речи Ф.Н. Плевако, печатными буквами на бумаге, похожи на его изустную речь не более, чем скелет рахитика на стремительный торс и огненный лик Аполлона Бельведерского..."

А.В. Амфитеатров. Ф.Н. Плевако


А.В. Амфитеатров. Алексей Александрович Остроумов

А.В. Амфитеатров пишет: "Я не знал А.А. Остроумова в старости и потому выше-напечатанную характеристику внутренней трагедии, жившей в нем, оставляю на ответственности лиц, о том мне повествовавших. Но она нисколько не противоречит тем воспоминаниям, которые сохранил я об Остроумове конца семидесятых и первой половины восьмидесятых годов, в самый пышный расцвет молодой его славы. А тогда я видал его много и часто, так как он был ближайшим другом Александра Ивановича Чупрова, также скончавшегося в этом году, моего родного дяди по матери. В чупровском кружке, среди которого прошли мое отрочество и университетская юность, А. А Остроумов был свой, родной человек. Настолько, что, например, даже двадцатилетнему и позже он продолжал говорить мне "ты" и "Саша", как в ранние детские годы. И в нашей семье, и у Чупровых Остроумов был авторитетом полубожественным. Случаев наблюдать его и как человека, и как врача было множество. В своих статьях об А.И. Чупрове я указывал, что бедствием и страхом жизни его был наследственный туберкулез, пощадивший его самого, но убивший большинство его сестер и братьев. В сказанный период чахотка косила чупровскую семью беспощадно: последовательно умерли молодыми Владимир, Иван, мать моя Елизавета Ивановна, заболели: Алексей Иванович и Марья Ивановна. Все они были пациентами Остроумова и его любимого ассистента, ныне популярного профессора В.Д. Шервинского. Поэтому и живых рассказов об Остроумове, и посещений Остроумова мы имели немало. Я лично восторженно благоговел пред ним, обязанный к тому, помимо уже всех отвлеченных симпатий, прямою и живою благодарностью: в 1879 году он вылечил меня от дифтерита, а через год от острого катара кишок. Кажется, это был первый случай в России, и наверное знаю, что первый в Москве, когда к лечению дифтерита был применен бензойный натр. Очень хорошо помню: когда я уже выздоравливал, Остроумов рассказывал, что он сделал о моем лечении доклад в медицинском обществе, как о замечательно счастливом опыте исцеления тяжелой формы дифтерита посредством бензойного натра..."

А.В. Амфитеатров. Алексей Александрович Остроумов



24.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Ключевский

В.О. Ключевский. М.Ю. Лермонтов

Ключевский Василий Осипович (1841 - 1911). Российский историк, академик (1900 г.), почетный академик (1908 г.) Петербургской Академии Наук.

В.О. Ключевский пишет: "Н. И. дал мне совет прочитать на сегодняшней нашей ассамблее одну статейку о Л[ермонтове]. Я принял этот совет потому, что не раз замечал у присутствующих особенную любовь к этому поэту. Л. поэт нашей молодости, т.е. моей и моих сверстников, а так как я наверное ровесник батюш[кам] и матушкам больш[инства] здесь присутствующих, то и могу от их и своего лица выразить почтенным слушателям живейшее и признательное сочувствие за то, что дети поддерживают предание отцов, разделяя их литературн. симпатии. При таком преемственном сродстве вкусов мы, старики, как-то чувствуем себя меньше лишними на свете. Впрочем, поэзия не знает хронологии и всегда сближала людей, разделенных возрастом. Время не оставляет на ней следов, как бесследно проходит оно мимо нетленных античных статуй п.б. Эрм-жа. И томы Л. могут истлеть, но не постареют и сумеют быть ровесниками даже нашим внукам..."

В.О. Ключевский. М.Ю. Лермонтов


В.О. Ключевский. Н.В. Гоголь

В.О. Ключевский пишет: "Редкому писателю выпадало на долю столько озлобленных насмешек и негодующих порицаний, как Гоголю, и редкий писатель давал столько поводов, столько видимых оправданий желавшим смеяться над ним и бранить его, как Гоголь. Смеялись над ним глупые люди, бескорыстно восставая на него во имя здорового рассудка - вещи, им чуждой и ненужной. Бранили его злые люди, целомудренно щетинясь во имя христианской любви и гражданской благопристойности, над которой они внутренно смеялись и которую оскорбляли самой возможностью своего существования. В самом деле, как глуп его "Нос" и сколько нелепости в его "Ссоре Ив. Ив. c Ив. Никиф."! С другой стороны, какая бесчеловечная жестокость смеяться над Маниловыми, Плюшкиными, Коробочкой - людьми, никому не делавшими зла, кроме самих себя, старавшимися устроить свое счастье, как умели, счастье, положим, смешное, но безвредное для других, людьми больше жалкими, чем забавными, годившимися для филантропической богодельни, а не для комической сцены. Гоголю приходилось обороняться на два фронта: и от консервативной, и от либеральной атаки. Одни прозревали в его психологически-нелепых, но политически-ехидных "Мертвых душах" совсем неблагонадежный, злостный подкоп под основы государственного порядка и авторитет мудрого закона..."

В.О. Ключевский. Н.В. Гоголь


В.О. Ключевский. Ф.М. Достоевский

В.О. Ключевский пишет: "Минута перед припадком. Дает неслыханное чувство гармонии, полноты, встревоженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни. Необыкновенное усилие самосознания (I, 270).

Сострадание есть главнейший и, м.б., единственный закон бытия всего человечества (I, 275).

Нестерпимые, внезапные воспоминания, особенно сопряженные со стыдом, обыкновенно останавливают на одну минуту на месте (I, 279).

Легкая судорога вдохновения и восторга прошла по лицу (1,300).

Некоторая тупость ума есть, кажется, почти необходимое качество если не всякого деятеля, то по крайней мере всякого серьезного наживателя денег (II, 6).

Все наши отъявленные социалисты больше ничего как либералы из помещиков времен креп. права... Их злоба, негодование, остроумие - помещичьи, даже дофамусовские, их восторг, их слезы - настоящие, м.б. искренние слезы, но - помещичьи. Помещичьи или семинарские (Евгений Павлович Радомский)... Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а на самые вещи, не на русские порядки, а на самую Россию... Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё... Этого нигде и никогда, спокон веку и ни в одном народе не случалось (Он же, т. II, 15 - 16). Это оттого, что русский либерал есть покамест еще нерусский либерал... Нация ничего не примет из того, что сделано помещиками и семинаристами (вследствие их отчуждения от нации) (Он же, 14)..."

В.О. Ключевский. Ф.М. Достоевский


В.О. Ключевский. А.П. Чехов

В.О. Ключевский пишет: "Кажется, нельзя себе представить скучнее персонажей Чехова, мелочнее дел, какими они занимаются. Какая серая жизнь, какие тусклые лица, где и зачем откопал их автор? - думает зритель или читатель, готовясь улыбнуться или вздохнуть с самодовольным пренебрежением, - и вдруг чувствует, что ни кислая улыбка, ни великодушн. вздох ему не удается. В произведениях Чехова не замечаешь автора, становишься глаз на глаз с жизнью, т.е. с самим собой, и думаешь, чем же я лучше их, вот этих всех людей?

Чехов исподтишка смеется над изображаемой жизнью. Но это ни горько смеющийся плач Гоголя, ни гневно бичующий смех Щедрина, ни тоскующая сатира Некрасова: это - тихая, уравновешенная, болеющая и соболезнующая улыбка над жизнью, не стоящей ни слез, ни смеха. У него не найдешь ни ослепительных образов, ни широко обобщенных типов, ни поразительных житейских столкновений, разбивающих личные существования, ни даже идеалов, замыкающих прорехи мироздания. Всюду под его пером проходит толкущийся на всех сточках жизни, оттиснутый в миллионах экземплярах, везде себе верный и всегда на себя похожий, выработавшийся в исторический перл создания и царящий над миром средний человек, субстанция ни то ни сё, серая, поношенная, всегда скучная и никогда не скучающая, ежеминутно умирающая и походя возрождающаяся, но не умеющая, не заботящаяся взять себе в толк, зачем она родится, для чего живет и почему умирает..."

В.О. Ключевский. А.П. Чехов



01.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Нилус

С.А. Нилус. Святыня под спудом. Тайны православного монашеского духа

Нилус Сергей Александрович (1862 - 1929), религиозный писатель и общественный деятель.

Нисул пишет: "Предлагаю благочестивым читателям материал, на живых и ярких примерах повседневной жизни выясняющий истинную тайну монастырской миссии, проливающий яркий свет в самые затаенные уголки монашеского сердца, освещающий внутреннюю келейную жизнь иноческой души, которая изливала в материале этом мысли свои и чувства не для славы и чести мирской, не для удовлетворения самолюбивой гордости, а глаголала от избытка сердца к самой себе и к своему Богу. Материал этот - келейные заметки, письма, черновики, а также записи некоторых выдающихся событий внутренней монастырской жизни, мною найденные в книгохранилищах Оптиной пустыни, мною собранные и систематизированные в форме дневника ныне уже приложившегося к праотцам оптинского иеромонаха Евфимия (Трунова). Не ему одному принадлежал этот материал - он был достоянием коллективного оптинского духа, - но я присвоил его ему одному, потому что при жизни восстановителя оптинской славы, архимандрита Моисея, он был к нему едва ли не самым близким лицом: потому что он вел дневник всему тому, чему был очевидным свидетелем во все время долголетней своей иноческой жизни, начавшейся еще во дни основателя старчества в Оптиной пустыни, старца Льва, продолжавшейся при его преемнике по старчеству, старце Макарии, и окончившейся во дни современника нашего, старца Амвросия Оптпнского, и, наконец, потому что, по отзывам его современников, он сам был иноком выдающейся духовной жизни. Дневник отца иеромонаха Евфимия послужил мне канвою, с намеченным его рукою узором, но самый узор, как и драгоценнейший жемчуг дивного шитья, составлен и собран из многоцветных раковин, извлеченных из сокровенных глубин безбрежного и бездонного моря великого оптпнского духа, питавшего православную русскую мысль в таких богатырских ее представителях, как братья Киреевские, Гоголь, Достоевский и те "молодшие" богатыри, имена которых - как звезды на тверди православного русского неба..."

С.А. Нилус. Святыня под спудом. Тайны православного монашеского духа



05.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Блок

А.А. Блок. О "Голубой Птице" Метерлинка

Блок Александр Александрович (1880 - 1921) русский поэт.

А.А. Блок пишет: "Бельгия - маленькая страна с большой историей. История ее заключается в том, как эту маленькую страну, стиснутую с юга, запада и востока могущественными державами, а с севера - холодным и бурным Северным морем, терзали, грабили и вместе закаляли испытаниями всевозможные управители и государи, большей частью - чужие стране по крови и по духу.

Римский полководец Цезарь, вторгнувшийся в Бельгию в 57 году до р. Хр., отделен промежутком времени около 2000 лет от германского императора Вильгельма II, который опустошил страну на наших глазах. За этот промежуток времени Бельгия подчинялась: в средние века - то франкам, то германцам; в новое время - в XVI веке - испанскому монарху Филиппу II, при котором произошла знаменитая революция "гезов";1 в XVIII веке - Австрии; во время французской революции - французскому революционному генералу Дюмурье, который, сначала заманив народ вольностями, принес с собою новое рабство. Вместе с Наполеоном французское иго было свергнуто; Бельгия подпала новому игу общенидерландского правительства, и только после июльской революции во Франции, в 1830 году, стала самостоятельной конституционной монархией..."

А.А. Блок. О "Голубой Птице" Метерлинка


А.А. Блок. Тайный смысл трагедии "Отелло"

А.А. Блок пишет: "Шекспировская трагедия "Отелло" считается у многих совершеннейшим из творений Шекспира. Ее склонны были считать иногда совершеннейшим драматическим творением в мире.

Не потому ли очень распространено такое мнение, что нет в этой трагедии ничего существенного, что не могло бы произойти во все века, при всех условиях, в любой среде? Не стоит принимать во внимание милых всем нам шекспировских архаизмов, вроде того, что действующие лица поминают римских богов. Независимо от этого, мы замечаем, что психологический чертеж трагедии идеально точен, необычайно верен; нет потребности убавить, как нет нужды и прибавить что-нибудь к этому чертежу для того, чтобы он стал понятнее и ближе людям иных столетий.

В одних эпохах, в одних людях эти страсти действуют, выступают на поверхность, дают знать о себе с неудержимой силою; в других - они дремлют, может быть и вовсе умолкают; но они неизменно присутствуют в человеке, и извержение этих страстей начнется - только стоит их разбудить. Отрицание их было бы отрицанием жизни; оно было бы равносильно отрицанию природных явлений, отрицанию того факта, что земная кора еще не отвердела, существуют на земле вулканы с открытыми кратерами, вулканы приходят в действие..."

А.А. Блок. Тайный смысл трагедии "Отелло"


А.А. Блок. О репертуаре коммунальных и государственных театров

А.А. Блок пишет: "В Народном Доме, ставшем театром Петербургской Коммуны, за лето не изменилось ничего, сравнительно с прошлым годом. Так же чувствуется, что та разноликая масса публики, среди которой есть, несомненно, не только мелкая буржуазия, но и настоящие пролетарии, считает это место своим и привыкла наводнять просторное помещение и сад; сцена Народного Дома удовлетворяет вкусам большинства.

Второй акт "Второй молодости" Невежина. Зал почти полный. Слушают внимательно. С актерами есть связь. Актеры знают, что нравится залу. Крик под занавес вызывает восторг. Актеров несколько раз вызывают.

Нравится не только мелодраматический оттенок пьесы, который есть у автора и подчеркивается актерами, но и психологические черточки, условности, разнообразие душевных движений, ношение платьев, повадка, все те неисчислимые мелочи, которые актеры, плохо ли, хорошо ли, тоже подчеркивают.

Например, в актере, играющем брата жены, явно нравится то, что у него - неуклюжая русская походка, седоватый небрежный клок волос, грубый голос, квадратные плечи у сюртука; ему иногда по пьесе и не надо быть таким отрывистым и грубым, невежинские тона мягче, но он - груб, и это - ничего. В кокетке нравится то, что она влетает на сцену как бомба, быстро и крикливо треплет языком, сопровождая все это бурными движениями, которые вообще полагаются кокетливым барыням; но это нравится не так, как свойства предыдущего актера; он гораздо опытнее, а она - чуть-чуть не рассчитала и переиграла; это сразу отзывается на зрительном зале: очевидно, чувствует и она, потому что незаметно умеряет свой пыл; и зал сейчас же понимает это. - В молодом человеке, играющем сына, зал, напротив, особенно ценит неумеренность; пока он ходит полу порывисто и озабоченно, на него мало обращают внимания; но стоило ему (когда он по пьесе замыслил убить отца) швырнуться в ту и в другую дверь, так что каблуки засверкали, и диким голосом закричать, расталкивая мать и сестру, как зрительный зал уже доволен; удовольствие его - настоящее, аплодисменты бурные, и после спуска занавеса видишь среди публики лица задумчивые, напряженные, полные тем, что происходило на сцене..."

А.А. Блок. О репертуаре коммунальных и государственных театров


А.А. Блок. Размышления о скудости нашего репертуара

А.А. Блок пишет: "Нас, русских, довольно часто и в некоторых отношениях правильно сравнивают с итальянцами. Один умный немец, историк культуры прошлого столетия, говорит об Италии начала XIX века: "Небольшое число вполне развитых писателей чувствовало унижение своей нации и не могло ничем противодействовать ему, потому что массы стояли слишком низко в нравственном отношении, чтобы поддерживать их".

Где тут бедным "массам" угнаться за нравственностью "вполне развитых" писателей! Им это никогда не удавалось, да и до сих пор не удается, что мы именно сейчас чувствуем, кажется, с достаточной ясностью -на собственной спине.

Однако "вполне развитые" итальянцы прошлого века определили собою движение карбонаров, выделили из своей среды Леопарди и Сильвио Пеллико, Гарибальди и Мадзини и создали тот десятилетиями длившийся прилив, который носит название "национального подъема" и привел к "национальному возрождению", давшему политические свободы и прочие культурные ценности.

"Литераторы, - говорит историк литературы,- играли в этом случае самую большую роль: как прежде своим поклонением чужому и чужеземным образцам они существенно содействовали гибели независимости и достоинства Италии, так впоследствии они считали своей священной обязанностью искупить эту вину, возвышая сердца, пробуждая национальное чувство".

Результатом такого подъема было, в частности, как во всех странах, так и в Италии, образование "художественной среды". Между прочим, и итальянский театр получил обширный национальный репертуар - ряд авторов и произведений, счастливо совмещающих в себе литературные и сценические достоинства. Сюда относятся имена Никколини, Джакометти, Косса, Феррари, делл'Онгаро, Джакоза, Каррера, Траверси, Гаццолетти..."

А.А. Блок. Размышления о скудости нашего репертуара



04.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Аксаков

И.С. Аксаков. О судебной реформе

Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель.

Аксаков пишет: "Две точки зрения, или, вернее сказать, два мерила оценки существуют у нас для всякого законодательного распоряжения, точно так же, как и для совершаемой ныне судебной реформы. Всякое проектируемое преобразование может быть рассматриваемо само по себе, с точки зрения отвлеченной теории, вне условий места и времени, - и с точки зрения современной, настоящей русской действительности. Оно может соответствовать вполне всем доселе известным требованиям науки, явиться вполне безукоризненным пред судом чистой, абстрактной мысли, - и в то же время оказаться несостоятельным, непригодным в применении к делу, - неспособным выдержать состязания с жизнью. "Этим смущаться нечего, - возразят нам, - это несогласие только мнимое, наружное и временное: видимая неприготовленность почвы к принятию предлагаемого насаждения еще не может служить доказательством ее неспособности возрастить насаждаемое, точно так же, как и не разрешает вопроса о том - пригодна ли или непригодна предлагаемая законодательная мера; подобного рода отношение между теориею и практикою встречается не у нас одних, но и во всякой стране; жизнь всегда ниже идеала, а образованное общество стоит всегда впереди народа и потому всегда опережает мыслию медленное и тугое развитие масс, не становясь чрез это нисколько в противоречие с основной идеей народного развития"..."

И.С. Аксаков. О судебной реформе


И.С. Аксаков. О мировом суде

Аксаков пишет: "В последний раз мы обещали читателям заняться более подробным разбором нашего судебного преобразования, но, приступив к делу, мы встретились с такими вопросами, на которые "Основные Положения", в том виде, в каком они обнародованы, еще не могут дать положительного ответа. Так, например, в ряду судебных нововведений довольно видное место занимает учреждение мировых судей и съездов; по крайней мере все органы нашей публицистики согласились смотреть на него как на новый элемент, - но на какой именно - этого еще никто наверное не знает. "Северная Почта" объявила, что это элемент нравственный, что наш мировой суд есть суд по совести, нечто в роде английской equity. "Современная Летопись", напротив того, доказывает, что наш мировой суд, во-первых, вовсе не похож на английскую equity, во-вторых, вовсе не есть суд по совести, а суд по закону. Странное разноречие! Странное изложение, которое допускает две совершенно противоположные точки зрения. Суд по совести или по закону - это два начала, исключающие одно другое; ошибиться в их признаках, кажется, так трудно, что не должно бы быть и места для спора. Если же, однако, этот странный спор оказывается возможным, то следует предположить одно из двух: или что идея мировых судебных учреждений не выяснилась для самих составителей проекта, или что подробное изложение в форме законодательной, так называемая кодификация, устранит сама собою всякий повод к недоумениям, - касающимся не каких-либо частностей, не мелких подробностей, а самой основной мысли преобразования..."

И.С. Аксаков. О мировом суде


И.С. Аксаков. О финансовом положении России в начале 1862 года

И.С. Аксаков аишет: "Мы намерены, на этот раз, коснуться в нашей беседе с читателями - финансового вопроса, или, вернее сказать, вопроса о нашем общем благосостоянии в экономическом отношении. Будучи вовсе не посвящены в тонкости и премудрости финансовых расчетов и соображений, мы, конечно, и не думаем предлагать какое-либо разрешение этой сложной и трудной задачи, - но мы желаем только указать на ту сторону дела, которая, как нам кажется, ускользала до сих пор от внимания наших (признаться сказать - довольно расплодившихся в последнее время) финансистов и экономистов. По крайней мере мы не находили ответа на наши недоумения у публицистов, специально занимающихся финансовым вопросом, и, заявляя эти недоумения печатно, будем надеяться, что они не останутся без разъяснения со стороны людей, более опытных.

Нам кажется, что в этом вопросе, как и в большей части других, есть значительная доля того оптического обмана, который скрадывает пространство, изменяет направление линии, заставляет принимать игру лучей и отражения за действительные явления. - Мы говорили не раз, но повторим и опять, что насильственное преобразование Петра Великого, расстроив цельность нашего общественного организма, произведя разрыв между высшими сословиями и народом, внесло раздвоение в нашу общественную жизнь: ее органическая сила - как выразились мы однажды - убежала внутрь, в глубокий подземный слой народа, а поверхность земли населилась призраками и живет призрачною жизнию. Эта странная жизнь с ее искусственными, насильственно вызванными и созданными потребностями, стремлениями, страданиями и борьбою, с ее лихорадочно-скорым развитием, порождающим эфемерные явления, мгновенно возникающие и исчезающие, - эта жизнь, эта ложь, заслоняющая от наших взоров жизнь народа и истину действительности, отразилась, кажется нам, не только в области нравственной, но и в области положительных экономических явлений. За примерами ходить недалеко: разве мы не пробовали сажать кукурузу на Севере и предлагать картофель в пищу тем, которые не знают, куда деваться от ржаного и пшеничного хлеба? Разве читающий наш Ремесленный Устав с его переделками, добавками, исправлениями и дополнениями, не вправе подумать, что у нас действительно существует и живет во всей силе жизненности ремесленное цеховое устройство, - тогда как в действительности ничего подобного нет и следа! Разве Потемкин, в котором широкая природа русского человека сказалась в самой широте проявлений лести и лжи, не воплотил эту ложь в поэтически громадных размерах, обставив пустыни, на протяжении тысячи верст, декорациями сел, городов, гражданственности, промышленности и кипучей деятельной жизни?.."

И.С. Аксаков. О финансовом положении России в начале 1862 года


И.С. Аксаков. О праве обычном, игнорируемом нашими юристами

И.С. Аксаков пишет: "Если община и ее экономическое устройство и были, в последнее время, предметом исследования и изучения и наконец признаны как существующий факт при разрешении вопроса об освобождении крепостных крестьян, - то вспомним однако, что это явление еще далеко не получило прав гражданства в нашей науке. Наши отдаленные потомки едва ли поверят, что было время, когда в России русские люди - "прогрессисты" и "либералы", "представители западного просвещения", "ратоборцы науки", с легкомысленною дерзостью хотели не признавать законов экономического тысячелетнего народного быта и готовы были насильно навязывать народу устройство, взятое из сочинений западных экономистов. Оправдывая насилие тем, что в отношении грубого, неразвитого народа, будто бы позволительно прибегать иногда к "просвещенному"... произволу, забывая, что призвание науки - отыскивать законы во всех явлениях жизни, - они, во имя науки, презирали самую жизнь и отвергали самые права ее, права быта у сорока миллионов людей! Нет, не так бы отнеслись к жизни наши западные учители, эти хозяева науки, - если бы явления, о которых мы говорим, были доступны их изучению! Они сделали бы эти явления предметом анализа и возвели бы в стройную научную систему, - они строго бы осудили легкомыслие, ветреность и раболепную покорность своих русских адептов, не захотевших даже и знать того, чего не имели возможности узнать добросовестные ученые Запада!.."

И.С. Аксаков. О праве обычном, игнорируемом нашими юристами



03.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Розанов

В.В. Розанов. К съезду по семейному воспитанию

Василий Васильевич Розанов (1856 - 1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.

В.В. Розанов пишет: "Как городской житель ест ту пищу, которую ему предлагает рынок, и живет в такой квартире, которую "планирует" ему хозяин дома и планируют вообще для "теоретического жильца" хозяева всех домов города, так точно и в воспитании. Семья, "мы" - страшно ограничены и сужены в воздействии на детей теми железными условиями, какие семье диктует школа. "Семейное воспитание", могущественное еще полвека назад, могущественное во все века нашей, да и всеобщей истории, давно остановилось в своем творчестве и даже потеряло свою самостоятельность. Только безумец и только неряха, рискующий всем будущим своих детей, всею судьбою их, тем, что материально и житейски именуется "карьерою", "службою", "положением", - может решиться отказать школе в ее безусловных требованиях, может решиться даже на какую-нибудь критику этих требований вслух, дабы не расстраивать единства воли и мысли у своих детей, которые, конечно, являются первым каноном всякого нормального воспитания.

Педагогам, съехавшимся для обсуждения вопросов "семейного воспитания", семья может сказать:

- Мы ничего не можем и ничего не смеем. У нас все взято вами. Мы только приспособляемся к вам, приноравливаемся, желаем как можно точнее исполнить все ваши предположения, пожелания; ваши не только приказания, но и "веяния"..."

В.В. Розанов. К съезду по семейному воспитанию


В.В. Розанов. В нашем училищном мире

В.В. Розанов пишет: "Школьный мир, учебный мир, - не только в России, но и всюду, - давно принял это "а-типическое", "злокачественное" развитие и течение, не сообразуясь в росте своем и в устроении своем (программы и дух преподавания) - 1) с местностью, 2) классом и сословием, 3) с физическими силами, физическим состоянием, физическим здоровьем и 4) даже с нравственным строем, нравственною устойчивостью той среды, где педагоги или где чиновники министерства просвещения: а) множат свои школы, б) удлиняют свои программы, в) дробят число предметов - все это как бы действуя в каком-то безвоздушном пространстве или планируя на чистом листе бумаги и не только не зная, но и не интересуясь, не спрашивая, нужно ли все это тем определенным семьям и тем определенным ученикам, над которыми они производят свои манипуляции. Инспектор народных училищ, сказавший, что кто-то "портит его школы", когда он сам "портит ту деревню", в которой стоит его школа, - типичный образчик этого "рокового", "злокачественного" хода педагогики; и будьте уверены, что он только очень удачно сказал свою формулу, а в сущности формула эта совершенно применима к деятельности учебного ведомства на всем его протяжении, во всех его разветвлениях. В бытность учителем гимназий и прогимназий в уездных городах Орловской и Смоленской губерний, я бывал всякий раз поражен тем, что такое делают эти гимназии в этих городах. Они везде росли по типу "рака", разрушая ткань города, жизнь города, смысл города, - который был и в своем очерке был прекрасен и нужен. Нет ведь города, самого маленького, - нет местности, уезда, в которых не было бы своего "излюбленного дела", вытекающего из особенностей края и отчасти из сложения души местных жителей. Но гимназия даже не знает всего этого; она высокомернейшим образом "ничем на своем месте не интересуется", - и учит отнюдь не "жителей этого города", а учит "вообще человека" например американца, а еще вернее, "общечеловека из Жан-Жака Руссо" или "благородного немецкого мальчика из Киссингена", которому случится о ту пору и в тамошних местах называться "Васей Красновым". Она даже не пытается преобразовать "Васю Краснова" во "Фридриха Шиллера", а прямо учит "Фридриха Шиллера", готовит его к написанию "Колокола" и "Маркиза Позы" и чтобы он в "Маркизе Позе" расставил везде, где следует, букву "[ять]". "Маркизу Позе" мы учили в Вельском уезде и "Маркизу Позе" учили в Елецком уезде, и еще ничему, кроме "Маркиза Позы", не учили. Т.е. говоря аллегорически и переносно, говоря в смысле уподобления, по уподобления полного. В начале учительства, когда я был еще очень неопытен и не понимал смешного дела, которое мы все учителя делали возле учеников, я был поражен замечанием старого доктора, прожившего всю жизнь в городе Брянске, где была наша четырехклассная прогимназия. У нас был очень важничавший, торжественный учитель чистописания, молодой. Он очень старался, а в учительском совете жаловался, что ученики недостаточно у него "пишут", т.е. не ставят красиво буквы. Мы, учителя греческого языка, учителя латинского, французского и немецкого языков, учителя алгебры, пелопоннесских войн и американских рек, над ним посмеивались потихоньку, - и этот тихий смех я передал и лысому доктору. Но он закашлялся и сказал: "Учитель чистописания прав в своей строгости и требованиях... Ведь большинство ваших учеников размещается по разным службам в уезде, - в конторы, в канцелярии, на почту, в лавки. И им все предметы не будет случая припомнить и ими воспользоваться, а окажется нужным и крайне полезным одно чистописание"..."

В.В. Розанов. В нашем училищном мире


В.В. Розанов. В нашем учебном мире

В.В. Розанов пишет: "Но я хочу, чтобы мой Вася был "моим Васей". Законное право родителей, чтобы дети росли в родителей. Как это сделать - я не понимаю. Я вопию, и притом всей России. Бью в вечевой колокол. В запутавшейся русской действительности происходит унос детей из домашней, из мирной, из правильной обстановки души и быта и заражение их политикой и газетными сообщениями под наименованием "учебного предмета". И все собственно для такой малой и пустой вещи, как чтобы наставники их (составитель учебника есть наставник для всей России) могли "оказать шик" друг перед другом, как две неумные и, увы, нисколько не "интересные" барыни в "Мертвых душах". Как могли эти "гоголевские типы", умершие вообще в России, сохраниться в одном учебном ведомстве и приносить в жертву своей "политической выставке" души детей, подростков, - нельзя понять, отвратительно понимать. Нужно непременно пересмотреть учебники и немедленно же административно исключить те, которые явно негодны..."

В.В. Розанов. В нашем учебном мире



01.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Соловьёв

С.М. Соловьев. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других

Сергей Михайлович Соловьев (1820 - 1879) русский историк, профессор Московского университета с 1848 года, ректор Московского университета (1871-1877), член Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук (1872), тайный советник.

С.М. Соловьев пишет: "Когда мы перешли на второй курс, то приехал из-за границы Грановский, начавший читать среднюю и новую историю. Грановский, как и Крюков, не был самостоятелен, явился поклонником также Гегеля, но был художник первоклассный в историческом изложении. Между талантом Крюкова и талантом Грановского была такая же большая разница, как и между их наружностью: Крюков имел чисто великороссийскую физиономию, круглое полное лицо, белый цвет кожи, светлорусые волосы, светлокарие глаза; талант его более поражал с внешней стороны, поражал музыкальностью голоса, изящною обработкою речи, к нему как нельзя более шло прилагательное elegantissimus, как мы, студенты, его величали, но при этой элегантности, щегольстве в нем самом, в его речи, в чтениях было что-то холодное; его речь производила впечатление, какое производит художественное изваяние. Грановский имел малороссийскую южную физиономию; необыкновенная красота его производила сильное впечатление не на одних женщин, но и на мужчин. Грановский своею наружностью всего лучше доказывает, что красота есть завидный дар, очень много помогающий человеку в жизни. Он имел смуглую кожу, длинные черные волосы, черные огненные, глубоко смотрящие глаза. Он не мог, подобно Крюкову, похвастать внешней изящностью своей речи: он говорил очень тихо, требовал напряженного внимания, заикался, глотал слова, но внешние недостатки исчезали пред внутренними достоинствами речи, пред внутреннею силою и теплотою, которые давали жизнь историческим лицам и событиям и приковывали внимание слушателей к этим живым, превосходно очерченным лицам и событиям. Если изложение Крюкова производило впечатление, которое производят изящные изваяния, то изложение Грановского можно сравнить с изящною картиной, которая дышит теплотой, где все фигуры ярко расцвечены, говорят, действуют пред вами..."

С.М. Соловьев. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других



01.01.2011 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Нилус

С.А. Нилус. Сила Божия и немощь человеческая

Нилус Сергей Александрович (1862 - 1929), религиозный писатель и общественный деятель.

С.А. Нилус пишет: "Выпуская в свет ряд очерков из жизни близких к нам по времени православных христиан, но таких, - увы! - далеких по духу для большинства моих современников, я долгом своим почитаю, прежде всего, предварить моего боголюбивого читателя о том, что все написанное в них одна сущая правда, в которую лично я верю всем сердцем моим, всем умом, всем помышлением, и без этой веры моей, за которую готов постоять до последней минуты моей жизни, я не позволил бы себе требовать от читателя моего внимания к малому труду моему из страха грядущего Страшного суда Господня, на котором каждый христианин, а в их числе и моя христианская немощь, должен неизбежно или оправдаться от слов своих, или осудиться; и от этого страшного осуждения да избавит меня Господь!

Непрестанно сокрушаясь о всеобщем, казалось мне, оскудении веры в христианском мире, сердцем своим с великой горечью и болью отзываясь на установившееся в мировой христианской жизни зло братоненавидения и человеконенавистничества, видя, как христианский мир заливается кровью войн и усобиц, с ужасом обращая свой испуганный взгляд на богоотступничество цвета русского общества, призванного стоять во главе умственного и нравственного развития истерзанной и окровавленной Родины, этой Богом поставленной хранительницы православного духа, я, признаюсь, в законном ослеплении своем, был уверен, что угас уже истинный дух Православия в России, оскудел преподобный, не стало праведника, и, стало быть, неизбежна для нее, а с нею, по слову великих русских подвижников духа, и для всего богоотступнического мира участь библейских Содома и Гоморры. Окружающая меня и всякого верующего христианина грозная действительность не давала ли мне права питать эти мысли?!.."

С.А. Нилус. Сила Божия и немощь человеческая


"Жёлтые" новости наших проектов


Ноябрь 2010

Жёлтая новость в ожидании!





Наши проекты

Монастыри и храмы Северо-западаЛитература и жизнь. Проблемы современной литературыПолитический детектив. Англия 1931RPG Настоящие Звёздные Войны - IIRPG. Проблемы, решения, реклама

ВЕРНУТЬСЯ НА НАЧАЛО СТРАНИЦЫ


Hosted by uCoz