 |
Новости сайта Монастыри и храмы Северо-запада25.10. 2009. На сайт добавлен альбом: Часовня во имя святителя Николая Чудотворца, преподобного Серафима Саровского и царицы Александры в Ораниенбауме (г. Ломоносов). 
На пересечении Михайловской и Александровской улиц и, расположена часовня, освящённая во имя святителя Николая Чудотворца, преподобного Серафима Саровского и царицы Александры. Часовня была построена в 1905 - 1906 годах для Рождество-Богородицкого Городищенского монастыря по проекту архитектора П.П. Соколова. Выдержана в архитектурном стиле псковских и новгородских церквей. Имеет маленькую звонницу на кровле рассчитанную на один колокол, который в данный момент отсутствует. 18.10. 2009. На сайт добавлен альбом: Церковь Троицы Живоначальной на городском кладбище Ораниенбаума (Ломоносов). 
Деревянная кладбищенская церковь, освящённая во имя Пресвятой Троицы была построена в 1757 году и находилась в глубине кладбища. Церковь была маловместительна и со временем обветшала и потому в Троицкой слободе у входа на кладбище в 1903 - 1904 годах по проекту архитектора И.П. Горленского была построена новая каменная церковь. Здание храма построено в стиле базилики, что достаточно редко встречается в православной архитектуре. Это более дешёвый способ строительства. Несмотря на относительную дешевизну проекта, средств не хватало и высоту колокольни пришлось снизить. Храм был трёхпридельный. Главный престол был освящён во имя Пресвятой Троицы, боковые пределы - во имя равноап. кн. Владимира и во имя св. благов. кн. Александра Невского... На данный момент церковь находится в очень плачевном состоянии: кровля разрушена, выбиты двери, в окнах нет стёкол. Здание в таком состоянии передали православной церкви. Сейчас собираются деньги на ремонт и реставрацию. 14.10. 2009. На сайт добавлен альбом: Собор во имя Архистратига Михаила в Ораниенбауме (Ломоносове). 
В Ораниенбауме в память о Великом Князе Михаиле Павловиче в 1865 - 1867 годах был возведена деревянная трехпрестольная церковь освящённая во имя святого покровителя Вел. Князя - Св. Архистратига Михаила. В 1902 году церковь получила статус собора. В память 300-летия царствования Дома Романовых в 1911 - 1914 годах в Ораниенбауме вместо прежней церкви был возведен новый каменный собор по проекту художника-архитектора А.К. Миняева. Церемония закладки храма состоялась 21 августа 1911 года. Собор был освящён 30 января 1914 года митрополитом С.-Петербургским и Ладожским Владимиром (Богоявленским) во имя того же святого Архистратига Михаила. Храм построен в неорусском стиле. Здание собора венчает массивный медный купол, поддерживаемый внутри четырьмя колоннами-арками. Фасады храма завершены кокошниками. С востока он завершается тремя апсидами. На крыше храма расположены четыре небольшие луковичные главки. С западной стороны к храму примыкает двухъярусная колокольня со шлемовидным куполом. Стены храма были покрыты росписью. Михайловский собор стал одной из доминант не только Ораниенбаума, но и всего южного берега Финского залива. С 1877 года при храме действовало "Общество вспоможения бедным города", оказывалась помощь "Дому призрения бедных" и Свято-Троицкому богадельному дому в Троицкой слободе. 5.10. 2009. На сайт добавлен альбом: Церковь во имя св. благоверного князя Александра Невского при военном госпитале в Красном Селе. 
В 1865 году в Красном Селе был построен комплекс зданий Красносельского военного госпиталя. В 1885 году по инициативе главнокомандующего войсками гвардии и столичного военного округа Великого Князя Владимира Александровича было начато строительство госпитальной церкви. Проект церкви был создан военным инженером Владимиром Аркадьевичем Колянковским. Строилась церковь на частные пожертвования. Храм был освящен 2 октября 1885 года благочинным гвардейского духовенства, протоиереем Александром (Желобовским), впоследствии протопресвитером военного духовенства. Через пять лет здание церкви стало разрушаться и на её ремонт были выделены казённые средства, однако петербургский купец II-й гильдии А.Ф. Черепенников пожертвовал капитал на постройку нового деревянного храма по проекту того же архитектора. В строительство были вложены и средства, выделенные Военным ведомством и военно-полевым госпиталем, т.к. госпитальный храм принадлежал военному ведомству. Производителем работ был потомственный почетный гражданин Павел Давыдов, купец Василий Антонович Юдаков и заведующий госпиталем полковник Всеволод Никанорович Смельский. Церковь во имя св. благоверного князя Александра Невского при военном госпитале в Красном Селе Новости сайта Литература и жизнь31.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
Е.Н. Опочинин. Князь Павел Петрович Вяземский Опочинин Евгений Николаевич (1858-1928) - писатель, журналист, историк, театровед, коллекционер. Опочинин - автор более тридцати книг, множества газетных и журнальных публикаций. С 1879-го по 1883 г. служил хранителем библиотеки Общества любителей древней письменности и Музея древностей, был ближайшим помощником президента ОЛДП и организатора музея П.П. Вяземского. В эти годы Опочинин находился в гуще культурной жизни Петербурга: сблизился с Ф.М. Достоевским, посещал литературные салоны А.П. Милюкова и Я.П. Полонского, вел переписку с видными историками, литераторами, театральными деятелями. Опочинин пишет: "Глубокий след в моей душе оставил навсегда оригинальный образ этого человека. В строгом смысле слова это не был литератор, писатель, это не был ученый; знания его были обширны и разнообразны, но беспорядочны и бессистемны. Зато это был живой источник воспоминаний великого прошлого. Когда-то мальчиком он с образом в руках участвовал в свадебном поезде А.С. Пушкина. Он родился и вырос в семье отца-поэта, друга Пушкина, в семье, тесно связанной с крупнейшими представителями нашей литературы 1820-1840 годов. И на нем самом сохранился отпечаток этой эпохи. Было что-то несовременное в этой львиной голове с гривой седых волос, во всей его фигуре и даже в оборотах его речи, всегда своеобразной. Он никогда не говорил пространно, его речь была отрывиста, полна недоговорок, но сильна и образна. Нельзя сказать, чтобы он был безупречно прям и откровенен, по необходимости и ему приходилось в иных случаях держаться "политики", но это всегда смущало его, и вся его "политика" как-то сама собой разоблачалась и настоящий Вяземский тотчас же весь выступал наружу - грубоватый, но добрый, искренний и простой..." Полный текст воспоминаний "Князь Павел Петрович Вяземский" Е.Н. Опочинин. Дмитрий Васильевич Григорович Опочинин пишет: "Как-то в восьмидесятом году, а может быть, и восемьдесят первом году, в Обществе поощрения художеств на Большой Морской мне кто-то из приятелей указал Дмитрия Васильевича, который был секретарем этого Общества и вершил все его дела. Это был высокий тонкий старик с изящной головой, обрамленной серебряными волосами с непослушным вихорком, свесившимся на лоб, с седыми бакенами и усами. Быстрые движения, небрежным бантом повязанный мягкий галстук и монокль на черной ленточке - все придавало этой фигуре несколько легкомысленный вид. Вскоре я познакомился с ним и потом видался нередко то у общих знакомых, то на литературных вечерах, то в театре, но никогда в его домашней обстановке. Я был тогда очень молод, но несмотря на это Д.В. при встречах и моих посещениях Общества поощрения художеств беседовал со мной серьезно, и я увидал, что впечатление легкомыслия у меня исчезло: во всех оттенках речи, в обращении прежде всего сказывалась доброта и сердечность. Голос, мягкий и глубокий, прямо проникал в душу. При всем том быстрая и живая речь сверкала блестками остроумия, живой и искренний юмор проникал каждую черту его лица во время бесед; нередко забавный и остроумный анекдот вкрапливался в его речь и оживлял беседу. В общем это был очаровательный образ старика с живым юношеским умом, разнообразным и блестящим, с душой нежной и глубоко чувствующей. И никакого лицемерия, никакой наигранности не замечалось в нем, все было просто и естественно, хотя нередко едкие сарказмы срывались у него с губ и злая насмешка сбивала с пьедесталов целые ряды взгромоздившихся на них не по заслугам авторитетов. Таков в моих глазах был Д.В. Григорович. О нем, пожалуй, можно было бы сказать: "Для красного словца не пожалеет ни матери, ни отца", но у него это было не только "для красного словца". Вся его натура, тонкая и богатая, мимовольно, сама собой, поднимала бич насмешки над всем, что ему казалось мелким, пошлым и ничтожным..." Полный текст очерка Опочинина "Дмитрий Васильевич Григорович" Е.Н. Опочинин. Григорий Петрович Данилевский Опочинин пишет: "В кратком очерке, где я говорил об А.П. Милюкове и его вторниках, я набросал мимоходом и фигуру Г.П. Данилевского. Помните, как он влетел в скромный кабинет Александра Петровича. Тут он не помешал никому и ничему. Но мы имеем свидетельство И.С. Тургенева, что он подобным образом в 1851 году влетел к Николаю Васильевичу Гоголю и прервал чтение "Ревизора" его гениальным автором. Как, я думаю, должны были взбеситься на "молодого, но уже назойливого писателя" собравшиеся у Гоголя гости. И это, надо сказать, было обычным приемом у Данилевского - всюду влетать, а не входить. При небольшом, но приличном своем росте он, вбегая куда-нибудь, как-то пыжился, как будто вырастая на глазах у вас, во всей красе выставляя украшавшую его звезду и надменно сощуривая глаза. Но не думайте, чтобы всегда и везде он корчил из себя сановника; попадая в общество настоящих сановников или родовитых людей с большим влиянием и значением, он, со свойственной ему эластичностью, как-то сразу становился чрезмерно скромным, мягким и даже угодливым. Он рад был всей душой быть полезным и всячески вызывался на услуги и действительно оказывал их, но всегда так, что это ничего ему не стоило: все делалось чужим горбом, чужими силами и даже на чужие средства..." Полный текст очерка Опочинина " Григорий Петрович Данилевский" 30.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
А.С. Пушкин. Баратынский Пушкин Александр Сергеевич (1799 - 1837) русский поэт, драматург и прозаик. Член Российской академии (1833). А.С. Пушкин пишет: "Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одаренного вкусом и чувством. Кроме прелестных элегий и мелких стихотворений, знаемых всеми наизусть и поминутно столь неудачно подражаемых, Баратынский написал две повести, которые в Европе доставили бы ему славу, а у нас были замечены одними знатоками. Первые, юношеские произведения Баратынского были некогда приняты с восторгом. Последние, более зрелые, более близкие к совершенству, в публике имели меньший успех. Постараемся объяснить причины. Первой должно почесть самое сие усовершенствование и зрелость его произведений. Понятия, чувства 18-летнего поэта еще близки и сродны всякому, молодые читатели понимают его и с восхищением в его произведениях узнают собственные чувства и мысли, выраженные ясно, живо и гармонически. Но лета идут - юный поэт мужает, талант его растет, понятия становятся выше, чувства изменяются. Песни его уже не те. А читатели те же и разве только сделались холоднее сердцем и равнодушнее к поэзии жизни. Поэт отделяется от их и мало-помалу уединяется совершенно. Он творит для самого себя и, если изредка еще обнародывает свои произведения, то встречает холодность, невнимание и находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии, как он уединенных, затерянных в свете..." А.С. Пушкин. Александр Радищев А.С. Пушкин пишет: "В конце первого десятилетия царствования Екатерины II несколько молодых людей, едва вышедших из отрочества, отправлены были, по ее повелению, в Лейпцигский университет, под надзором одного наставника и в сопровождении духовника. Учение пошло им не в прок. Надзиратель думал только о своих выгодах; духовник, монах добродушный, но необразованный, не имел никакого влияния на их ум и нравственность. Молодые люди проказничали и вольнодумствовали. Они возвратились в Россию, где служба и заботы семейственные заменили для них лекции Геллерта и студенческие шалости. Большая часть из них исчезла, не оставя по себе следов; двое сделались известны: один на чреде заметной обнаружил совершенное бессилие и несчастную посредственность; другой прославился совсем иначе. Александр Радищев родился около 1750-го года. Он обучался сперва в Пажеском корпусе и обратил на себя внимание начальства, как молодой человек, подающий о себе великие надежды. Университетская жизнь принесла ему мало пользы. Он не взял даже на себя труда выучиться порядочно латинскому и немецкому языку, дабы по крайней мере быть в состоянии понимать своих профессоров. Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний, была отличительная черта ума его. Он был кроток и задумчив. Тесная связь с молодым Ушаковым имела на всю его жизнь влияние решительное и глубокое. Ушаков был немногим старше Радищева, но имел опытность светского человека. Он уже служил секретарем при тайном советнике Теплове, и его честолюбию открыто было блестящее поприще, как оставил он службу из любви к познаниям и вместе с молодыми студентами отправился в Лейпциг. Сходство умов и занятий сблизили с ним Радищева. Им попался в руки Гельвеций. Они жадно изучили начала его пошлой и бесплодной метафизики. Гримм, странствующий агент французской философии, в Лейпциге застал русских студентов за книгою о Разуме и привез Гельвецию известие, лестное для его тщеславия и радостное для всей братии. Теперь было бы для нас непонятно, каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и чувствительных, если бы мы, по несчастию, не знали, как соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями. Нам уже слишком известна французская философия 18-го столетия; она рассмотрена со всех сторон и оценена. То, что некогда слыло скрытным учением гиерофантов, было потом обнародовано, проповедано на площадях и навек утратило прелесть таинственности и новизны. Другие мысли, столь же детские, другие мечты, столь же несбыточные, заменили мысли и мечты учеников Дидрота и Руссо, и легкомысленный поклонник молвы видит в них опять и цель человечества, и разрешение вечной загадки, не воображая, что в свою очередь они заменятся другими..." С.Т. Аксаков. Письмо к друзьям Гоголя 
Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859), русский писатель, литературный и театральный критик. Сергей Тимофеевич Аксаков пишет: "Гоголя нет на свете, Гоголь умер... Странные слова, не производящие обыкновенного впечатления. Умереть Гоголю вдруг нельзя: тело его предано земле, но дух вошел в нашу жизнь, особенно в жизнь молодого поколения. Много, очень много надобно времени, чтоб память о Гоголе потеряла свежесть; забыт, кажется мне, он никогда не будет. Но Гоголь сжег «Мертвые души»... вот страшные слова! Безотрадная грусть обнимает сердце при мысли, что Гоголь не досказал своего слова, что погиб плод десятилетних вдохновенных трудов, что навсегда исчезли созданные им образы, выступавшие во втором томе «Мертвых душ», первые главы которого он читал многим. Я сам слышал четыре, а С.П. Шевырев и А.О. Смирнова, как говорят, слышали семь глав. И Уленька, и Тентетников с их взаимною любовью, и генерал Быстрищев, и Костанжогло, и братья Платоновы, и многие другие — все погибли, и навсегда! Это ужасно, это невыносимо горько. Но теперь еще не время распространяться об этом. Я обращаюсь к статьям Гоголя, получившим теперь настоящий смысл, к его «Предисловию» и «Завещанию», напечатанным в книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Если б Гоголь был жив, я никогда бы не стал перечитывать этой книги, в свое время не один раз прочитанной мною; но теперь следовало это сделать, и я прочел ее вновь. Поразили меня эти две статьи. Больно и тяжело вспомнить неумеренность порицаний, возбужденных ими во мне и других. Вся беда заключалась в том, что они рано были напечатаны. Вероятно, такое же действие произведут теперь обе статьи и на других людей, которые, так же, как и я, были недовольны этою книгой и особенно печатным завещанием живого человека. Смерть все изменила, все поправила, всему указала настоящее место и придала настоящее значение. Гоголя как человека знали весьма немногие. Даже с друзьями своими он не был вполне или, лучше сказать, всегда откровенен. Он не любил говорить ни о своем нравственном настроении, ни о своих житейских обстоятельствах, ни о том, что он пишет, ни о своих делах семейных. Кроме природного свойства замкнутости, это происходило от того, что у Гоголя было постоянно два состояния: творчество и отдохновение. Разумеется, все знали его в последнем состоянии, и все замечали, что Гоголь мало принимал участия в происходившем вокруг него, мало думал о том, что говорят ему, и часто не думал о том, что сам говорит; одним словом, Гоголя не могли знать хорошо и потому могли усомниться в задушевности, в правде многих слов его последней книги. Но теперь, когда он смертью запечатлел искренность своих нравственных и религиозных убеждений, кажется наступило время дать полную веру его христианской любви к людям. Речь идет не о том, ошибочны были или нет некоторые мысли и воззрения Гоголя, речь идет о правде его смирения, чистоте намерений, сердечности чувствований и стремления к добру..." С.Т. Аксаков. Несколько слов о биографии Гоголя С.Т. Аксаков пишет: "Вот и год прошел, как нет на свете Гоголя! 21 февраля 1853 года, в память дня его кончины, много пролито теплых слез и отслужено панихид: Гоголь был не только великий художник, но и вполне верующий христианин. Гоголя нет на свете - мы привыкли к этим словам и к горестному их смыслу. Изумление прошло; но не прошла и никогда не пройдет скорбь, что уже нет между нами великого писателя, от которого мы еще так много ожидали в будущем. В продолжение года беспрестанно где-нибудь писали о Гоголе. Писано было не помногу, но с живым участием; печатали иногда то, чего не следовало, что рано было печатать; но немало высказалось прекрасных мыслей, верных взглядов и твердых убеждений. Конечно, никто не прочел без сочувствия и благодарности благородной статьи одного из жителей Курской губернии в защиту Гоголя*. Печатные известия и достоверные слухи пробежали по всей России о тех немногих нравственных сокровищах, которые остались в утешение нам после смерти Гоголя. В почтительном ожидании остаются все, жаждущие этой умственной пищи, известной еще немногим. Между тем прежние печатные сочинения Гоголя давно разошлись, и уцелевшие экземпляры покупаются, как я слышал, за страшно дорогую цену. Ожидание всех обращено на его семейство или на тех, кому поручены литературные дела покойного. В сочинениях Гоголя чувствуется потребность, необходимость: иначе не стали бы платить пятьдесят и семьдесят пять рублей серебром за те четыре книжки, за которые недавно платили и, вероятно, скоро будут платить по-прежнему двадцать пять рублей ассигнациями..." К.Д. Ушинский. Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии. Том 2 
Ушинский Константин Дмитриевич (1824-1870) - педагог, основоположник научной педагогики в России. «Педагогическая антропология» представляет собой новый этап в развитии науки и искусства воспитания. В середине XIX в. имелось немало «теорий» воспитания, которые при ближайшем рассмотрении оказывались не более как умозрительными конструкциями, не выдерживающими сколько-нибудь серьезной критики. В двух законченных томах «Педагогической антропологии» было положено начало разработке научной теории как системы взаимообусловленных идей и принципов, объясняющих связи педагогических явлений и процессов, теории, основывающейся на комплексном анализе психических процессов и деятельностей и не знающей противоречащих ей фактов. Предлагаем Вашему вниманию: Второй том труда К.Д. Ушинского: "Опыт педагогической антропологии" 30.10.2009 в раздел "Как мы делали этот сайт" добавлен урок "Персональная иконка для вашего сайта". 
Все вы видели, что у многих сайтов в начале адресной строки есть маленькая картинка - favicon - в просторечии называемая "иконкой". Порой она является неотъемлемой частью имиджа сайта, по ней легко узнать знакомый сайт, если вдруг к поисковика попал на новую страницу или определить нужное окно, когда в браузере открыто много вкладок. Наконец, из чисто эстетических соображений многим веб-мастерам хочется, чтобы и в адресной строке браузера тоже виднелась часть их дизайна. Все иконки, которые вы можете увидеть в адресной строке перед адресом, делаются в формате ico. Такой формат невозможно сделать программой фотошоп (как минимум, до 10-й версии). Однако, создать такую иконку и загрузить её на свой сайт вполне реально. Можно даже сделать несколько иконок и расставить их на разных страницах вашего сайта. Главное, чего не следует забывать: персональная иконка сайта - это ваш бренд. По этой маленькой картинке вас будут узнавать в интернете. Поэтому иконка должна быть прежде всего узнаваемой, индивидуальной и с достаточно чётким рисунком, если вы хотите поместить на ней рисунок... 29.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
А.В. Амфитеатров. Ф.П. Коммиссаржевский Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург. Амфитеатров А.В. пишет: "Не помню, в каком году Московская консерватория нашла нужным призвать к себе на помощь из Петербурга вокального варяга в лице блистательного Ф.П. Коммиссаржевского. Знаменитую впоследствии дочь его, Веру Федоровну, я слышал впервые, еще как певицу, 21 января 1881 года в Пушкинском театре. Любители, в том числе юный Станиславский, ставили "Каменного гостя". Вера Федоровна играла Лауру и пела обе серенады из оперы Даргомыжского. В годе и числе не ошибаюсь, потому что в тот день умер А.Ф. Писемский и в фойе театра наскоро поставлен был бюст писателя, обвитый черною лентою. Как подумаешь, что этому уже идет 45-й год, и доживи Вера Федоровна, с которою даже не у нашего поколения, восьмидесятников, а у следующего, уже девятидесятников, связано впечатление и воспоминание свежей, неувядаемой юности, - ей было бы сейчас, по самому дамскому счету, за 60 лет. Вчера прочел, по случаю 15-летия ее кончины, что она родилась в 1864 году, - значит, всего на два года моложе меня! Но дата ее дебюта не указывает еще даты появления в Москве Ф.П. Коммиссаржевского, так как он в то время уже разошелся с матерью Веры Федоровны и имел другую семью. Сестры Коммиссаржевские (покойная Вера, художница Ольга и Надежда, известная драматическая артистка Скарская) - дочери Ф.П. от первого брака; нынешние театральные деятели Коммиссаржевские, режиссер Ф[едор] Ф[едорович] и, кажется, есть еще актеры - от второго. Федор Петрович явился в Москве с большим эффектом, предшествуемый громкою славою "русского Кальцоляри", "друга Даргомыжского", вокального мудреца и новатора, с которым-де у нас пойдет уж музыка не та, - запляшут лес и горы. Ожидания были основательны. Коммиссаржевский действительно был русским Кальцоляри, т.е. при довольно посредственном голосе обладал несравненным совершенством пения: изящество кантилены, яркий темперамент, вдохновенная декламация, красота дикции - все! Он был действительно друг Даргомыжского и лучший исполнитель как теноровых партий в его операх, так и его романсов. Тоже друг Даргомыжского, известный в старину композитор романсов Владимир Тимофеевич Соколов, говаривал в шутку, что имеются на свете два предмета божественно прекрасные и ни с чем не сравнимые: Федор Коммиссаржевский и хороший швейцарский сыр..." А.В. Амфитеатров. Любимый дед девяноста лет. (К юбилею Вас.И. Немировича-Данченко) А.В. Амфитеатров пишет "Не знаю, жив ли, нет ли мой старый друг-приятель Саша Форесто (Александр Николаевич Беклемишев), милейший человек, душа общества, о похождениях которого, будь время и лучшее настроение духа, стоило бы написать особую книжку, и вышла бы она превеселая. Родом был он большой барин, аристократ; приписывали ему даже царственное происхождение с левой руки, от чего он, впрочем, всегда энергично отпирался. Воспитанием - паж. Состоянием - наследник несуществующих, ибо без остатка проеденных и на ветер пущенных родительницею, капиталов и имений: Вальтер Голяк! Характером - неунывающий россиянин и «ванька-встанька»: как ни ударь его судьба, куда ни зашвырни, он уже сразу на ногах и в духе, ходит да подсвистывает. Наружностью - красивый, несмотря на раннюю лысину, парень, в самом деле несколько романовского типа, что, в соединении с превосходными светскими манерами, весьма содействовало ему в покорении женских сердец. На этот счет был лют, но с любопытным самоограничением: вопреки обычаям присяжных донжуанов, он никогда не охотился за супругами своих друзей, откровенно объясняя, что терпеть не может семейных историй: баб-де на свете много, а доброе приятельство с мужем ему дороже амуров с женою. Зато «дамам сердца» не давал спуска, невзирая ни на какое приятельство, и даже полагал такое свое поведение высоконравственным: отбирая у друга предмет преступного увлечения, я, мол, тем самым извлекаю его из бездны греха и возвращаю на путь добродетели, к законным пенатам. В несчетном числе обиженных нравоисправительными его подвигами были мы оба - я и Влас Дорошевич. Я легко простил: по-моему, на Сашку Форесто было невозможно сердиться; Дорошевич - нет..." А.В. Амфитеатров. Памяти Абрама Евгениевича Кауфмана Амфитеатров пишет: "С глубокой скорбью прочитал я в "Руле" печальнейшее известие о кончине А.Е. Кауфмана. В последние четыре года, под советским гнетом, он в литературном Петрограде был, мало сказать, видным - центральным человеком. Я любил и очень уважал Абрама Евгениевича, особенно сблизившись с ним в 1920 - 1921 годах по совместному участию в комитете Дома литераторов, которого он был не только секретарем, но и воистину душою. Десятки заседаний просидел я между ним и А.Ф. Кони и десятки случаев имел изумляться такту, с каким Абрам Евгениевич умел вести утлую ладью нашу по бурному советскому морю, ежеминутно готовому ее поглотить. Недавно в "Обзоре печати" "Руля" я видел выдержку из какого-то советского органа, свидетельствующую, что А.Е. Кауфман был единственным из литераторов в Петрограде, с кем местная власть "считалась" и даже иногда "шла ему навстречу". Я охотно подписался бы под этим отзывом, если бы он был дополнен необходимою оговоркою: "Хотя Абрам Евгениевич не был ни на йоту "соглашателем" с советской узурпацией и нисколько не скрывал своей глубочайшей к ней антипатии"..." Абрам Евгеньевич Кауфман (1855, Одесса - 1921) - российский журналист и публицист. Учился во 2-й гимназии и коммерческом училище в Одессе. Окончил курс юриспруденции в Санкт-Петербургском университете. Печатался в «Новороссийском телеграфе», Рассвете, Голосе, Солнце России, Всемирной панораме, Утре России, Голосе земли, Историческом вестнике, Женском альманахе, Природе и людях, Южно-русском альманахе, «Турецком сборнике», чл. редколлегии «Русского еврея», также печатался в «Судебной газете», факт. редактор «Вестника страхования», также печатался в «Новостях», Одесском листке, Одесских новостях, Биржевых ведомостях, Жизни и искусстве. В 1919-21 гг. - редактор журнала Вестник литературы Автор докладной записки о положении евреев в России, составленной для представления в Комиссию К.И.Палена. Опубликована в 1883 году под заглавием «Еврейский вопрос в России», за подписью П.П.Демидова и Сан-Донато. Председатель Общества взаимопомощи литераторов и ученых. А.В. Амфитеатров. "Революции ради юродивая". (Мария Валентиновна Ватсон) Амфитеатров пишет: "Прочитал в "Сегодня" о кончине М.В. Ватсон. Откровенно сказать, я уже лет семь почитал ее отошедшею из мира сего в пребывание "со духи праведны". В газетах - ошибкою - было, и опровержений не последовало. А было даже не о смерти, но уже о каком-то безобразии, якобы учиненном беспризорными или иными подсоветскими хулиганами над ее могилою на петербургском Волковом кладбище. Помню, я тогда еще подивился, как же это вышло, что мы, зарубежники, проморгали смерть такой замечательной, единственной в своем роде женщины и узнаем о ней только из заметки о кладбищенских непорядках? Теперь оказалось - и Марью Валентиновну до срока уморило и похоронило, и на мнимой могиле ее дебоширило репортерское вранье. И только теперь - увы! - действительно "имею честь поздравить вас с новопреставленной!" - как выражается некто в одном из самых мрачных рассказов Бунина. Молодец, старушка! Долго уклонялась от смертной повинности: ведь кумир души ее, царь ее мыслей, друг и дитя ее кроткого сердца, Семен Яковлевич Надсон, умер в 1886 году, а она, пережившая Надсона на полвека, была значительно старше его..." Ватсон Мария Валентиновна (урожденная де Роберти) — писательница. Род. в 1851 г.; окончила курс в Смольном институте; в 1874 г. вышла замуж Э. К. Ватсона (см.). С половины 70-х годов печатала стихотворения в "Вестнике Европы", "Русской Мысли", "Русском Богатстве" и др. периодических изданиях; много переводила с испанского и итальянского; написала этюды об испанском сатирике Ларра и испанской сатире 30-х годов в "Вестнике Европы" (1877 г., № 7 и 1879 г., № 8), "Эспронседа" ("Русская Мысль" 1881 г., № 2), "Португалия и ее литература" (ib., 1889), "Фердинанд Фрейлиграт" ("Заграничный Вестник"), "Джузеппе Джусти" ("Вестник Европы", 1882 г., № 10), "Джозуэ Кардуччи" ("Русская Мысль", 1893 г., № 10) и др. Для "Биографической Библиотеки" Павленкова составила очерки: "Данте" (1890) и "Шиллер" (1892). В последние годы В. издает серию "Итальянской Библиотеки", куда вошли критико-биографические очерки: Ада Негри, Кардуччи, Джусти и Манцони. В настоящем "Словаре" написала ряд статей об испанских писателях. [Брокгауз] 28.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
М.Н. Катков. Неразрывная связь русского народа с Верховной властью Катков Михаил Никифорович (1818 - 1887) - русский публицист, издатель, литературный критик. Катков пишет: "В России, к несчастью, держатся и по сие время группы людей, ничтожные по своей численности, но чувствующие себя настолько значительными и сильными, что считают возможным противополагать себя русскому народу и даже оспаривать у него государственные права. Из этих групп выходят те фальшивые и лукавые учения, которые выставляют русский народ не только неспособным к высшей цивилизации и обреченным служить лишь материалом и орудием для чуждых ему целей, но исполненным противогосударственных и мятежных стремлений. Наглость этих учений доходит до того, что они полагают возможным привести к разрыву или по крайней мере возбудить прискорбные недоразумения между русским народом и Верховной властью, которая вышла из его истории и есть его единственное благо, упроченное и возвеличенное им ценой тяжких страданий и пожертвований. Нет порицания, которому не подвергался бы бедный русский народ с разных сторон. Ему отказывают во всем; у него отнимают даже его историю и происхождение; все в его жизни и свойствах предается поруганию; ему приписываются несовместимые, отрицательные свойства, смотря по тому, с какой стороны требуется клеветать на него. Пусть же клевещут на русский народ, пусть отрицают у него все что угодно, пусть соревнующие ему возвышают себя над ним в каких угодно качествах; но пусть по крайней мере не оскорбляют простого здравого смысла, пусть по крайней мере не посягают на очевидность..." М.Н. Катков. Что такое наши земские соборы М.Н. Катков пишет: "По печати сделано распоряжение не говорить ничего ни в пользу, ни против созыва земского собора. Нельзя не признать этого распоряжения весьма, как говорится, целесообразным; но нельзя также не признать, что в нашей печати то и дело, и притом самым настойчивым образом, высказывается необходимость изменения нашего государственного строя, а скептические замечания касательно такой необходимости, сколько мы знаем, появлялись только в нашей газете. Что же касается земского собора, то, оставляя в стороне затронутый вопрос о необходимости его созыва в настоящее время, мы считаем должным разъяснить вольное или невольное недоразумение касательно самого значения этого термина. Есть или нет необходимость в созыве земского собора - надо, во всяком случае, знать, что разумеется под земским собором. Мы сейчас прочли в одной почтенной газете красноречивые суждения о земских соборах. Мы уважаем всякое добросовестное мнение, но более всего обязаны уважать истину. Всякий вопрос, конечно, может только выиграть оттого, что будет приведен к своему истинному выражению. Случается так, что приведенный к истине вопрос вдруг и исчезнет... В прошлом году появилась, сначала за границей, а потом и внутри, довольно объемистая книжка под заглавием "Письма о состоянии России". В ней, в связи с разными другими вопросами, трактуется вопрос о земских соборах. Мы тогда кое-что сказали по поводу этой книжки, но не коснулись того, в чем заключается ее главная мысль. На ней можно с особенной наглядностью раскрыть то странное недоразумение, которое вдруг у нас соединилось с понятием о земских соборах. Книжка эта как бы служит программой всех нынешних толков по этому вопросу. А потому и кажется нам своевременным возобновить о ней речь..." М.Н. Катков. Достоинство России требует ее полной независимости и отсутствия всяких союзов Катков пишет: "Была речь о съезде трех министров в Киссингене. До сих пор в Киссингене было свидание только двух министров. В точности не знаем, сочтет ли нужным российский министр иностранных дел ехать в Киссинген на совещание - мы чуть было не сказали: на поклонение сердитому канцлеру Германской Империи. (И в самом деле, эти наши поездки к князю Бисмарку немножко походят на стародавние поездки в Золотую Орду.) Не знаем также, какие переговоры ведутся или предполагаются к ведению. Германский канцлер приобрел вместе с заслуженной славой некоторое мистическое значение. Его рука подозревается во всех событиях нашего времени; он считается обладателем талисмана, перед которым рушатся все преграды и распираются все замки. Без его соизволения нельзя ни лечь, ни встать; он ворочает всем миром... Но так ли? Не вера ли наша творит эти чудеса? Или, точнее, не суеверием ли нашим так сильна эта сила? И коль скоро речь идет о дружбе между Россией и Германией, то дружба эта есть ли необходимость для России и не есть ли она все для Германии?" 26.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
И.В. Киреевский. Каких перемен желал бы я в теперешнее время в России? Киреевский Иван Васильевич (1806 - 1856) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист. Киреевский пишет: "Прежде всего желал бы я, чтобы в теперешнее время никаких существенных перемен в России не делалось, покуда европейские волнения не успокоятся и не установится там какой-нибудь твердый и ясный порядок вещей, который покажет нам, чего мы можем от них опасаться и чего надеяться. Я желал бы, чтобы правительство наше не принимало никакого деятельного участия в делах западных, не вмешиваясь ни деньгами, ни войском, ни за правительства, ни за народы, ни за словен, ни за немцев, ни за турков, ни против турков. Каждое деятельное вмешательство наше, всегда более или менее тягостное для России, будет для немцев только спасительною для них пружиною соединения и ни в каком случае не уничтожит результатов их умственного движения, но разве на время только может отдалить их и тем способствовать к более прочному водворению. Быв же предоставлены собственному многоумию и собственной разнобоярщине, они поневоле придут к потребности немечтательного порядка, к раздроблению на несколько частей, из которых две или три будут словенские, и к добровольному подчинению нашему покровительству и пр. и пр..." И.В. Киреевский. Московским друзьям Официальные торжества по случаю 700-летия Москвы проходили 1 января 1847 года. Для славянофилов Москва была олицетворением истории России: «До Москвы Русь могла быть порабощена, русский народ мог быть потоптан иноземцем. В Москве узнали мы волю Божию, что этой Русской земли никому не сокрушить, этого русского народа никому не сломать» (Хомяков А. С. Речь о причинах учреждения Общества любителей словесности в Москве // Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 693). Киреевский пишет: "Двадцать восьмого марта в день 700-летия Москвы, несмотря на ужасную дорогу, несмотря на некоторые домашние обстоятельства, которые требовали моего присутствия дома, я отправился через всю Москву на Девичье поле к М.П. Погодину, потому что знал, что у него собираются в этот день некоторые из моих друзей, люди, соединенные между собою, кроме многих разнородных отношений, еще особенно общею им всем любовью к Москве, с именем которой смыкается более или менее образ мыслей каждого из нас, представляя с этой стороны преимущественно точку взаимного сочувствия. Я надеялся, что когда такие люди соберутся вместе во имя Москвы, и без того соединяющей их мысли, то самое это обстоятельство оживит в них сознание их взаимного сочувствия. Сознание это, думал я, возбудит в них потребность отдать себе отчет в том, что именно есть общего между всеми и каждым; узнать, что остается еще разногласного, искать средства разрешить это разногласие и, наконец, понять возможность сочувствия более полного, более живого, более живительного и плодоносного. Я ожидал много от этого дня. По камням и грязи, в санях, шагом тащился я полтора часа, довольно мучительно подпрыгивая на толчках и ухабах. Но чем труднее было путешествие, тем более утешался я мыслию, что люди, которые решатся на такой труд, вероятно, сделают это не без цели..." И.В. Киреевский. О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах Записка была написана для представления министру народного просвещения А.С. Норову. Своему другу А.В. Веневитинову И.В. Киреевский переслал ее с сопроводительным письмом: «Прошу тебя, любезный друг, прочесть прилагаемую записку мою, потому что ты хотя затрудняешься писать к друзьям твоим, но не ленишься читать их писаний, и если ты найдешь эту записку согласною с твоим образом мыслей, то поддержи ее твоим мнением у Норова, от которого теперь зависит ее осуществление, ибо наш попечитель согласен с нею и теперь в Петербурге, где будет говорить об ней с Норовым. Это дело я почитаю одним из самых полезных улучшений, какие только можно сделать в уездных училищах, - особенно полезно у нас в Белеве, где более семидесяти разных раскольничьих толков и ежегодно образуются новые расколы с самыми пустыми отличиями, без сомнения, потому, что народ православный ослабел в учении церковном. Раскольник чем грамотнее, тем сильнее в церковных познаниях; православный чем грамотнее, тем более уклоняется от чтений и занятий церковными книгами, оставляя своих безграмотных соседей совершенно беззащитными против нападений раскольников. Потому безграмотные уклоняются в расколы, между тем как грамотные заняты чтением переводных романов и фельетонов «Северной пчелы». А если посмотреть беспристрастно, то чуть ли изо всех зол, какими страдает Россия, чуть ли не самое вредное и самое страшное заключается в раскольничестве; и все насильственные меры против этого зла едва ли могут иметь другое действие, кроме усиления оппозиционного духа. Силой можно уменьшить число раскольников, но тем больше возвысить их дух и, следовательно, увеличить заразительность. Из рассиропленного полугара выйдет спирт - и сохрани Бог от огня!» (Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 12. С. 164). Киреевский пишет: "Средства, которые употребляются для устройства и содержания уездных училищ, значительны, если счесть все то, чего стоит единовременное устройство училищ, вместе с ежегодными суммами, отпускаемыми на их содержание, на жалование чиновникам и пр. Но, однако же, самые точные вычисления сих средств цифрами всегда останутся несравненно ниже самой действительности. Ибо, не говоря уже о других пружинах, одни служебные права и преимущества, присвоенные преподавателям, так велики, что без них едва ли и двойное или даже тройное жалование могло бы доставить училищу тех же людей для той же цели. Сверх того, права, присвоенные ученикам, окончившим курс учения, все высшее устройство постоянного надзора за правильным преподаванием, заботы о составлении лучших учебников и пр. - одним словом, все эти, так сказать, невесомые силы гораздо более всех денежных средств должны увеличивать значение уездных училищ и содействовать к распространению просвещения посреди народонаселения городов наших..." 24.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
В.Ф. Ходасевич. Пролеткульт и т.п. (Из воспоминаний) Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед. Ходасевич пишет: "Осенью 1918 года мне предложили читать лекции в литературной студии московского Пролеткульта. В конце сентября состоялось собрание, на котором впервые лекторы встретились со своими будущими слушателями. Студийцев собралось человек шестьдесят. Было в их числе несколько пролетарских писателей, впоследствии выдвинувшихся: Александровский, Герасимов, Казин, Плетнев, Полетаев. Собрание, как водится, вышло довольно сумбурное. Удалось, однако, установить, что систематические "курсы" были бы для слушателей на первых порах обременительны. Решено было, что каждый лектор прочтет цикл эпизодических лекций, объединенных общею темой. Я выбрал темою Пушкина. Мне предложили читать по два часа раз в неделю. Назначены были дни и часы чтений. Занятия вскоре начались. Тотчас же пришлось натолкнуться на трудности. Из них главная заключалась в том, что аудитория, в смысле подготовленности, была очень пестра. Некоторые студийцы, в особенности женщины, оказались лишены самых первоначальных литературных познаний. Другие, напротив, удивили меня запасом сведений, а иногда и умением разбираться в вопросах, порою довольно сложных и тонких. На совершенно неподготовленных пришлось сразу махнуть рукой: было ясно, что вскоре они отпадут, потому что им место не в литературной студии, а в начальной школе. Но и с тою частью, которой, видимо, было суждено удержаться, надо было приноровлять лекции так, чтобы они были не слишком элементарны для одних и не слишком затруднительны для других..." В.Ф. Ходасевич. Гершензон Ходасевич пишет: "Летом 1915 года я послал Гершензону оттиск статьи о петербургских повестях Пушкина. Письмо, полученное в ответ, удивило меня простотою и задушевностью. Я не был лично знаком с Михаилом Осиповичем, и хотя высоко ценил его, - все же не представлял себе Гершензона иначе как в озарении самодовольного величия, по которому за версту познаются "солидные ученые". Я даже и вообще-то не думал, что столь важная особа снизойдет до переписки с автором единственной статьи о Пушкине. Однако приехавший вскоре Б.А. Садовской пришел ко мне как-то вечером и сказал: - Пойдемте завтра к Гершензону. Он вас зовет. Арбат, Никольский переулок, 13. Деревянный забор, поросший травою двор. Во дворе направо - сторожка, налево еще какое-то старое здание. Каменная дорожка ведет в глубь двора, к двухэтажному дому новой постройки. За домом сад с небольшим огородом. Второй этаж занимает Гершензон, точнее - семья его. Небольшая столовая служит и для "приемов". А сам он живет еще выше, в мезонине, которого со двора не видно. Хоть и ободренный письмом и зовом (через Садовского) - все же впервые пришел я сюда не без робости. Но робость прошла в тот же вечер, а потом уже целых семь лет, до последнего дня пред отъездом моим из России, ходил я сюда с уверенностью в хорошем приеме, ходил поделиться житейскими заботами, и новыми стихами, и задуманными работами, и, кажется, всеми огорчениями и всеми радостями, хоть радостей-то, пожалуй, было не так уж много..." В.Ф. Ходасевич. Горький Ходасевич пишет: "Я помню отчетливо первые книги Горького, помню обывательские толки о новоявленном писателе-босяке. Я был на одном из первых представлений "На дне" и однажды написал напыщенное стихотворение в прозе, навеянное "Песнью о соколе". Но все это относится к поре моей ранней юности. Весной 1908 года моя приятельница Нина Петровская была на Капри и видела на столе у Горького мою первую книгу стихов. Горький спрашивал обо мне, потому что читал все и интересовался всеми. Однако долгие годы меж нами не было никакой связи. Моя литературная жизнь протекала среди людей, которые Горькому были чужды и которым Горький был так же чужд. В 1916 году в Москву приехал Корней Чуковский. Он сказал мне, что возникшее в Петербурге издательство "Парус" собирается выпускать детские книги, и спросил, не знаю ли я молодых художников, которым можно заказать иллюстрации. Я назвал двух-трех москвичей и дал адрес моей племянницы, жившей в Петербурге. Ее пригласили в "Парус", там она познакомилась с Горьким и вскоре сделалась своим человеком в его шумном, всегда многолюдном доме. Осенью 1918 года, когда Горький организовал известное издательство "Всемирная литература", меня вызвали в Петербург и предложили заведовать московским отделением этого предприятия. Приняв предложение, я счел нужным познакомиться с Горьким. Он вышел ко мне, похожий на ученого китайца: в шелковом красном халате, в пестрой шапочке, скуластый, с большими очками на конце носа, с книгой в руках. К моему удивлению, разговор об издательстве был ему явно неинтересен. Я понял, что в этом деле его имя служит лишь вывеской..." 23.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
И.С. Аксаков. В чем сила России? Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель. Иван Сергеевич Аксаков пишет: "..."Стоит только русскому Императору отпустить себе бороду, и он непобедим", - сказал гениально Наполеон, проникая мыслию из своего лонгвудского уединения в тайны исторической жизни народов, - еще темные, еще не раскрывшиеся в то время сознанию просвещенного мира. Едва ли нужно объяснять, что под символом "бороды" разумеется здесь образ и подобие русского народа, в значении его духовной и нравственной исторической личности. Другими словами: пусть только русское государство проникнется вполне духом русской народности и оно получит силу жизни неодолимую и ту крепость внутреннюю, которой не сломить извне никакому натиску ополчившегося Запада. Полезно припомнить это слово Наполеона I ввиду загадочных действий Наполеона III, как будто готовящих нам войну и ополчающих на нас снова весь Запад. Неужели племянник забыл слово дяди, - он, не оставивший праздным, обновивший в своем сознании всякое изречение, всякую мысль этого, по выражению русского поэта, "огромного человека, расточителя славы"? Чем объясним мы теперь такую азартную игру французской дипломатии в вопросе о Польше? За кого принимает император французов Россию, что не боится своим вмешательством, своими предложениями вызвать в ней именно ту силу, которую разумел первый император, обсуживая, после 1815 года, исторические судьбы России? Думает ли Наполеон III, что Россия уступит? Но чем же заслужили мы такое презрительное мнение о нас и разве мы не те, что были в 1812 году и в тот период времени, когда Наполеон I томился на острове Св. Елены, под стражею океана?.." И.С. Аксаков. Отчего безлюдье в России? И.С. Аксаков пишет: "Обратимся снова к нашему гражданскому, не военному арсеналу, - арсеналу орудий для мирной борьбы и деятельности. Мы уже сказали, что прежде всего поражает наше внимание недостаток в России гражданской честности в самом тесном или обыкновенном смысле этого слова. Этот роковой недостаток лишает правительство возможности располагать надежною исполнительною силою, то есть иметь необходимое число честных и верных исполнителей низшего разряда. Мы говорим низшего разряда потому, что в деятелях разряда высшего честность, то есть отсутствие корыстолюбия, предполагается само собою; по крайней мере образование, состояние и общественное положение представляют некоторое ручательство в том, что обладающий этими условиями менее склонен (выразимся прямо) к взяточничеству и лихоимству, нежели бедный, мелкий, полуобразованный чиновник. Конечно, бывают случаи, и у нас чаще, чем где-либо, что вся эта блестящая обстановка жизни не в силах воздержать не только чиновника, но и сановника от корыстолюбивых поползновений, но эти случаи, однако, не более как исключение. Жалуясь на "безлюдье" (эта жалоба раздается теперь отовсюду как в обществе, так и в административных сферах), разумеют обыкновенно под этим словом не один недостаток честных людей, но по преимуществу недостаток людей умных, способных. В самом деле, заглянув в арсенал и пересматривая те "ресурсы", которые имеет Россия в живых людях, перечитывая ярлыки с надписями свойств и качеств в тех деятелях высшего разряда, которые поставлены нашим обществом в распоряжение гражданской администрации, мы найдем "верность", "благонамеренность", "энергию", даже "честность", - всего реже встречаем мы "ум". Да, ума мало запасено в нашем арсенале, и мы, право, не знаем, чего меньше в России, честных ли людей или умных!.. Мы разумеем здесь, конечно, не высшие только сферы управления и не одну гражданскую иерархию, но и все наше общество, а в обществе не ту или другую личность, а весь общественный умственный уровень..." И.С. Аксаков. Еще о лженародности И.С. Аксаков пишет: "Восхищаться каждым проявлением "русского патриотизма", умиляться при словах "народ", "земство", "православные", кем бы и когда бы они ни были произнесены, при каждом намеке на древнюю Русь, при каждом внешнем признаке русского национального чувства и нежной симпатии к "русскому мужичку", приходить в ярый восторг - это, казалось бы, по нашей части! Так, по крайней мере, давно порешила за нас публика, и русские карикатуристы не иначе изображают так называемого славянофила, как в образе мужичища с усищами, с бородищей, с кулачищем, в сапожищах, в зипунище, с непременными атрибутами капусты, щей, кваса и т.п. Поэтому немало были удивлены некоторые наши, впрочем, очень юные демократы, когда увидели, что их русский костюм не возбуждает в нас никакого особенного умиления, и именно потому, что русское платье обращено было ими в какой-то мундир демократизма, вместе с полнейшим неуважением к существенным элементам русской народности. Не менее удивлены были многие и скудостью наших восторгов патриотическими восторгами русского общества. Им казалось странным, что мы не безусловно присоединяемся к тому хору похвал, которым само себя так громко и бесцеремонно тешило и еще не перестает тешить русское общество... Оно ли не заслуживало полного сочувствия всякого патриота, а тем более тех, кого общество называет славянофилами, - оно ли, которое внезапно так горячо схватилось любить единство и целость Российской Империи, что и Финляндия пошла у него вдруг за одно с Тамбовскою губернией, и финский язык, замена которым шведского только что пред этим была, со стороны'общества, превознесена похвалами, признан вдруг им неуместным и должен, согласно с новейшим воззрением, замениться, по указу, русским?! А между тем, "День" имел бестактность постоянно напоминать обществу, что, горячась кстати и некстати за внешнее единство, оно не перестает в то же самое время подрывать внутреннюю духовную и нравственную цельность коренной русской земли и с любовью к империи мало соединяет искренней любви к русской народности и народу. "Мудреные люди эти господа, которых зовут у нас славянофилами", подумали многие, особенно в кругу нашего светского общества: "неудобь некая" в уразумении их теорий, и еще пущая неудобь в практическом исполнении их требований. Никак на них не угодишь, с их понятиями о русской народности! То ли дело другая широкая "удобь" положения!.." 22.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
Н.В. Успенский. В.А. Слепцов Успенский Николай Васильевич (1837 - 1889) русский писатель. Двоюродный брат Глеба Успенского. Воспоминания Успенского посвящено Слапцову. В.А. Слепцов учился на медицинском факультете Московского университета (1854—1855). Увлёкся изучением народного быта и странствовал пешком по Владимирской губернии. Обосновавшись в Санкт-Петербурге, служил чиновником (1857—1862) и участвовал в журнале «Современник». Под влиянием романа «Что делать?» Н. Г. Чернышевского увлёкся практическим решением «женского вопроса» и для эмансипации создал в 1863 в Петербурге первую коммуну. Она вызвала слухи о неупорядоченных сексуальных контактах обитателей коммуны, а также появление множества подобных общежитий. В 1866 привлекался по делу Д. В. Каракозова. Находился под надзором полиции. В начале 1870-х годов из-за расстроенного здоровья оставил литературную деятельность, лечился на Кавказе. Успенский пишет в своём мемуарном очерке: "Был ненастный ноябрьский вечер. Я сидел в своей комнате за письменным столом, вдруг дверь с шумом отворилась, и я увидал дробную фигуру в очках с клинообразной бородой. Выйдя из-за стола, я поспешил навстречу нежданному гостю, в котором узнал А.И. Левитова. - Я тебе не помешал? - тихо спросил он, снимая с себя верхнее платье. - Напротив, ты очень обрадовал меня своим посещением. - Кажется, ты что-то писал? - Начал рассказ из народного быта под названием "Змей". - Это какой же такой "змей", уж не "огненный" ли?.." Н.В. Успенский. Н.А. Некрасов Успенский пишет: "В скором времени Некрасов известил меня, что на Невском, в зале Бенардаки, устраивается Е.П. Ковалевским литературный вечер, в котором мое участие было бы весьма желательно. Я согласился и в назначенный час пришел к Некрасову, который был не в духе и говорил, роясь в бумагах: - Терпеть не могу этих вечеров, где нужно выставлять напоказ свою физиономию... - Карета подана! - возвестил лакей, и мы отправились. Вечер прошел удачно. На другой день часов около двенадцати мы поехали с Н.А. к Ковалевскому к Красному мосту. Некрасов был очень весел и, расхаживая в кабинете Евграфа Петровича из угла в угол, рассказывал из своей прошлой жизни: - Нанимал я квартиру на Васильевском острове, в нижнем этаже. Денег у меня не было ни копейки. Пошел я в мелочную лавочку попросить в долг чайку. Купец оказался моим земляком - ярославцем - и большим любителем чтения газет. "Дивное дело, - говорил он, - как это умудрились печатать газеты... Пишет человек, к примеру, пером, а выходит совсем другое". Я объяснил ему, в чем дело, и так ему понравился, что он с удовольствием отпустил мне чаю и сахару. Но положение мое, однако, нисколько не улучшилось. Лежа на полу на своей шинели, я сделался предметом праздного любопытства уличных зевак, которые с утра до ночи толпились у моих окон. Хозяину дома это пришлось не по нраву, и он приказал закрыть окна ставнями. При свете сального огарка я решился описать одного помещика с женою, у которых я был учителем. Так как хозяин отказал мне в чернилах, я соскоблил от своих сапог ваксу, написал очерк и отнес его в ближайшую редакцию. Это спасло меня от голодной смерти... В одно утро к моей квартире подъезжает щегольская коляска, из которой выходит бывший издатель "Современника" Иван Иванович Панаев и спрашивает дворника: "Здесь живет Николай Алексеевич Некрасов?" С этого рокового момента судьба сделалась ко мне поблагосклоннее..." Н.В. Успенский. Из воспоминаний о М.Е. Салтыкове-Щедрине Успенский пишет: "Смерть каждого крупного общественного деятеля на том или другом поприще вызывает в обществе интерес не только узнать биографию покойного, прочесть, так сказать, его формуляр, а ознакомиться со всеми мельчайшими деталями его жизни. Это подтверждается тем, что всегда по смерти такого лица в обществе начинают циркулировать всевозможные анекдоты из его жизни, припоминаются его слова, поступки, мелкие эпизоды из его домашнего быта и т. п. Ввиду этого я считаю далеко небезынтересным и нелишним поделиться с читателями хотя несколькими воспоминаниями о такой выдающейся личности, о таком колоссальном таланте и гениальном писателе, каким был покойный Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Я уверен, что читатели не посетуют на меня за предлагаемые отрывочные воспоминания о великом сатирике..." 21.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
В.В. Воровский. О "буржуазности" модернистов Воровский Вацлав Вацлавович (псевдонимы: П. Орловский, Шварц, Жозефина, Фавн и др.) (1871 - 1923) - российский публицист, литературный критик, революционер. Один из первых советских дипломатов. Воровский доказывает в статье, что писатели модерна вовсе даже не буржуазные, а сплошь революционеры. Надо сказать, что в ряде случаев он недалёк от истины. Воровский пишет: "Когда спала волна общественного движения, так высоко поднимавшаяся в последние годы, общественное внимание было поглощено явлением совершенно другого порядка. На сцену выступила изящная литература и литературная критика. Но это была своеобразная литература и своеобразная критика. Они носили яркий отпечаток утомленности и издерганной нервной системы, погони за сильными потрясающими впечатлениями, которые уравновесили бы и заглушили не затертые еще впечатления недавнего времени. В противовес общественности эта литература выдвинула на первый план личность. В противовес благу всех - индивидуальное счастье. В противовес идейности - плотские наслаждения. В противовес потребности мысли - вожделения пола. Создалась та новейшая школа, которая сейчас еще властвует в литературе, вытеснив с художественного рынка Л. Толстого, Короленко, Горького. Путем приспособления писателя к читателю быстро, невероятно быстро создалось целое направление, поставившее задачей своего творчества исследование и изображение половой жизни, причем от усердия того или другого писателя зависело, получится ли у него произведение искусства или порнография. И своеобразная, не менее "модернистская" критика шла рука об руку с этой литературой. Но характернее всего, что в этом сугубом восхвалении естественных и противоестественных половых отношений эти господа мнили себя какими-то новаторами, борцами за будущее, пионерами "свободы", "революционерами". Они, видите ли, "разрушали" устарелые предрассудки, ветхие понятия, путы свободной жизни! Они "освобождали" человечество для новых форм бытия и, главным образом, любви, воспевая стихами и прозой прелести всевозможных извращенностей..." В.В. Воровский. Д.И. Писарев (К 40-летию его смерти) Воровский пишет: "Крупная фигура Дм. Ив. Писарева, промелькнувшая, как метеор, в 60-е годы и вызвавшая целую бурю в современной ему критике, до сих пор еще мало освещена. Борьба, которую пришлось ему вести за свою короткую, едва семилетнюю деятельность, значительно способствовала неизбежному субъективизму суждений и надолго окружила его фигуру пеленою предвзятых мнений. Для людей, стоявших правее его, он навсегда, кажется, останется "опасным нигилистом", подлежащим сугубому преследованию. Для людей, стоявших левее его, он не более, как "просветитель". С этим титулом просветителя он до сих пор значится в истории русской критики. Просветитель! Да, конечно, Писарев был просветителем. Его мировоззрение, его понимание задач момента, его практические цели не шли дальше просветительства, популяризации и распространения реальных - а это значило для него естественно-исторических - знаний. Рост знания, развитие мысли для него были альфой и омегой прогресса, панацеей от всех общественных зол. "Я и теперь, и прежде, и всегда был глубоко убежден в том, - писал он, - что мысль, и только мысль, может переделать и обновить весь строй человеческой жизни". И все-таки слово "просветитель" говорит очень мало. Оно не разъясняет нам, каково отношение Писарева к различным общественным слоям и течениям его времени, как зародилось и сложилось мировоззрение Писарева, каково его место в развитии общественной жизни и мысли. Назвав Писарева просветителем, мы еще ни на йоту не подвинемся в понимании того, почему, с одной стороны, он подвергался таким нападкам слева, например, со страниц "Современника", с другой стороны, почему он пользовался такой широкой и искренней популярностью среди молодежи, популярностью, на много лет пережившей его самого..." В.В. Воровский. И.С. Тургенев как общественный деятель Воровский пишет: "Социальные преобразования, экономическое освобождение народных масс, вопросы труда - все, что явилось краеугольным камнем публицистики 60-х и 70-х годов, все это лежало вне поля зрения Тургенева и его единомышленников. Ибо при всем своем свободомыслии они были детищами своей среды, были выразителями интересов и потребностей наиболее развитой части дворянства. Правда, эти интересы стояли неизмеримо выше интересов крепостнического дворянства. Правда, эти потребности включали всю западноевропейскую культуру их времени. Однако это были интересы и потребности не народного большинства (с последними они совпадали лишь отчасти), а привилегированного меньшинства - прогрессивного дворянства, превращавшегося в землевладельческий класс европейского образца. Поэтому запросы этих слоев общества не шли дальше освобождения общества от публично-правовых стеснений. Поэтому так обесцветилось содержание этих слоев и так пало напряжение их деятельности после осуществления главнейших реформ. Поэтому, наконец, встретили они так враждебно требования разночинцев 60-х и 70-х годов, поднимавших на поверхность глубоко лежавшие социально-экономические вопросы..." А.Н. Плещеев (По поводу 15-летия со дня его смерти) Воровский пишет: "К концу первой половины прошлого века, ко времени разложения старого дворянства, в передовых по образованию кругах русского общества сложился новый тип гуманных, просвещенных людей несколько барского типа, облагородивших вынесенные из дворянской среды навыки нежным участием к обездоленным, любовью к свету и культуре, ненавистью к крепостническому укладу. Эти люди, воспитанные на эстетике и умевшие пропитать красотой свою деятельность, свой облик, нередко и свою жизнь, резко отличались от последующего поколения общественных деятелей - демократов до мозга костей, непримиримых, резких, ставивших пользу выше красоты. Их слова и жесты были гармоничны и мягки, их радость и горе, восторги и скорбь выступали всегда в поэтическом ореоле, чарующие и трогающие, чуждые острых, резких граней, свободные от диссонансов. Но зато за этой красотой борьбы и страданий не чувствовалось той бездны горя и мук, какая чудилась в простых, горьких речах разночинцев. Ибо источник страданий гуманного барства находился вне их личности, был лишь отраженным светом социального ада, тогда как у разночинца этот ад горел в самых недрах души. К этому типу лучших представителей отмиравшего барства принадлежал А.Н. Плещеев. Нежный лирик, одухотворенный альтруистическими чувствами и гуманными идеями, свойственными передовым людям его поколения, он выступил сразу борцом "за свет и за простор"..." 20.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
Н.В. Гоголь. Авторская исповедь Николай Васильевич Гоголь (1809 - 1952) русский писатель малороссийского происхождения, драматург, поэт, критик, публицист. В данном произведении Гоголь намеревался дать ответ на критику «Выбранных мест...» Этот своеобразный автокомментарий он собирался выпустить в свет небольшой брошюрой одновременно с новым изданием книги в полном и исправленном виде. Гоголь пишет: "Все согласны в том, что еще ни одна книга не произвела столько разнообразных толков, как "Выбранные места из переписки с друзьями". И что всего замечательней, чего не случилось, может быть, доселе еще ни в какой литературе, предметом толков и критик стала не книга, но автор. Подозрительно и недоверчиво разобрано было всякое слово, и всяк наперерыв спешил объявить источник, из которого оно произошло. Над живым телом еще живущего человека производилась та страшная анатомия, от которой бросает в холодный пот даже и того, кто одарен крепким сложеньем. Как, однако же, ни были потрясающи и обидны для человека благородного и честного многие заключения и выводы, но, скрепясь, сколько достало небольших сил моих, я решился стерпеть всё и воспользоваться этим случаем как указаньем свыше - рассмотреть построже самого себя. Никогда и прежде я не пренебрегал советами, мнениями, осужденьями и упреками, уверяясь, чем далее, более, что если только истребишь в себе те щекотливые струны, которые способны раздражаться и гневаться, и приведешь себя в состояние все выслушивать спокойно, тогда услышишь тот средний голос, который получается в итоге тогда, когда сложишь все голоса и сообразишь крайности обеих сторон, - словом, тот всеми искомый средний голос, который недаром называют гласом народа и гласом Божиим. Но на этот раз, несмотря на то что многие упреки были истинно полезны душе моей, я не услышал этого среднего голоса и не могу сказать, чем решилось дело и чем определено считать мою книгу. В итоге мне послышались три разные мнения: первое, что книга есть произведение неслыханной гордости человека, возмнившего, что он стал выше всех своих читателей, имеет право на вниманье всей России и может преобразовывать целое общество; второе, что книга эта есть творение доброго, но впавшего в прелесть и в обольщенье человека, у которого закружилась голова от похвал, от самоуслаждения своими достоинствами, который вследствие этого сбился и спутался; третье, что книга есть произведение христианина, глядящего с верной точки на вещи и ставящего всякую вещь на ее законное место. На стороне каждого из этих мнений находятся равно просвещенные и умные люди, а также и равно верующие христиане. Стало быть, ни одно из этих мнений, будучи справедливо отчасти, никак не может быть справедливо вполне. Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека. В ней находится то же, что во всяком человеке: прежде всего желанье добра, создавшее самую книгу, которое живет у всякого человека, если только он почувствовал, что такое добро; сознанье искреннее своих недостатков и рядом с ним высокое мненье о своих достоинствах; желанье искреннее учиться самому и рядом с ним уверенность, что можешь научить многому и других; смиренье и рядом с ним гордость, и, может быть, гордость в самом смирении; упреки другим в том самом, на чем поскользнулся сам и за что достоин еще больших упреков. Словом, то же, что в каждом человеке, с той только разницей, что здесь слетели все условия и приличия и все, что таит внутри человек, вступило наружу; с той еще разницей, что завопило это крикливей и громче, как в писателе, у которого все, что ни есть в душе, просится на свет; ударилось ярче всем в глаза, как в человеке, получившем на долю больше способностей сравнительно с другим человеком. Словом, книга может послужить только доказательством великой истины слов апостола Павла, сказавшего, что весь человек есть ложь. Но к этому заключению, может быть более всех прочих справедливому, никто не пришел, потому что торжественный тон самой книги и необыкновенный слог ее сбил более или менее всех и не поставил никого на надлежащую точку воззрения. Издавая ее под влияньем страха смерти своей, который преследовал меня во все время болезненного моего состояния, даже и тогда, когда я уже был вне опасности, я нечувствительно перешел в тон, мне несвойственный и уж вовсе не приличный еще живущему человеку. Из боязни, что мне не. удастся окончить того сочиненья моего, которым занята была постоянно мысль моя в течение десяти лет, я имел неосторожность заговорить вперед кое о чем из того, что должно было мне доказать в лице выведенных героев повествовательного сочинения. Это обратилось в неуместную проповедь, странную в устах автора, в какие-то мистические непонятные места, не вяжущиеся с остальными письмами. Наконец, разнообразный тон самих писем, писанных к людям разных характеров и свойств, писанных в разные времена моего душевного состоянья. Одни были писаны в то время, когда я, воспитываясь сам упреками, прося и требуя их от других, считал в то же время надобностью раздавать их и другим; другие были писаны в то время, когда я стал чувствовать, что упреки следует приберечь для самого себя, в речах же с другими следует употреблять одну только братскую любовь. От этого и мягкость и резкость встретились почти вместе. Наконец, непомещение многих тех статей, которые должны были войти в книгу, как связывавшиеся и объясняющие многое. Наконец, моя собственная темнота и неуменье выражаться - принадлежности не вполне организовавшегося писателя - все это споспешествовало тому, чтобы сбить не одного читателя и произвести бесчисленное множество выводов и заключений невпопад. Гордость отыскали в тех словах, которые подвигнуты были, может быть, совершенно противуположною причиною; где же была действительно гордость, там ее не заметили. Назвали уничиженьем то, что было вовсе не уничиженьем. А что главнее всего: не было двух человек, совершенно сходных между собою в мыслях, когда только доходило дело до разбора книги по частям, что весьма справедливо дало заметить некоторым, что в сужденьях своих о моей книге всякий выражал более самого себя, чем меня или мою книгу. Разумеется, всему виною я. А потому во всех нападениях на мои личные нравственные качества, как ни оскорбительны они для человека, в ком еще не умерло благородство, я не имею права обвинять никого..." Полный текст Авторской исповеди Гоголя Н.В. Гоголь. О тех душевных расположениях и недостатках наших, которые производят в нас смущение и мешают нам пребывать в спокойном состоянии. Гоголь пишет: "Побеждать гнев гораздо труднее тому, кто еще не подозревает в себе этого греха. А кто уже узнал, что в нем есть гнев, тому легче. Он уже знает, против чего ему следует действовать, кто его истинный враг, он уже чувствует, что во всех неприятных и раздражающих случаях и обстоятельствах следует ему идти прежде всего не против случаев и обстоятельств, а против собственного гнева. Если только он будет это беспрерывно помнить, и, так сказать, видеть перед собою, и приготовляться на битву с гневом своим, а не с чем-либо другим, тогда он его непременно преодолеет, а обстоятельства и случаи, производящие гнев, исчезнут потом сами собою. Многие не могут выносить несправедливых упреков. Несправедливый упрек им кажется чем-то ужасным; но кажется гораздо хуже и ужаснее заслужить справедливый упрек: мы тогда вдвойне упрекаемся и людьми и собственной совестью. Несправедливый же упрек должен производить по-настоящему противуположное действие: здесь даже чувствуется тайное удовольствие, видя, что в самом деле чисто на душе и посредством людских обвинений только больше и больше выигрываешь пред Богом. Впрочем, не только пред Богом, но даже в здешнем земном пребывании пред светом и пред людьми ими скорее выигрываешь, чем проигрываешь: кто невинен и ни в чем не обвиняется, тот даже ни в ком и участия к себе не возбуждает, потому что всякий из нас в чем-нибудь невинен. Но кто, будучи невинен, обвиняется, к тому все чувствуют участие. Но если он не только, будучи невинен, обвиняется, но еще переносит с терпением обвиненье, и не только переносит с терпеньем, но еще плотит великодушием за несправедливые упреки, тогда он производит изумление к себе во всех совершенно, даже в людях дурных и неспособных изумляться ничему прекрасному. Итак, несправедливые упреки могут только послужить к увеличению наших достоинств и доставить нам больше средств к приобретению всеобщей любви, не говоря уже о наградах небесных. Многие затрудняются тем, что не знают, как отвечать на упреки, потому что обыкновенно упрекающие несправедливо любят, чтобы им отвечали, если же они к тому еще злобны, то любят даже, чтобы их раздражали противуречиями или гневными словами, чтобы этим подавать себе вновь повод и случай к озлобленью и упрекам. В таком случае нужно поступать так, чтобы не выставлять в словах и ответах своих ни свою невинность, ни их злобу. Вообще слов как можно поменьше, а умеренности и хладнокровия в них как можно побольше. Лучше всего отвечать таким образом: "Хотя мне кажется, что я невинен, но как меня уже обвиняют, то, вероятно, во мне точно есть что-нибудь такое, что подало повод к обвинению. Как бы то ни было, но ни один человек не может сказать: я невинен. Поэтому я лучше сделаю, если вместо того, чтобы отвечать теперь же на обвинение, подумаю наедине потом, обсужу, взгляну на себя и пр.". Таким ответом, кроме того, что можно прекратить всякий разговор, можно еще выиграть время, в продолжение которого простынет всякая горячность..." Ю.Ф. Самарин. Предисловие к первому изданию богословских сочинений А.С. Хомякова 
Самарин пишет: "Полемические брошюры Хомякова (писанные и первоначально изданные на французском языке, а потом появившиеся в немецком переводе) по многим обстоятельствам, а в особенности по отсутствию всяких о них объявлений в газетах, расходились туго и остались в кругу специалистов, но там они произвели впечатление. Сочувственнее всех отозвались на них англиканские богословы, часто ссылавшиеся на них как на труды, в которых они в первый раз увидали перед собою современный православный мир, как Церковь вполне самостоятельную и полную несомненной веры в себя. Паписты, так внимательно следящие за всем выходящим у нас по части полемического богословия и никогда не упускающие случая вступить в спор, на сей раз благоразумно отмалчивались. Немцы были озадачены, но отдали справедливость автору и даже, довольно наивно, выразили свое изумление. Из бывших у нас перед глазами печатных отзывов мы приведем как образчик следующие строки из одного немецкого "Обозрения" (Repertorium): "Содержание и изложение доказывают, что самосознание России покоится не на одних только политических основах и что она велика не только в военной защите (dass Russland's Selbstbewusstsein nicht bloss auf politischen Grundlagen ruch und dass es nicht in der militarischen Defensive allein gross ist, - писано после Крымской войны). Напрасно стал бы наш слабый протестантский голос рекомендовать вниманию озлобленных против Византии римлян этот голос с Востока; но того из протестантов, который пожелал бы объяснить себе эту злобу и в то же время освободиться от наследственного презрения к восточным братьям и к их вероисповеданию, того приглашаем к чтению. Наконец, тому, кто счел бы себя призванным к опровержению (а брошюра этого стоит), мы советуем не забывать недавно доказанную трудность задеть великана хотя бы за пяту или отхватить у него хотя бы кончик уха. В особенности же советуем не употреблять, вперемежку с великими и твердыми истинами, доводов только с виду убедительных", и т. д..." 19.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
В.Г. Белинский. Вчера и сегодня. Литературный сборник, составленный гр. В.А. Соллогубом Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. Белинский пишет: "Назад тому ровно двадцать лет была сильная мода на альманахи. Удача первого альманаха породила множество других. Составлять их ничего не стоило, а славы и денег приносили они много. Бывало, какой-нибудь господин, отроду ничего не писавший, вдруг ни с того ни с сего решится обессмертить свое имя великим литературным подвигом: глядишь - и вышел в свет новый альманах. Книжка крохотная, а стоит десять рублей ассигнациями, и непременно все издание разойдется. Таким образом, издатель за большие барыши и великую славу тратил только сумму, необходимую на бумагу и печать. Как же это делалось? - Очень просто. Издатель обращался с просьбою ко всем авторитетам того времени, от Пушкина до г. Ф. Глинки включительно, - и от всех получал - от кого стихотворение, от кого отрывок из романа в пять страничек, от кого статейку "взгляд и нечто" и т. д. Главное дело, было бы в альманахе пять-шесть известных имен, а мелких писак можно было легко набрать десятки. Тогда многие борзописцы не только не требовали денег за свое маранье, но еще сами готовы были платить за честь видеть в печати свое сочинение и свое имя. В начале тридцатых годов мода на альманахи кончилась, и, несмотря на то, лучший русский альманах вышел в 1833 году: мы говорим о "Новоселье" г. Смирдина. В 1834 году вышла вторая часть "Новоселья". Впрочем, в этом лучшем альманахе все-таки балласта было больше, чем хорошего; так, например, в первой части на семь весьма плохих статей, каковы: "Русский Икар", "Призрак", "Раскольник", "Киевские ведьмы", "Омар и просвещение", "Ничто, или Альма-начная статья о ничем", "Воспоминания", - было хороших статей только "Бал" и "Бригадир" князя Одоевского да еще разве "Антар" г. Сенковского и смешные сказки Барона Брамбеуса, да статьи две серьезного содержания других писателей. Впрочем, плохие стихотворения: "Михаил Никитич Романов", "Отрывок из драматической поэмы", "Домовой", "Стихи на новоселье", "Две розы", "Полдень в Венеции" с избытком вознаграждались "Домиком в Коломне" Пушкина, превосходною пьесою Баратынского "На смерть Гете" и пятью баснями Крылова..." В.Г. Белинский. Литературные и журнальные заметки Белинский пишет: "Успех "Отечественных записок", ставших теперь довольно высоко в мнении публики, естественно, не мог не возбудить к ним нерасположения со стороны всех изданий, которым хотелось бы добиться успеха. Мы не будем повторять ни того, какая ожесточенная неприязнь встретила, назад тому около семи лет, только одну программу "Отечественных записок", ни того, каким оружием в первые годы существования нашего издания действовали против него старые и новые журналы, не без причины его испугавшиеся, - все это известно публике. Теперь обстоятельства переменились, но вражда к "Отечественным запискам" не кончилась: она только изменила образ своих нападений, сообразно с обстоятельствами. Зная, что "Отечественные записки" не любят полемики и снисходят до объяснений не всегда и не со всяким, наши противники уже не прибегают к суждениям для унижения "Отечественных записок", но, как будто по взаимному и безмолвно выраженному согласию, позволяют себе или приписывать "Отечественным запискам" то, чего они никогда и не думали, или давать их словам и намерениям такой смысл, какого они никогда не имели. Между множеством примеров подобных проделок указываем на две выходки двух изданий, во всех отношениях различных, но в отношении к "Отечественным запискам" соединенных нежною симпатиею: мы говорим о "Северной пчеле" и "Москвитянине"..." Н.Ф. Федоров. Статьи философского и эстетического содержания 
Н.Ф. Федоров. Статьи философского и эстетического содержания Фёдоров Николай Фёдорович (1829 - 1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма. СОДЕРЖАНИЕ цикла статей. Творение и воссоздавание В чем свобода? Два исторических типа мировоззрений Об ограниченности западного "просвещения" О мировой целесообразности Метафизики и агностики * * * (Философия Канта есть верный вывод...) Страшный Суд философии Иго Канта Вариант статьи "Иго Канта" О двух "Критиках": городской, мещанской и сельской, крестьянской Аксиомы Канта, как основы его критики * * * (Разум, который признает за истину...) Кантизм, как сущность германизма Знание и дело. - О двух разумах и двух сословиях или, вернее, о выделившемся из народа сословии О пределах из "вне" и из "внутри" Что такое постулат практического разума? Призрачная автономия Три разума и единый разум Критицизм, как игра или развлечение "Назад к Канту!" Кант и евангельское дитя или сын человеческий Почему практический разум не исполнил на деле то, что теоретический разум признал неисполнимым в мысли? О категориях Канта К вопросу о двух разумах Добавочные мысли к предшествующей статье О соединении двух разумов Еще к вопросу о двух разумах Идея всемирно-мещанской истории Идея всемирно-мещанской истории (2-я статья) Наследие Канта В чем заключается всеобщий категорический императив? Ложный демократизм Канта По поводу взгляда Канта на автономию воли Письмо к Н.П. Петерсону Моральная казуистика Канта Панлогизм или иллогизм? Реформа гегелевой "Логики" Философ-чиновник Супраморализм и гегелианизм Последний философ-"мыслитель" По поводу Шопенгауера По поводу книги В. Кожевникова "Философия чувства и веры" О Гамане Гаман и "Просвещение" XVIII века О Якоби "Я" и "Не-Я" с точки зрения философской и человеческой О нео-кантианцах Философ Черного Царства (Новой Германии) К статье "Философ Черного Царства" Черный Пророк и Черный Царь Как возник "Заратуштра"? Позитивистический момент в развитии Ницше Последний философ Конец философии Бесчисленные невольные возвраты или единый, сознательный и добровольный возврат? Произвол - творец учения о невольных возвратах Шляхтич-философ Лакейский аристократизм Сверхчеловечество, как порок и как добродетель Бессмертие, как привилегия сверхчеловеков (По поводу статьи В.С. Соловьева о Лермонтове) Нравственность - не барство и не рабство, а родство Сверхчеловек - недоросль О нравственности и мистицизме у Ницше "По ту сторону добра и зла" Недосказанное в этике "сверхчеловека" Христианство против ницшеанства По ту сторону сострадания, или Смех сверхчеловека Властолюбие или отцелюбие? Мыслитель-"ученый", "слишком ученый", то есть ученый-филистер О "чрезмерности" и недостаточности истории "Чрезмерность" или недостаточность истории? Мысли об эстетике Ницше Философия одурманивания Трагическое и вакхическое у Шопенгауэра и Ницше Об объединении искусств (По поводу мыслей Вагнера и Ницше о задаче искусства) Жизнь как опьянение или как отрезвление Мировая трагедия * * * (Сверхчеловечество Ницше...) Что значит "стать самим собою"? Блудный сын философии (Ницше) Рождение или воссоздание? "Amor fati" или "Odium fati"? О двух нравственностях: тео-антропической и зоо-антропической (По поводу книги В. С. Соловьева "Оправдание добра") Агатодицея (Оправдание добра). Соловьева и Теодицея (Оправдание Бога) Лейбница О философии В. Соловьева Кант и Ричль О Ричле Мысли о Ричле "Школа ричлианского богословия" Практическая философия Лотце, или наука о ценности бытия (К вопросу о ричлианстве) Родоначальник славянофилов О славянофилах-фарисеях и западниках-саддукеях Неопределенность мыслей славянофилов об единении О некоторых мыслях Киреевского Сын, Человек и их синтез - Сын Человеческий Ни эгоизм, ни альтруизм, а родство Жить не для себя, ни для других - отрицание и альтруизма, и эгоизма Непорочность физическая и нравственная - непременное условие бессмертия О смертности О великом будущем семьи и ничтожном будущем нынешнего "общественного" дела Конец сиротства: безграничное родство К университетской или новофарисейской нравственности Что такое "интеллигенты", т.е. ходящие новым или нынешним путем? Мефистофель, как выразитель "светской культуры" Бульварная апология смерти Одно из противоречий "сынов века сего" Живое и мертвенное восприятие истории Отношение торгово-промышленной "цивилизации" к памятникам прошлого О начале и конце истории Где начало истории? Что такое русско-всемирная и всемирно-русская история? Русская история - международная история К спору о трех Римах Две противоположности Значение поклонения трех царей Кланяться или не кланяться? Об идеографическом письме Искусство, его смысл и значение Наука и искусство Как началось искусство, чем оно стало и чем должно оно быть? Искусство подобий (мнимого художественного восстановления) и искусство действительности (действительное воскрешение) Коперниканское искусство Как может быть разрешено противоречие между наукою и искусством? Статьи философского и эстетического содержания 17.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.
М.Н. Катков. Возрастание стремления к единой вселенской Церкви Катков Михаил Никифорович (1818 - 1887) - русский публицист, издатель, литературный критик. М.Н. Катков пишет: "Если верить слухам, довольно, впрочем, правдоподобным, теперь в правительственных сферах обсуждается вопрос великой важности как для Церкви, так и для нашего народного развития. Отчасти в силу общей государственной необходимости, которую пережил наш народ, отчасти вследствие случайных недоразумений законодательства, духовенство Православной Церкви в России подверглось своего рода закрепощению - и для него должно наступить теперь свое 19 февраля. Под видом обеспечения Церкви, в сущности же к ее оскудению и унижению, создалась у нас особая, приписанная к Церкви порода людей. Духовное звание стало означать у нас особое состояние, в котором рождаются люди. К духовному званию принадлежит у нас не только священнослужитель, но и дети его, которые вследствие того состоят на особом положении и находятся в заведовании церковных властей. Неправильность такого положения бросается в глаза; но хуже всего то, что это явление, противоречащее духу истории и требованиям разума, в силу привычки стало казаться как бы существенной принадлежностью Православной Церкви. А между тем неправильность такого положения духовенства есть прежде всего нарушение правила Церкви, так что мы под видом строгого соблюдения заветов Православия пришли в этом отношении к решительному с ними противоречию. Именно в этом-то пункте мы, к нашему прискорбию, не можем признать себя верными Православию. Напрасно стали бы мы прибегать к разным тонкостям толкования, для того чтобы оправдать это антиканоническое учреждение потомственного духовного звания, внесенное в церковную жизнь судьбами нашего народного быта..." Статья напечатана в газете «Московские ведомости» № 13 за 1869 год. М.Н. Катков. Пушкин Катков пишет: "Какова бы ни была сама по себе наша литература, скудна ли или богата, она, слава Богу, перестала уже быть несущественным и бледным отражением чужеземных явлений, глухим отзвуком случайно долетавших голосов, отдаленным и нередко бессмысленным последствием неусвоенных начал; в ней чувствуется присутствие собственной жизни, чувствуется внутренняя связь в ее явлениях; возникают направления по закону этой внутренней связи; есть свои образцы, свои господствующие начала, обозначается своя система; словом, общественное сознание у нас - ибо литература есть относительно общества то же самое, что сознание в отдельном человеке, - представляет собой хотя еще весьма юное, может быть, еще весьма слабое, но уже живое развитие, уже сложившийся организм. Начала, господствующие над развитием нашей литературы, справедливо обозначаются именами тех из ее деятелей, которые вносили в нее новые направления, сообщали ей новое движение и потому имели особенное влияние на умы, на сознание и, следовательно, на жизнь, потому что человеческая жизнь нераздельна с сознанием. К этим многозначительным именам в нашей литературе принадлежат имена Пушкина и Гоголя. Новые издания их сочинений оживили воспоминание о них, а из прошедшего, хотя и очень близкого, но все же прошедшего, ввели их снова в среду настоящего, снова раздалось их знакомое слово, снова испытываем мы их действие и оцениваем их значение. О Пушкине много суждений было высказано прежде, много говорено и теперь по поводу издания его сочинений. Ему посчастливилось еще и в том отношении, что он нашел для своих сочинений столько же добросовестного и тщательного, сколько и даровитого издателя, который положил на свой труд много сил, внес в него много ума, проницательности и вкуса. Биографические материалы, собранные г-ном Анненковым, и примечания его к сочинениям Пушкина много способствуют к уяснению его деятельности и значения..." М.Н. Катков. Мнимая бедность России Катков М.Н. пишет: "Мы бедны и нуждаемся в чужой помощи, постоянно твердят нам иные органы нашей печати, старающиеся поселить в обществе недоверие и к производительным силам страны, и к трудовым способностям народа. Агитация эта началась уже давно, но никогда еще не принимала она таких резких и определенных форм, как теперь, когда издаются многотомные квартанты, имеющие предметом доказать, что для поправления наших финансов необходимо изменение государственного устройства, так как "будущность принадлежит развитию самоуправления: средство, давшее хороший результат во всем мире, произведет его и у нас, лишь бы оно явилось путем правильным, мирным и не слишком поздно". В случае же нежелания правительства привести в исполнение мудрые советы, изложенные в "Финансах России XIX столетия", автор этого сочинения указывает "на возможность и насильственных народных движений". Какая, однако, странность. В "Финансах России" г-н Блиох ратует за "мирное удовлетворение народных нужд", и он же в тарифной комиссии с неменьшим жаром отстаивает интересы переделочных заводов в ущерб русскому народному труду. Нас хотят уверить в нашей мнимой бедности и в то же время стараются довести нас до действительной бедности; нам рекомендуют медикаменты для излечения болезней, каких еще нет, но какие не замедлят от медикаментов появиться. Твердят, что мы бедны, но где можно найти такое разнообразие естественных богатств, щедро рассыпанных по всей стране, как в России? Мы не пользуемся нашими богатствами - вот где причина зла. Со времени Тенгоборского мы стоим твердо на том, что Россия самой природой предназначена исключительно для культуры хлебных растений, почему и обязана производить только хлеб и выменивать его у иностранцев на предметы заводской и фабричной промышленности. Но, на беду, в настоящее время Россия уже перестала быть житницей Европы, мы уже далеко не исключительные поставщики хлебных продуктов в Европу и начинаем уступать свое место на иностранных хлебных рынках не только далеко опередившей нас Америке, но и новому конкуренту - Индии..." 16.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
А.С. Пушкин. Державин Пушкин Александр Сергеевич (1799 - 1837) русский поэт, драматург и прозаик. Член Российской академии (1833). Александр Сергеевич Пушкин имеет репутацию великого или величайшего русского поэта. Рассматривается как создатель современного русского литературного языка, а его произведения — как эталон языка, подобно произведениям Данте в Италии или Гёте в Германии Шесть лет Пушкин провёл в Царскосельском Лицее, открытом 19 октября 1811 года. Здесь юный поэт пережил события Отечественной войны 1812 года. Здесь впервые открылся и был высоко оценён его поэтический дар. Воспоминания о годах, проведённых в Лицее, о лицейском братстве навсегда остались в душе поэта. В июле 1814 года Пушкин впервые выступил в печати, в издававшемся в Москве журнале «Вестник Европы». В тринадцатом номере было напечатано стихотворение «К другу-стихотворцу», подписанное псевдонимом Александр Н.к.ш.п. В начале 1815 года Пушкин читает в присутствии Гавриила Державина своё патриотическое стихотворение «Воспоминания в Царском Селе» (напечатано в журнале «Российский музеум» в том же году за полной подписью автора). Далее приводятся воспоминания поэта о Г. Державине: Текст воспоминаний А.С. Пушкин. Карамзин Как отмечает профессор А.И. Кирпичников, Пушкин - "...частый гость в доме Карамзина. Когда он, после 8 месяцев такой слишком переполненной жизни, схватил гнилую горячку и должен был потом отлеживаться в постели, он "с жадностью и со вниманием" проглатывает только что вышедшие 8 т. "Истории" Карамзина и всецело овладевает их сложным содержанием". Н. Я. Эйдельман пишет: "Напомним «хронику» встреч, взаимоотношений историографа и юного поэта. 24 мая 1816 г. Карамзин с семьею поселяется в Царском Селе и работает над окончательной отделкой и подготовкой для типографии восьми томов «Истории государства Российского». Четыре месяца, до 20 сентября (дата отъезда Карамзина в Петербург), — важнейший период общения, когда складываются некоторые главные элементы всех будущих отношений. Пушкину понравился историограф: позже он вспомнит и даже изобразит Погодину его «вытянутое лицо» и особое выражение за работою; «сердечная приверженность» (XIII, 285) — вот как позже, десять лет спустя, поэт определит свои чувства во время тех встреч. Сам же Карамзин 2 июня (т. е. через девять дней после приезда) уже сообщает Вяземскому, что его посещают «поэт Пушкин, историк Ломоносов», которые «смешат добрым своим простосердечием. Пушкин остроумен». Молодой Пушкин замечен как поэт (не сказано «талантлив», но — остроумен!). Карамзину, очевидно, все же пришлись по сердцу некоторые поэтические сочинения лицеиста, может быть остроумные эпиграммы. Вообще знакомство начинается со смеха, остроумия, простосердечия; этого не следует забывать, хотя столь жизнерадостное начало будет «сокрыто», почти затеряно в контексте последующих серьезных, противоречивых отношений..." Следующее короткое воспоминание Пушкина посвящено Н.М. Карамзину: Текст воспоминания А.С. Пушкин. Дельвиг ДЕЛЬВИГ Антон Антонович Из рода обрусевших лифляндских дворян, потомков рыцарей-меченосцев. Первонач. образование получил в частном пансионе в Москве. Учился в Царскосельском лицее вместе с А. С. Пушкиным (1811-17), считавшим его в числе близких друзей. Был первым лицеистом, напечатавшим свои стихи. В июне 1814 в "Вестник Европы" (№ 12) появилось его стихотворение "На взятие Парижа". Сочинил прощальную песню лицеистов, которую они исполняли потом еще двадцать лет при выпусках. По успехам окончил лицей почти последним. К 1819 Пушкин, Кюхельбекер, Дельвиг и проживавший с ним в одной квартире Е.А.Боратынский составили дружеское сообщество, именуемое «союзом поэтов» (позднее в него вошел П.А.Плетнев). Противники называли их «вакхическими поэтами» за пристрастие к теме беззаботного наслаждения радостями жизни. В стихотворных посланиях, которыми они постоянно обменивались, господствовал культ дружбы и дух поэтической независимости. Дельвиг – излюбленный их адресат и сам автор многих посланий. Стихи Дельвига гладкие и старательные, но не смелые и не яркие. Для историка литературы он интересен как самый близкий человк к А. С. Пушкину, который высоко ценил своего друга и как поэта. В 1830 году Пушкин сотрудничал в Литературной газете Дельвига. Следующие воспоминания Пушкина посвящены А. Дельвигу: Текст воспоминаний П.Д. Боборыкин. У романистов (Парижские впечатления) 
Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836 - 1921) русский писатель, драматург, журналист, мемуарист. Боборыкин пишет: "К какой бы национальности ни принадлежал человек, будь он хоть самый завзятый немецкий или русский шовинист, он все-таки должен сознаться, приехавши в Париж, что дальше уже некуда двигаться, если искать центр общественной и умственной жизни. Мне на моем веку приходилось нередко видеть примеры поразительного действия Парижа на людей самых раздраженных, желчных и скучающих. В особенности сильно врезалось в память впечатление разговора с одним из наших выдающихся литературных деятелей, человеком не молодым, болезненным, наклонным к язвительному и безотрадному взгляду на жизнь. Он, кажется, лет до пятидесяти не выезжал из России. Болезнь погнала его за границу, где он сначала жил на водах и на юге, а под конец попал в Париж. И даже этот русский скептик, способный на все ворчать, должен был признать, что в Париже дышится легко, что одна картина уличной жизни уже приятно щекочет нервы, что, словом, лучше Парижа не найдешь города. Все это я говорю не затем, конечно, чтобы вдаваться в старомодное и смешное увлечение "заграницею", французами и их "всемирным" городом. Признаюсь, я лично никогда недолюбливал той французомании, которой одержимы очень многие русские из так называемого образованного класса. Мне случалось довольно давно и в легких фельетонных заметках, и в отдельных статьях нападать на нашу светскую страсть к французскому языку, как известному внешнему лоску, связанному с сословным духом. Я старался всегда доказывать на фактах, что русские, употребляющие обязательно французский жаргон, в сущности, вовсе не любят Франции. Если им приятно в Париже, то потому только, что там все их пустые наклонности, все их барское шалопайство находят для себя обильную пищу. Ни один из таких русских не проходит через хорошее влияние Парижа, не способен слиться с тамошней умственной, политической и социальной жизнью. Все наше "высшее" общество держится французского жаргона, как сословного отличия. Дух Франции, который сделался симпатичен развитому меньшинству русских, для нашей светской среды - или совсем неизвестная область, или нечто вредное, антипатичное и разрушительное. На эту разницу в отношениях к Франции, к Парижу наши публицисты недостаточно указывают, и напрасно. Не одни публицисты должны это делать, а также и беллетристические писатели, романисты и драматурги. Если бы всем и каждому было ясно, что внешний французский лоск нашего барского общества есть только известное сословное клеймо, отличие касты, образчик условной порядочности, тогда все это потеряло бы обаяние даже и в глазах менее развитой массы. По этой части типы из "порядочного" общества представляют большой комизм. Поживите вы во Франции, поработайте там, войдите в интересы лучшей доли французского общества, и, вернувшись в Петербург или Москву, вы будете поражены тем, как далеки все употребляющие у нас французский язык от всего, что вам дорого в гении и свойствах французского народа. Французский язык этих русских порядочных людей почти всегда уродливый. Он состоит только из французских слов с огромным количеством русицизмов. Из десяти собеседников девять наверно (и мужчин, и женщин) не в состоянии поддержать на своем французском жаргоне серьезного разговора, ни политического, ни литературного, ни специального. Далее толков о новой оперетке, иногда о романе и о кое-каких внешних политических фактах, разговор не пойдет среди этих господ и госпож, обязательно употребляющих французский язык. Сколько бы они ни ездили в Париж, он все-таки для них останется большим увеселительным местом. Он никогда на них не повлияет серьезной жизненной стороной..." П.Д. Боборыкин. Жизнерадостный скептик (Из воспоминаний о Ренане) Боборыкин пишет: "Есть два Ренана: один - полулегендарный, другой - настоящий, реальный, оставшийся в памяти тех, кто имел случай хоть немного знавать его. И вряд ли конец нашего века создал еще одну личность, где бы между нравственным обликом человека, сочиненным в известных сферах, и его живым, неподдельным типом, было так мало соответствия. Ренан был для католического духовенства не простым грешником, а отщепенцем, предателем. Ведь он воспитался в семинарии!! Он - своего рода Конрад Валленрод. С детских лет вкусил он от теологической мудрости. В семинарии подготовили его к работе экзегета. Такие вещи не прощаются даже и в лагерях, где безусловно не царит догмат. До самой его смерти (а ведь он жил почти 70 лет), кто бы о нем ни говорил в печати, дружественно или враждебно характеризуя его, непременно намекал или прямо указывал на то, что в нем чувствуется семинарист, что он сохранил и облик и обхождение католического патера, несмотря на свой явный бунт против предания, что по складу своей души, по оттенку в направлении мышления он все-таки отзывается тем тяжелым казенным зданием около церкви св. Сюльпиция, где квадратная площадка украшена статуями великих церковных ораторов Франции... Что же мудреного в легендарных наветах скандального характера, зашипевших вокруг личности Ренана? Когда я в первый раз попал в Латинский квартал, еще очень легко было, живя среди студентов, молодых ученых и писателей, очутиться в воздухе довольно горячих прений по поводу книги Ренана, остающейся до сих пор его главным патентом на многовековую известность. И тогда уже мне приводилось слышать от собеседников (враждебно, по-якобински смотревших на католичество) о подробностях его частной жизни, каких можно ожидать только от непримиримых врагов..." 15.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
Н.И. Григорович. Император Николай I в Святейшем Правительствующем Синоде (4-го июня 1835 года) Григорович Николай Иванович (1835-1889) - историк, публицист, архивист, начальник архива и библиотеки Св. Синода, автор сочинений: "Канцлер князь А. Безбородко в связи с событиями его времени", "Обзор православных монастырей в России со времени введения штатов по духовному ведомству до 1862 г." и др. Григорович пишет: "Посещение Государем Императором Святейшего Синода связано с освящением синодской церкви, которое не лишено исторического интереса. В конце мая месяца 1835 года, пред наступлением теплого времени и "общей вакации", предположено было открыть новое синодское здание, без опасений последствий от сырости. 20 апреля обер-прокурор Святейшего Синода Нечаев всеподданнейшим докладом испрашивал разрешения, чтобы заранее освящена была церковь в новом здании, как было сделано в Сенате, а потом в докладе выразил, что "приличнейшим для сего освящения днем могло бы быть 9-е число мая, посвященное памяти святого, коего имя носит Августейший Основатель сего здания"... " Николай I. Записка о ходе следствия 14 - 15 декабря 1825 г. (1848 г.) Николай I (Павлович) (1796, - 1855) - император Всероссийский с 14 декабря 1825, царь Польский и великий князь Финляндский. Из династии Романовых. Император Николай I пишет: "Ночь с 14[-го] на 15[-е] декабря была не менее замечательна, как и прошедший день; потому для общего понятия всех обстоятельств тогдашних происшествий нужно и об ней подробно упомянуть. Едва воротились мы из церкви, я сошел, как сказано в первой части, к расположенным перед дворцом и на дворе войскам. Тогда велел снести и сына, а священнику с крестом и святой водой приказал обойти ближние биваки и окропить войска. Воротясь, я велел собраться Совету и, взяв с собой брата Михаила Павловича, пошел в собрание. Там в коротких словах я объявил настоящее положение вещей и истинную цель того бунта, который здесь принимал совершенно иной предлог, чем был настоящий; никто в Совете не подозревал сего; удивление было общее, и, прибавлю, удовольствие казалось общим, что Бог избавил от видимой гибели. Против меня первым налево сидел Н.С. Мордвинов. Старик слушал особенно внимательно, и тогда же выражение лица его мне показалось особенным; потом мне сие объяснилось в некоторой степени..." Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно. Император Николай I пишет: "Всем известно, кто был мой отец и кто моя мать; я могу только добавить, что родился 25 июня стар. ст. 1796 г. в Царском Селе. Говорят, мое рождение доставило большое удовольствие, так как оно явилось после рождения шести сестер подряд и в то время, когда родители мои перенесли чувствительный удар вследствие несостоявшегося бракосочетания старшей из моих сестер - Александры с королем Шведским Густавом-Адольфом, тем самым, которого впоследствии так жестоко преследовала судьба, лишив его даже престола и наследия его предков; она обрекла его на прозябание без пристанища, скитание из города в город, нигде не позволяя остановиться надолго, и разлучила с женой и детьми. Причиной этого несостоявшегося брака было, говорят, упрямство короля, который ни за что не хотел согласиться на то, чтобы сестра моя имела при себе православную часовню, а также неумелость графа Моркова, которому было поручено составление брачного договора и который, желая устранить это затруднение, откладывал существенный пункт договора до последнего момента - пункт, который, как это ему было известно, положительно отвергался королем и без соблюдения которого Императрица Екатерина не желала согласиться на брак, как почти основной закон Нашего Дома. Это было очень жестоким ударом для самолюбия Императрицы. Сестра моя была уже причесана, все подруги ее в сборе - ожидали лишь жениха, когда пришлось все это остановить и распоряжения отменить. Все, которые были этому свидетелями, говорят, что это событие чуть не стоило жизни Императрице, с которой приключилось потрясение, или апоплексический удар, от которого она уже более не могла оправиться..." В.Г. Белинский. Русская литература в 1842 году
Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. Белинский пишет: "Было время, когда журналы в Европе по преимуществу назывались "зрителями"; теперь имя "обозрений" (revues) осталось за НИМИ исключительно и значит то же самое, что у нас, на Руси, слово "журнал", а журналами называются там газеты. В этих названиях столько же основательности и толку, сколько у нас неосновательности и бестолковости. Большая часть журналов у нас выходит один раз в месяц, тогда как иностранное слово "журнал" совершенно равнозначительно русскому "дневник" или "ежедневник". Слово "газета", оставшееся у нас преимущественно за теми периодическими изданиями, которые за границею называются "журналами", не выражает никакого смысла, почему почти и оставлено в Европе. Еще более основательности и глубокого смысла видно в заменении слова "зритель" словом "обозрение"; эта перемена как нельзя лучше характеризует собою две эпохи: одну, когда люди только созерцали и смотрели на жизнь, как на занимательный спектакль, и другую, когда люди уже не довольствуются только тем, что смотрят глазами, а хотят вместе с тем смотреть и умом. Предшествовавшая эпоха была созерцательная; настоящая эпоха - сознательная. Отсюда-то и происходит эта живая, беспокойная, тревожная потребность, едва кончив дело, обозреть его поскорее, едва пройдя несколько шагов, оглянуться назад и отдать себе отчет в пройденном пространстве. Это доказывает, что теперь факты - ничто и одно знание фактов также ничто, но что все дело в разумении значения фактов. Мы этим отнюдь не хотим сказать, чтоб фактическое знание было ненужно, бесполезно; мы хотим сказать только, что знание фактов без разумения их еще но есть знание в истинном и высшем значении этого слова. Без знания фактов невозможно и разумение их, потому что когда нет фактов, как данных, как предметов знания, тогда нечего и уразумевать; следовательно, и фактическое знание необходимо; только без философского знания оно будет таким же призраком, как и философское знание без фактического подготовления и основания..." В.Г. Белинский. Русская литература в 1841 году Статья содержит ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД ВООБЩЕ НА РУССКУЮ ЛИТЕРАТУРУ. - КАНТЕМИР - ЛОМОНОСОВ - СУМАРОКОВ - ДЕРЖАВИН - ФОНВИЗИН - ДМИТРИЕВ - КАРАМЗИН - КРЫЛОВ - ОЗЕРОВ - ЖУКОВСКИЙ - БАТЮШКОВ - ГНЕДИЧ - ПУШКИН И ЕГО ШКОЛА - ГРИБОЕДОВ. - РУССКИЕ РОМАНЫ И РОМАНИСТЫ - ГОГОЛЬ. - СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА В 1841 ГОДУ: ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ - ЛИТЕРАТУРНЫЕ И УЧЕНЫЕ СОЧИНЕНИЯ. - ОБЩИЙ ВЫВОД Белинский пишет: "Мы видим, что русская земля богата талантами: какова бы ни была наша литература, но она - огромное явление для каких-нибудь ста лет; в ней есть имена, озаренные ореолом гения, в ней есть яркие таланты; но первые не стали вровень с самими собою, а вторые часто, обнаружив много сил, мало сделали. С другой стороны, в публике, без которой никогда не может быть истинной, действительной литературы, - в публике господствует хаос мнений, пестрота вкуса, способность обольщаться возгласами спекулянтов и ничтожными явлениями. Какая всему этому причина? - Отвечать не трудно: с одной стороны, недостаток внутренних интересов в обществе, с другой - недостаток солидного, прочного, основанного на науке образования. Посмотрите, что иногда проповедуют наши журналы: если поверить им, то нужно только выучиться грамоте, чтоб все понимать и обо всем судить, особенно о поэзии. Удивительно ли после этого, что у нас всякий судит легко и важно о Шекспире, которого он не читал даже в переводах, а видел только на русской сцене, - о Байроне, Гете, Шиллере, даже Гомере. У нас как будто никто и не понимает, что без изучения глубокого и напряженного, без наукообразного развития эстетического чувства нельзя понимать поэзии; что непосредственное чувство без размышления и вникания ни к чему не ведет, кроме личных предубеждений в пользу или не в пользу того или другого поэта, того или другого поэтического произведения. Как у нас читают? Взял драму Шекспира - прочел, зевая, десяток страниц, - не нравится, и бросил; но это бы еще ничего, а худо то, что вот уже готово и мнение вроде следующего: "Эта драма плоха, следственно, о Шекспире у нас только кричат, а толку-то в нем мало". Конечно, нет ничего легче и даже приятнее, как оправдать свою ограниченность, невежество и необразованность тем, что Шекспир никуда не годится... У нас хотят читать только глазами, а не умом; чтение, требующее усилия мыслительной способности, почитается пустым, губящим золотое время занятием. У нас играют в поэзию, в литературу и науку, как в мячик. У нас думают, что и философия может быть таким же легким и приятным препровождением времени, как чтение газетного фельетона: прочел и понял все, а не понял - темно и глупо написано... Бог судья людям, рассеивающим в обществе такие невежественные понятия!.. Посмотрите, что и как у нас пишут о Гегеле люди, не имеющие о нем никакого понятия... Переведут глупую, невежественную статью какого-нибудь презираемого в Германии за свое невежество и недобросовестность мистика и решат, что Гегель чудовище! А добродушная безграмотность, видя в восхищении, что ей тут все по плечу, все понятно, восклицает "Вон каков этот Гегель, а у нас его прославляют!.." Причитавшись к таким мнениям, прислушавшись к таким толкам, всякий порядочный человек позволяет себе не знать, что пишется в наших журналах и книгах, - что делается в нашей литературе... Вся надежда на будущее. Наука у нас видимо принимается; публичное образование развивается на твердых началах, и незаметно, невидимо подрастает новая публика, с просвещенным мнением, с образованным вкусом, с разумными требованиями. Что-то тогда будут делать многие наши "заслуженные и опытные литераторы", когда эта вдруг выросшая публика скажет им: "Подите прочь с своими смешными притязаниями; я не знаю вас!" - Да мы написали... мы издали... наши сочинения разошлись... наши книги шли бойко... - "Да где ж они? - давайте их!.."..." В.Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина. Томы IX, X и XI (рецензия) Белинский пишет: "Наконец издание полного собрания сочинений Пушкина кончено, или, по крайней мере, почти кончено: остаются только материалы для истории Петра Великого, несколько литературных статей и несколько малоизвестных стихотворений, рассеянных по альманахам и журналам. Материалы для истории Петра Великого, долженствующие составить собою целый том (ХП-й) и интересные сколько в историческом смысле, столько и по заметкам руки Пушкина, хоть, может быть, еще и не скоро, но когда-нибудь будут же, бог даст, изданы попечительного опекою; что же до литературных статей и до малоизвестных стихотворений, не вошедших в одиннадцатитомное издание полного собрания сочинений Пушкина, - их берутся вторично представить вниманию публики "Отечественные записки", - чтоб будущие издатели или (что было бы лучше для сочинений Пушкина, во избежание пословицы: у семи нянек дитя без глазу) будущий издатель знал, где взять все остальное, принадлежащее Пушкину и вместе собранное. "Отечественные записки" не замедлят сделать это в одной из следующих своих книжек, а для начала теперь же возобновляют вниманию публики два следующие, уже бывшие напечатанными, стихотворения Пушкина и не находящиеся в полном собрании его сочинений..." 13.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.
С.Т. Аксаков. Воспоминания Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859), русский писатель, литературный и театральный критик. С.Т. Аксаков пишет: "В середине зимы 1799 года приехали мы в губернский город Казань. Мне было восемь лет. Морозы стояли трескучие, и хотя заранее были наняты для нас две комнаты в маленьком доме капитанши Аристовой, но мы не скоро отыскали свою квартиру, которая, впрочем, находилась на хорошей улице, называющейся Грузинскою. Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, - и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька. Прижавшись к материнскому сердцу и прикрытый сверх одеяла лисьим, атласным, еще приданым салопом, я согрелся, уснул и проснулся на другой день здоровым, к неописанной радости моей встревоженной матери. Сестра моя и брат, оба меня моложе, остались в Симбирской губернии, в богатом селе Чуфарове, у двоюродной тетки моего отца, от которой в будущем ожидали мы наследства; но в настоящее время она не помогала моему отцу ни одной копейкой и заставляла его с семейством терпеть нередко нужду: даже взаймы не давала ни одного рубля. Не знаю, какие обстоятельства принудили моих родителей, при их стесненном положении в деньгах, приехать в губернский город Казань, но знаю, что это было сделано не для меня, хотя вся моя будущность определилась этой поездкой. Проснувшись на другой день, я был поражен движением на улице; до сих пор я ничего подобного на видывал. Впечатление было так сильно, что я не мог оторваться от окошка. Не удовлетворяясь ответами на мои расспросы приехавшей с нами женщины Параши, которая сама ничего не знала, я добился какой-то хозяйской девушки и мучил ее несколько часов сряду, задавая иногда такие вопросы, на которые она отвечать не умела. Отец и мать ездили в собор помолиться и еще куда-то, по своим делам, но меня с собою не брали, боясь жестоких крещенских морозов. Обедали они дома, но вечером опять уехали; утомленный новыми впечатлениями, я заснул ранее обыкновенного, болтая и слушая болтовню Параши; но только что разоспался, как ласковая рука той же Параши бережно меня разбудила. Мне сказали, что за мною прислали возок, что мне надобно встать и ехать в гости, где ожидали меня отец и мать. Меня одели в праздничное платье, умыли и причесали, закутали и посадили в возок вместе с тою же Парашей. Вырванный из крепкого ребячьего сна, испуганный таким происшествием, какого со мной никогда не бывало, застенчивый от природы, с замирающим сердцем, с предчувствием чего-то страшного, ехал к по опустевшим городским улицам. Наконец мы приехали..." С.Т. Аксаков. Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники Сергей Тимофеевич Аксаков родился 20 сентября (1 октября н. с.) 1791 года в Уфе. Отец его -- чиновник уфимского земского суда - принадлежал к небогатой, но старинной дворянской семье, мать - дочь товарища наместника Уфимского края. В "Семейной хронике" и "Детских годах Багрова-внука" Аксаков подробно воссоздает сложную и не лишенную внутреннего драматизма историю отношений своего отца -- влюбленного в природу, слабовольного, тихого, застенчивого, малообразованного человека - и матери - губернской красавицы, выросшей в чиновничье-аристократической среде, властной, умной, начитанной женщины. Этот внутрисемейный контраст немало отразился на условиях воспитания будущего писателя. ... "... Работе над "воспоминаниями прежней жизни" были главным образом и посвящены последние десять лет жизни Аксакова. Обширный замысел осуществился в трех произведениях: "Семейной хронике", "Детских годах Багрова-внука" и "Воспоминаниях". Хронология изображаемых событий не совпадала с последовательностью, в какой выходили эти книги. В 1856 году были опубликованы "Семейная хроника" и "Воспоминания" в одной книге, а два года спустя -- "Детские годы Багрова-внука". Все три произведения внутренне между собой связаны, хотя как произведения искусства далеко не равноценны. Наиболее значительны в художественном отношении "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука". В этих книгах перед нами раскрывается история трех поколений семьи Багрова, то есть Аксакова. Когда писалась "Семейная хроника", многие старые члены семьи были еще живы, и автору, по словам его сына, Ивана Аксакова, не хотелось оскорблять их родственного чувства различными теневыми обстоятельствами своих воспоминаний. Вот почему действительные имена некоторых персонажей, а также географические названия были заменены вымышленными. В предисловиях к первому и второму изданиям "Семейной хроники" и "Воспоминаний" автор специально подчеркивал, что между этими произведениями нет ничего общего. Впрочем, едва только "Семейная хроника" вышла из печати, как этот "маскарад", к немалому огорчению Аксакова, был тотчас же разгадан современной критикой и установлена полная идентичность литературных персонажей с их реальными прототипами. Оба центральных произведения Аксакова основаны на абсолютно достоверном историческом материале. Писатель рассказывает историю и предысторию своей жизни, и в обоих случаях художественная позиция Аксакова, в сущности, одинакова, хотя в "Детских годах Багрова-внука" он повествует о событиях, которых сам был свидетелем, а "Семейная хроника" посвящена временам, предшествовавшим его рождению. " - пишет о С.Т. Аксакове С. Машинский. 12.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи. 
Письма Александра Блока Г. Чулкову с примечаниями Г. Чулкова. Чулков Георгий Иванович (1879 - 1939) поэт, прозаик, литературный критик. Чулков пишет: "Имя Александра Блока я впервые услышал из уст Анны Николаевны Шмидт... При первых встречах моих с Блоком мы, кажется, несколько дичились друг друга, хотя успели перекинуться «символическими» словами; «софианство» сближало нас, но оно же и ставило между нами преграду. Я, причастный этому внутреннему опыту, страшился его, однако. И этот страх перед соблазном нашел себе впоследствии выражение в моей статье «Поэзия Владимира Соловьева», на которую отозвался Блок примечательным письмом.... Сам Блок верил, что в эту эпоху, то есть до 1905 года, ему был ведом особый — светлый мир, исполненный благодатной красоты и благоухания. На первой книге стихов переизданной «Мусагетом» в 1911 году, Блок сделал мне надпись: «Георгию Ивановичу Чулкову с любовью, с просьбой узнать и эту, лучшую часть моей души». И все так думают, «что в стихах о Прекрасной Даме поэт выразил свое заветное и светлое. И я так думал, не переоценивая того внутреннего опыта, который понудил Блока славить Таинственную Возлюбленную. Теперь — признаюсь — у меня возникают большие сомнения об источнике этих очарований. Эти сомнения, кажется, бывали во мне и раньше, но лишь в последние годы я убедился, что есть такая «тайная прелесть», которая ужаснее иногда «явного безобразия»... " Г.И. Чулков. Воспоминания Г.И. Чулков пишет: " Родители мои были люди добрые, но души этого ребенка они почему-то не разгадали и не сумели сделать ее жизнь светлой. Соня было существо не от мира сего. У нее были огромные серые глаза, как будто чем-то изумленные. Кажется, она всегда была бледной. Мне мерещится ее недетская грустная улыбка на губах. И вся она была какая-то неловкая. Любимицей была хорошенькая Люба. Соня всегда была на втором плане. Все это я тогда с чрезвычайной остротой и ревностью переживал, негодуя на несправедливость, которую, быть может, даже преувеличивал. К тому же Соня, была, по-видимому, нервнобольною. По ничтожному поводу она могла всегда зарыдать и как-то не по-детски, с надрывом, с отчаянием. Эти рыдания обыкновенно вызывали целую бурю. Все старания матери как-нибудь прекратить эти слезы успехом не увенчивались. И дело иногда доходило до наказания, которым никто из детей в нашей семье обыкновенно не подвергался. Я выступал всегда стремительно защитником Сони, бесправным и неловким, но дерзким и самоотверженным. Однажды во время обеда, когда, по моему мнению, отец несправедливо поступил с Соней, я восстал против отца и в знак бунта швырнул на пол тарелку. Отец ударил меня. Это был первый и единственный случай такого отцовского гнева. Я чувствовал себя борцом за угнетенных. Одним словом, это была большая драма. Кажется, через год после того события, когда я уже был в 1-м классе гимназии, Соня заболела. Позвали доктора, он не смог определить ее болезни, а дня через 2, утром, когда я торопливо собирал книги, чтобы идти в гимназию, ко мне подошла заплаканная мама и сказала, чтобы я в гимназию не шел, что Соня умерла. Для всех это было неожиданностью - такая быстрая и непонятная смерть. Но я всегда предчувствовал, что Соня скоро нас покинет, и поэтому, быть может, у меня было к ней особенно внимательное и нежное отношение. Помню, когда Соню похоронили, я ушел в сад и ходил по дорожкам, ломая пальцы от какой-то обиды, которую, я чувствовал, мне нанесла судьба. Должно быть, я тогда впервые думал о мировой скорби, о справедливости, об ответственности и о возмездии. Мне все мерещились прилипшие к мертвому лобику Сони пряди волос. В это время пришел в сад отец. Мы с ним стали ходить в ногу по дорожке. Он плакал. Я сознавал себя взрослым и равным ему. Он мне сказал тогда: "Я тебе теперь завидую, Георгий. Ты всегда за нее заступался". Я бросился к отцу на шею. Это было мое первое большое горе..." Н.Н. Страхов. Литературная деятельность А.И. Герцена. Из книги "Борьба с западом в нашей литературе" 
Николай Николаевич Страхов (1828 - 1896). Российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН. Н.Н. Страхов пишет: "По всему своему душевному строю, по своим чувствам и взгляду на вещи Герцен был, от начала до конца своего поприща, пессимистом, т.е. темная сторона мира открывалась ему яснее, чем светлая; болезненные и печальные явления жизни он воспринимал с несравненно большей живостию и чуткостию, чем всякие другие. Вот где ключ к разгадке литературной деятельности Герцена, вот где нужно искать ее главных достоинств и недостатков. Мысль Герцена постоянно работала в этом направлении, и, при его значительном философском и художническом таланте, при том мужестве перед истиной, которым он хвалился и которое в нем действительно было,— эта умственная работа привела его к некоторым очень важным открытиям, к таким взглядам, которые не останутся без следа в русской литературе. Все, что есть глубокомысленного у Герцена, глубокомысленно только в этом отношении, то есть, как глубокое развитие пессимизма,— безотрадного, мрачного воззрения на мир. В этом заключается весь интерес его философских рассуждений и главный нерв его художественных произведений. Для ясности перейдем поскорее от общих положений к фактам, то есть разберем главнейшие произведения Герцена. Тогда наша мысль уяснится сама собою. Первым замечательным литературным произведением Герцена были два отрывка из некоторого рода автобиографии, явившиеся под заглавием: Записки одного молодого человека («Отеч. зап.» 1840, декабрь) и Еще из записок одного молодого человека («Отеч. Зап.», 1841, август). Второй отрывок уже представляет нечто весьма характеристическое для Герцена, уже проявляет его силу и оригинальность. Тут выведен на сцену некто Трензинский, лицо, к которому автор относится с величайшим сочувствием и в котором изображен один из действительных людей, дядя автора, имевший, очевидно, большое влияние на его образ мыслей. Этот Трензинский выставлен человеком, воспитанным на идеях прошлого столетия и потому находящимся в противоречии с идеями новыми, с направлением, имевшим силу тогда, в 1840 году. Тогда — господствовало поклонение Гёте, то есть проповедовался величавый и спокойный пантеизм, некоторого рода обоготворение земной жизни людей, вера в ее разумность и красоту. Станкевич, Белинский были, как известно, этой веры в ту эпоху. Этой же веры был и Герцен, еще не смевший восстать открыто против духа времени, против таких авторитетов, как Гегель и Гёте. Но в Герцене сильно говорило противоречие этому господствующему духу, и он с удивительною энергиею и ясностию воплотил свои новые, свои собственные мысли в фигуре Трензинского..." 09.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи. 
В.А. Сухомлинов. Воспоминания. Мемуары Сухомлинов Владимир Александрович (1848 — 1926) — русский генерал от кавалерии, военный министр. В 1867 окончил Николаевское кавалерийское училище. Выпущен в л.-гв. Уланский Его Величества полк. С 25 октября 1874 — старший адъютант 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, затем обер-офицер для особых поручений при штабе 1 армейского корпуса, командовал эскадроном лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Во время русско-турецкой войны 1877—1878 с 19 марта 1877 состоял в распоряжении главнокомандующего действующей армией великого князя Николая Николаевича (Старшего). За боевые отличия в войне награжден в 1878 орденом Святого Георгия 4-й степени и золотым оружием. С 11 апреля 1878 штаб-офицер для особых поручений при штабе 1 АК, с 6 мая 1878 правитель дел Николаевской академии Генерального штаба. С 25 ноября 1884 — командир Павлоградского лейб-драгунского полка, с 10 января 1886 — начальник офицерской кавалерийской школы. С 16 апреля 1910 — начальник 10-й кавалерийской дивизии, с 25 мая 1899 начальник штаба, с 12 октября 1902 помощник командующего Киевского военного округа. С 23 октября 1904 по 2 декабря 1908 — командующий войсками Киевского ВО. Одновременно с 19.10.1905 занимал пост Киевского, Подольского и Волынского генерал-губернатора. В обстановке войны, когда к весне 1915 обнаружился большой недостаток снарядов и другого военного снаряжения Сухомлинова стали считать главным виновником плохого снабжения русской армии. 13 июня 1915 Сухомлинов был уволен от должности военного министра, а затем обвинен в ряде должностных преступлений. 8 марта 1916 был уволен с военной службы. Был обвинен в противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах, лихоимстве и государственной измене и арестован в апреле 1916, находился в заключении в Петропавловской крепости, пока продолжалось следствие. С октября 1916 под домашним арестом. По амнистии, как достигший 70-летнего возраста, 1 мая 1918 освобожден и выехал в Финляндию, а оттуда в Германию. После Февральской революции вновь арестован и в апреле 1917 предан суду. В качестве соучастницы была привлечена также жена Сухомлинова. В эмиграции генерал Сухомлинов написал воспоминания (Берлин, 1924). Текст "Воспоминаний" В.А. Сухомлинова 08.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.
В.Г. Белинский. Стихотворения М. Лермонтова Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. Белинский пишет: "Это второе и самое полное собрание стихотворений Лермонтова; в нем напечатаны все доселе известные, в печати или в рукописях, произведения знаменитого поэта. Поэма Лермонтова "Измаил-бей", которая будет напечатана в одной из следующих книжек "Отечественных записок", случайно попалась в руки редактора этого журнала в то время уже, когда все три части стихотворений Лермонтова были отпечатаны. Впрочем, издатели обещают собрать все, что еще найдется из стихотворений Лермонтова, и напечатать четвертую часть, так что почитатели таланта Лермонтова не будут иметь необходимости вновь приобретать целое издание стихотворений этого поэта. Конечно, на многое нечего и надеяться, па превосходное также, ибо все лучшие пьесы Лермонтова известны и были напечатаны, и теперь все собраны в трех частях этого нового сборника; можно надеяться найти, кроме "Измаил-бея", еще разве три или четыре мелкие стихотворения, давно уже написанные Лермонтовым и давно уже забытые им еще при жизни; но все написанное им интересно и должно быть обнародовано, как свидетельство характера, духа и таланта необыкновенного человека..." В.Г. Белинский. Сочинения Державина Белинский пишет: "К изданию г. Глазунова "Сочинений Державина" приложена статья "Жизнь Г.Р. Державина", написанная г. Савельевым, который смотрит на Державина не как на поэта, а как на человека, и с исторической точки зрения. Статья эта написана хорошо и содержит в себе много любопытных подробностей, но взгляд г. Савельева не везде верен. Г-н Савельев думает, что писать о Державине и его веке значит всем безусловно восторгаться, быть не историком, а панегиристом. Это самая ошибочная точка зрения! Она-то заставила сочинителя статьи необдуманно осудить весьма умную и верную характеристику поэзии Державина, сделанную г. Шевыревым в следующих словах- "Поэзия Державина - это сама Россия Екатеринина века, с чувством исполинского своего могущества, с своими торжествами и замыслами на Востоке, с нововведениями европейскими и с остатками старых предрассудков и поверий, - это Россия пышная, роскошная, великолепная, убранная в азиатские жемчуги и камни и еще полудикая, полуварварская, полуграмотная, - такова поэзия Державина во всех ее красотах и недостатках". Эти слова приводят г. Савельева даже в суеверный ужас; он говорит, что "ни у кого из русских поэтов чувство человечности и сознание достоинства человека ее преобладает в такой сильной степени, как у Державина"... Ну, это едва ли так, потому что в век "милостивцев", "отцов и благодетелей", в век "меценатства" и "патронажества" могут быть только фразы о человеческом достоинстве, а не чувство человеческого достоинства..." В.Г. Белинский. Алексей Васильевич Кольцов Белинский пишет: "Еще смерть, еще утрата - еще не стало одного примечательного человека в русской литературе и русском обществе, которые по справедливости могли гордиться им: известный поэт русский, Алексей Васильевич Кольцов, скончался в Воронеже, прошлого года, в октябре месяце, на тридцать третьем году от роду... Тяжела и горька была жизнь этого человека, страшна была смерть его... В продолжение почти двух лет он медленно хилел и таял, проводя время в лечении, то оправляясь, то вновь и еще сильнее одолеваясь тяжким внутренним недугом... Крепкая и сильная натура его могла бы еще преодолеть болезни тела, но семенные огорчения, совершенное одиночество среди близких ему, по не понимавших его людей, потерянное время в прошедшем и безнадежность в будущем, горькие разочарования в том, что любил и за любовь к чему встретил вражду и ненависть, потрясли в основании этот мощный и благородный дух... Пожираемый лютою чахоткою, одинокий и отчаянный, лишенный не только участия - даже пособий врачебных (ибо ему не на что было покупать лекарства), Кольцов окончил страдальческую жизнь свою 19 октября прошлого года, в три часа пополудни... Кто знал этого человека лично и умел понимать и ценить его, - для тех неожиданное и уже позднее известие о смерти его было истинным ударом... Кольцов родился в Воронеже 1809 года, октября 2-го дня. Его не совсем основательно называли поэтом-самоучкою, смешивая с простолюдинами, которые, в зрелых летах выучившись грамоте, сочли это за право кропать стихи. Кольцов знал грамоте с малолетства; по инстинкту, оп всегда стремился к сближению с людьми, отличенными искрою Божиею, - и никогда не обманывался в своем выборе. Рано проснулась в нем страсть к чтению, и жадно читал он всякую книгу, какая только попадалась ему под руку. Дружба с одним молодым человеком, Серебрянским, подобным ему горемыкою, которого также уже нет на свете, имела сильное и решительное влияние на внутреннюю жизнь Кольцова... " Статья представляет, собой, некролог поэта, скончавшегося в Воронеже в октябре 1842 г. Известие о его смерти было получено в Петербурге лишь в ноябре. 07-08.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.
В.Г. Белинский. Мечты и звуки Н.Н. Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. Под криптонимом Н.Н. (по совету В.А. Жуковского) скрыл свое авторство Н.А. Некрасов. Его первому поэтическому сборнику было посвящено семь рецензий, две из них — резко отрицательные. Белинский пишет: "Точно так же, как повесть, в сравнении с другими родами поэзии, есть самый благодарный род для людей, не одаренных художническою фантазиен), но одаренных воображением, чувством и способностию владеть языком,— точно так же проза вообще благодарнее для них, чем стихи. Если в прозе нет даже и чувства и воображения, то может быть ум, остроумие, наблюдательность или хоть гладкий язык; но если в стихах не видно положительного художнического дарования, нет поэзии, - то уже нет ровно ничего, даже гладкость и звучность стиха в них не достоинство, а скорее порок, ибо возбуждает в читателе не удовольствие, а досаду. Стихи решительно не терпят посредственности. Конечно, и в лишенных поэтической жизни стихотворениях тотчас можно отличить в авторе человека-фразера, наклепывающего на себя разные ощущения, чувства и мысли, которых в нем и не было, и нет, и не будет, от человека с душою, но обманывающегося в своем призвании. Однако в том и в другом случае итог для поэзии и для славы автора один и тот же - нуль. Вы видите по его стихотворениям, что в нем есть и душа и чувство, но в то же время видите, что они и остались в авторе, а в стихи перешли только отвлеченные мысли, общие места, правильнрсть, гладкость и - скука..." В.Г. Белинский. Путеводитель в пустыне, или Озеро-море. Роман Джемса-Фенимора Купера Белинский пишет: "Так как Купер начал писать романы уже после Вальтера Скотта, - то и почитается его подражателем, или по крайней мере замечательным даже и после Вальтера Скотта романистом. Но это грубое заблуждение - мнение толпы, которая делает свои заключения не из сущности самого дела, а из внешних обстоятельств, то есть не из того, как пишет тот или другой романист, но из того, когда он начал писать, как расходятся его романы, кто их хвалит или кто бранит. Купер нисколько не ниже Вальтера Скотта; уступая ему в обилии и многосложности содержания, в яркости красок, он превосходит его в сосредоточенности чувства, которое мощно охватывает душу читателя прежде, чем он это заметит; Купер превосходит Вальтера Скотта тем, что, по-видимому, из ничего создает громадные, величественные здания и поражает вас видимою простотою материалов и бедностию средств, из которых творит великое и необъятное. Яркая пестрота и многосложность деятельной, кипучей европейской жизни - сами подавали Вальтеру Скотту готовые и богатые материалы; но Купер на тесном пространстве палубы умеет завязать самую многосложную и в то же время самую простую драму, которой корни иногда скрываются в почве материка, а величавые ветви осеняют девственную землю Америки. Эта драма невольно изумляет вас своею силою, глубиною, энергиею, грациозностию, а между тем в ней все так, по-видимому, спокойно, неподвижно, медленно и обыкновенно! - Вспомните его "Лоцмана" и "Красного Корсара". Говоря ближе к истине, - Вальтера Скотта не должно и сравнивать с Купером, так же как Купера с Вальтером Скоттом: каждый из них велик по-своему, каждый самобытен и оригинален в высшей степени, а по силе творческой деятельности оба они принадлежат к величайшим мировым явлениям в сфере искусства..." Портретная галерея русских писателей. I. Кантемир Белинский пишет: "Редакция "Литературной газеты" давно уже имела намерение представить своим читателям очерк русской литературы в лицах. Подобное предприятие принадлежит ей по праву и некоторым образом входит в круг ее обязанностей перед публикою: самое название нашей газеты показывает, что русская литература составляет ее главный предмет, а в качестве иллюстрированного издания она и может и должна представить публике полную, по возможности, коллекцию портретов наиболее известных русских писателей. Таким образом, мы начинаем ряд статей, из которых каждая будет содержать в себе критическую характеристику одного из известных русских писателей, и при каждой из них будет находиться политипажный портрет разбираемого автора. Статьи наши - не критики, но только критические очерки, по возможности легкие и краткие. Так как в порядке этих статей мы намерены держаться строгой исторической последовательности, то из наших многих очерков русских писателей со временем должен выйти один очерк истории русской литературы, тем более, что все они, как составленные одним лицом, будут отличаться единством воззрения и изложения. Редакция "Литературной газеты" не налагает на себя никакой обязанности в отношении к числу, времени появления и времени окончания этих статей: числа их теперь нельзя определить; кончиться они могут и в нынешнем и в будущем году - как придется; появляться же будут не в каждом нумере, но от времени до времени..." Усиление живого интереса к сатире Кантемира связано с развитием критико-реалистического направления. Особенно откровенно подчеркивает это Белинский несколько позднее, в 1846—1847 гг. В «Мыслях и заметках о русской литературе» А.Д. Градовский. Национальный вопрос 
Александр Дмитриевич Градовский (1841 - 1889) известный русский профессор права и публицист, выдающийся юрист-государствовед. Преподавал в Санкт-Петербургском университете. Градовский пишет: "Мне приходится говорить о национальном вопросе не в первый раз. В 1871 г., ввиду только что завершившегося образования Германской империи, я затронул этот вопрос в публичных лекциях о Фихте Старшем. Мне хотелось найти нравственный зачаток этой сильной и воинствующей Германии еще в то время, когда главный ее оплот - Пруссия - была раздавлена под французским владычеством. Мне хотелось показать, как одинокий, но сильный духом философ в минуту страшного упадка своего народа не отчаялся в его будущности. Не только не отчаялся: под угрозою французских штыков он предвозвестил его будущее величие и мировое значение. Два года спустя в новом ряду публичных лекций я возвратился к этой теме. На этот раз я затронул его со стороны, более близкой к нашему обществу. Речь зашла о первых славянофилах наших - Хомякове, Киреевских и К. Аксакове. Мне хотелось показать, как началась в нашем сознании некоторая реакция против крайних выводов теории так называемого западничества. Теперь я снова решаюсь обратить внимание нашего общества на этот предмет. Своевременно ли? На это отвечают, кажется, нынешние события. Года полтора тому назад горсть славянских удальцов начала борьбу против турецкого ига. Несмотря на все усилия дипломатии уладить дело мирным путем и для сохранения европейского мира, дело разрасталось. За первым актом трагедии последовал второй: Черногория и Сербия приняли участие в борьбе. Тысячи жертв пали с обеих сторон; десятки дипломатических комбинаций сменяли друг друга, не разрешив дела. Начинается и третий акт, где все силы Европы готовятся быть в игре; мудрейший из мудрых не в силах предвидеть исхода дела. Невидимая рука ведет его от сложных форм к другим, более сложным..." А.Д. Градовский. Надежды и разочарования Градовский пишет: "В 1836 г., в Москве, в журнале "Телескоп" появилось знаменитое "Философическое письмо" Чаадаева, наделавшее страшно много шуму и причинившее немало неприятностей его автору. Что говорил и что доказывал он своим современникам? Какая нота проходит через все это философическое письмо и почему произвело оно такой диссонанс в общем торжественном тогда настроении русского общества? Сущность дела можно выразить в двух словах. Автор выразил сомнение в способности русского народа к цивилизации. Сравнивая основные элементы нашей истории с "игрою нравственных народных сил на западе Европы", он говорил, между прочим, следующее: "В самом начале у нас дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество завоевателей, владычество, следы которого в нашем образе жизни не изгладились совсем и доныне. Вот горестная история нашей юности. Мы совсем не имели возраста этой безмерной деятельности, этой поэтической игры нравственных сил народа. Эпоха нашей общественной жизни, соответствующая этому возрасту, наполняется существованием темным, бесцветным, без силы, без энергии... Нет в памяти чарующих воспоминаний, нет сильных наставительных примеров в народных преданиях. Пробегите взором все века, нами прожитые, все пространство земли, нами занимаемое, вы не найдете ни одного воспоминания, которое бы вас остановило, ни одного памятника, который бы высказал вам протекшее живо, сильно, картинно. Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте без прошедшего и будущего. Если же иногда и принимаем в чем участие, то не от желания, не с целью достигнуть истинного, существенно нужного и приличного нам блага, а по детскому легкомыслию ребенка, которыйподымается и протягивает руки к гремушке, которую завидит в чужих руках, не понимая ни смысла ее, ни употребления... Первые годы нашего существования, проведенные в неподвижном невежестве, не оставили никакого следа на умах наших. Мы не имеем ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль... Не знаю, в крови у нас что-то отталкивающее, враждебное совершенствованию... После этого скажите, справедливо ли у нас почти общее предположение, что мы можем усвоить европейское просвещение"..." А.Д. Градовский. Реформы и народность Градовский пишет: ""Либерализм есть отречение от народности". Это великое открытие сделано в наши дни, в дни великих открытий. Как только оно было сделано, из него само собою вытекло другое, еще важнейшее: был открыт тот родник, из коего течет "живая вода" для нашей смуты. Послушаем, как и на каких основаниях развивается эта удивительная тема. Откуда, говорят нам, берется и чем питается у наших анархистов то глубочайшее презрение к народным идеалам, то бесшабашное отрицание всех исторических начал русского быта? Они, очевидно, договаривают только последнее слово из тех речей, какие слышатся всюду; там, где другие только посмеиваются и "критикуют" в четырех стенах, они ненавидят, кипят яростью и стреляют; то, к чему другие относятся со снисходительным равнодушием, отрицается ими начистоту. Равнодушие и молчаливое презрение одних является как бы условием, дающим смелость и дерзость другим. Либерализм сам по себе не преступен, но он есть почва, на которой взрастают самые дикие преступления, оскорбляющие народное сознание. Если бы наша анархическая партия встретилась с обществом, с интеллигенциею, крепкими национальным чувством, верными народным понятиям, она была бы заглушена и задавлена сразу. Но когда пред нею стоит общество, само отрекшееся от народности, когда в этих десятках тысяч грудей бьются не русские сердца, а в этих головах утвердилось не русское миросозерцание, что помешает людям "живого", так сказать, отрицания рушить направо и налево? Кто ополчится за веру, переставшую быть верою? Вот ряд умозаключений, с внешней стороны безукоризненно верных. Остается узнать, верны ли они внутренне, по существу. Произвести такое исследование весьма "благовременно" теперь, когда ложные рассуждения могут иметь серьезные практические последствия, когда политические статьи легко обращаются в обвинительные акты и даже пишутся как таковые. Итак, "либерализм есть отречение от народности". Почему и в каком смысле? О каком либерализме идет здесь речь? Какая народность имеется в виду?.." 06.10.2009 в исторический раздел сайта "Литература и жизнь" добавлен краткий очерк о предпосылках и начале Американской революции (войны за независимость 1775-1783 гг.). 
"Итак, к середине XVIII века колонии Великобритании в Северной Америке прекрасно могли решать все свои проблемы без помощи метрополии. В колониях наладилась внутренняя торговля, имелся собственный флот, огромные запасы леса и земли, производили много продуктов на экспорт. Население колоний так же значительно возросло. К середине 1770-х годов население колоний превысило два с половиной миллиона, включая негров-рабов. В колониях росли портовые города, такие как Бостон, Нью-Йорк, Чарлстон, Филадельфия, Балтимор и некоторые другие. Так же развивались сфера образования и культуры, множились школы и колледжи, из которых впоследствии выросли такие знаменитые американские университеты, как Гарвардский, Коллумбийский и прочие. Мыслительный потенциал будущих штатов так же был в достаточной степени развит, достаточно перечислить таких деятелей, как Бенджамин Франклин, Джон Адамс, Джеймс Мэдисон. Иными словами, колонии развивались как в материальном, так и в духовном плане и превращались в самостоятельную страну, которая имела всё, что ей было нужно..." 06.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.
А.В. Амфитеатров. Вымерший театр Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург. Амфитеатров пишет: "Жутко для меня, москвича-восьмидесятника, прозвучало известие о смерти Александра Ивановича Сумбатова-Южина. Откровенно скажу: не столько потому, что именно он умер. В этом - жаль, конечно, что выбыл из числа живых крупный артист, успешный драматург, милый человек, десятки лет мне знакомый - всегда в наилучших отношениях. Но ему было 70 лет, он уже два года болел. Что же жуткого в том, что умирает семидесятилетний больной старик? Тут - вздох, и: - Sit tibi terra levis!(Да будет легка над ним земля! (лат.)) Все там будем, только не в одно время! И тысяча других таких же философических афоризмов, которыми маскирует жизнелюбие человеческое свой страх перед смертью. Пошловато, да ведь умнее-то на сей случай никто ничего не выдумал с Адама до нынешних дней. Нет, жутко мне стало от сознания: живу я на свете не так уж чрезмерно много лет, однако вот на моей памяти уже вторично вымер московский Малый meamp! Когда меня, девятилетним мальчиком, родители привезли из глухой провинции в Москву, чтобы отдать в гимназию, моим первым большим уличным впечатлением оказалась пышная похоронная процессия, изумившая нас, провинциалов, тем, что похороны были штатские, а играл оркестр - и притом не военный, а струнный. Это хоронили Василия Игнатьевича Живокини, знаменитого комика-буфф, лет пятьдесят бывшего одним из надежнейших столпов "Дома Щепкина", как в скором времени стали называть Малый театр. Тогда он был еще связан больше с именами Островского и Прова Садовского..." А.В. Амфитеатров. Мария Николаевна Ермолова Амфитертров пишет: "Ну вот, и она умерла - она, которая для нашего поколения московских "восьмидесятников" была "всех больше". Великая трагическая муза нашего века, лучший друг нашей молодости. Не из светлых и дельных была эта молодость. Стояли сумерки, полз туман, и в тумане копошились угрюмые призраки, первенцы разочарования интеллигенции в самой себе, миазматические микробы начавшегося общественного разложения. Надвигалась воистину та ночь, "когда все доброе ложится и все недоброе встает". Все благодушное и слабое вяло бесплодно или, махнув на себя рукою, падало в грех - "с волками жить - по-волчьи выть": эпоха Гамлетиков, беспомощно словесничавших в фразистом покаянии без дел. Все сильное и злое росло и забирало власть над обесцвеченною жизнью. Антон Чехов уже напитывался разлитыми в воздухе атомами гомункулов, которые несколько позже были обобщены им в расу и кличку "хмурых людей". Но - "чем чернее сумрак ночи, тем ярче факел в нем горит". Самым ярким факелом во тьме нашей московской восьмидесятной ночи светила Ермолова. Строгим, величавым, укоризненным пламенником сияла она на нашем унылом горизонте, целомудренно замкнутая в себе жрица доброго и мудрого искусства. В ее таланте - природно и инстинктивно - господствовало мощное начало душевной отзывчивости на жизнь: начало трагическое, ибо "жизнь есть комедия для того, кто мыслит, и трагедия для того, кто чувствует". А Ермолова была вся - чувство. И чувствовать житейский образ значило для нее - самой пережить его. В 70-х годах как скоро Ермолова начала пробиваться вверх из "черного тела", в котором долго держала ее режиссура Малого театра, враждебные молодой героине театральные силы (с знаменитым И.В. Самариным во главе) презрительно утверждали, что Ермолова выезжает на студенческом райке, т.е. на симпатиях к ней учащейся молодежи. Это было верно, только однобоко. Симпатиями учащейся молодежи и раньше Ермоловой, и в ее время, и после нее стремились обзавестись десятки умных и способных артисток. Однако ни одной из них не дались они в той мере, как Ермоловой, - за исключением В.Ф. Коммиссаржевской, - потому что ни одной, за тем же исключением, не удалось достигать ермоловской высоты и искренности в созвучных тоске своего века чувствованиях..." А.В. Амфитеатров. Муж Ермоловой Амфитеатров пишет: "Бывают странные времена и обстоятельства, когда вдруг обрадует несчастие, потому что приводит вместе с собою нечто неожиданно утешительное. Так вот теперь вышло с кончиной М.Н. Ермоловой. Откровенно сознаюсь: я не ожидал, чтобы уход ее из сего мира откликнулся таким огромным впечатлением во всей эмиграции. Что нас, москвичей, событие потрясло, понятно. Покойный Дорошевич, бывало, говаривал: - Счастлив, кто был москвичом, когда в Долго-Хамовническом переулке жил и творил Лев Толстой, а в Малом театре играла Ермолова! Но ведь в том-то и дело, что она была наша, московская, - уж очень наша, почти исключительно наша. Петербург ее знал мало: за всю жизнь она не сыграла там и десяти спектаклей. В провинции она, кажется, вовсе не гастролировала. Значит, ознакомиться с нею "вся Россия" никак не могла. Савину, Федотову, Коммиссаржевскую, Лешковскую вживе видели не только все крупные культурные центры России, но и второстепенные города, и дальние окраины. Три первые названные ознакомили с своими дарованиями также и Европу, а Коммиссаржевская даже и Америку. Ермолова - никогда никуда. - Привинчена к Москве, как Иверская! - острил ее супруг, Николай Петрович Шубинской. Вот чья смерть прошла в свое время совершенно незаметно, хотя постигла она его в Париже, центре эмиграции, а человек он был весьма недюжинный - и ловкий юрист, и политический деятель (не весьма ловкий, а иногда, пожалуй, даже и весьма неловкий), и усердный и влиятельный спортсмен - словом, фигура "сам по себе", а никак уже не только "муж знаменитости"..." В.Ф. Ходасевич. "Слово о полку Игореве"
Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед. В.Ф. Ходасевич пишет: "Допушкинская книжная словесность почти выветрилась из памяти русского общества. Ни в критике, ни в литературной беседе о ней не услышишь. Она целиком сдана в ведение истории литературы - в сей архив, куда мы не любим заглядывать. Причин такого забвения много - но сейчас их касаться не стоит. Скажем лишь то, что виноваты мы да наши учителя. На самой же старой литературе никакой вины нет. Не она достойна забвения: это у нас плохая память и не развито понимание. Мы сами себя лишаем очарований и радостей, то больших, то меньших, но всегда живых, не исторических только, но и художественно действенных. Я уже не говорю о таких эстетически прекрасных, но не с эстетической целью писанных вещах, как летописи, "Поучение" Владимира Мономаха иль письма Грозного к Курбскому. Так называемая "ложно-классическая" литература нашего XVIII века, ежели хоть немножко уметь читать ее, - сулит истинные, уж никак не ложные наслаждения. Как много в ней любопытного, поучительного и прекрасного с художественной, и вполне современной, точки зрения. Это поучительное и хорошее есть повсюду, даже в творениях самого Тредьяковского. Еще по правилам екатерининского Эрмитажа полагалось "за легкую вину выпить стакан холодной воды и прочесть из "Телемахиды" страницу; а за важнейшую - выучить из оной шесть строк". А есть и в ней строки прекрасные. Даже Тредьяковский осмеян вовсе уж не вполне справедливо. Но вовсе несомненно, что было бы отлично, если бы хоть молодые поэты наши полюбопытствовали заглянуть в силлабические стихи Кантемира: по крайности, узнали бы они, что такое истинный ритм. А Богданович! Его лирика слаба, поверхностна и слащава. Но "Душенька" превосходна. Она, разумеется, лучше своего французского образца. Подражая Лафонтену, Богданович далеко оставил его за собой... А Ломоносов! А Державин! Но тут уж творится нечто вовсе несообразное. Тут под могильной плитой "лжеклассицизма" заживо погребен просто огромный поэт, которым всякая иная литература, более памятливая (а следственно, более развитая), гордилась бы по сей день. Не надо скрывать, что и у Державина имеются слабые вещи, хотя бы его трагедии. Но из написанного Державиным должно составить сборник, объемом в семьдесят-сто стихотворений, и эта книга спокойно, уверенно станет в одном ряду с Пушкиным, Лермонтовым, Боратынским, Тютчевым. Пушкин то восхищался Державиным, то порицал его. Восхищение подсказывалось пониманием, справедливостью и непосредственным чувством. Порицание - соображениями партийными и литературно-тактическими: что ни говори, а Пушкину нужно было немножко "столкнуть Державина с корабля современности"..." В.Ф. Ходасевич. "Щастливый Вяземский" В.Ф. Ходасевич пишет: "После того Вяземский прожил еще пятьдесят шесть лет, и до самого конца ему можно было завидовать: все "дары судьбы" при нем и остались. Биография Вяземского - одна из немногих, слишком немногих, счастливых биографий в русской литературе. Сын екатерининского и павловского вельможи, он родился в подмосковном имении Остафьево (10 июня 1792), получил прекрасное образование. Его ранние литературные опыты нашли приязнь и поддержку тут же, в родной семье: его поэтическим "пестуном" был ближайший приятель отца, И.И. Дмитриев. Эпоха благоприятствовала развитию таланта и воли к действию. И Россия, и русская словесность находились в периоде созидательном. Молодой Вяземский участвовал в ополчении двенадцатого года, был под Бородином и вернулся цел, хотя две лошади под ним были убиты. Вслед за тем он стал таким же счастливым застрельщиком в схватках литературных. Русский лжеклассицизм кончался. Уже Державин давно перерос его тесные границы. Уже взорвалась первая мина, подложенная под классицизм сентиментализмом Карамзина. Впрочем, сам Карамзин, кстати сказать - женатый на сестре Вяземского, уже покидал поэтическое поприще: он трудился над "Историей Государства Российского". Словом, перед новыми силами открывалось обширное поле. Жуковский и Батюшков пытались "обрести новые звуки". В неясной дали намечались смутные очертания грядущего романтизма. Уже в противовес чопорной державинско-шишковской "Беседе" возникала задорная революционная кучка арзамасцев. Вяземский тотчас стал ее "душой". Жуковский и Батюшков к ней примкнули. Вступил даже милый и бесталанный Василий Львович Пушкин, хотя не очень годился - ни возрастом, ни писаниями: это был "сочувствующий". Гораздо более подходил к "Арзамасу" юный племянник Василия Львовича. Но тот учился в Царскосельском лицее и не мог посещать собраний: под именем "Сверчка" он "из лицейского заточения подавал голос, как из-за печки"..." В.Ф. Ходасевич. Поэзия Игната Лебядкина Ходасевич пишет: ""Это чтобы стих-с, то это существенный вздор-с. Рассудите сами: кто же на свете в рифму говорит? И если бы мы стали все в рифму говорить, хотя бы по приказанию начальства, то много ли бы мы наговорили-с? Стихи не дело, Марья Константиновна". Так говорит Смердяков. Но среди героев Достоевского в этом отношении он одинок. В общем не только не разделяют они смердяковского мнения, но, напротив, поэзия подчас значит для них весьма много. Вряд ли даже найдется другой прозаик, герои которого были бы так часто заняты, даже потрясены, даже одержимы поэзией, как герои Достоевского. Важнейшие моменты их жизни нередко так или иначе связаны с поэзией. В герое "Подростка" пушкинский "Скупой рыцарь" порождает его главную, руководящую "идею". В одной из центральных сцен "Идиота" Аглая читает "Рыцаря бедного", чтобы в нем открыть идеальный образ князя Мышкина. Митя Карамазов, исповедуясь пред Алешей в сокровеннейших своих мыслях, ищет им выражения в Шиллеровых стихах, переведенных Жуковским; вся эта глава так и называется: "Исповедь горячего сердца. В стихах". Ссылками на Тютчева и других поэтов подкрепляет мысли свои Иван Карамазов; самая Легенда о Великом Инквизиторе, в сущности, им написана как стихотворение в прозе, она бы и вовсе могла быть написана стихами, недаром он сам не раз называет ее своей поэмой..." 05.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.
И.В. Киреевский. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России Киреевский Иван Васильевич (1806 - 1856) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист. Статья написана в форме открытого письма к графу Егору Евграфовичу Комаровскому (1802-1875), с которым И. В. Киреевского со времен юности связывали многолетние дружеские отношения, общие литературные и историософские интересы. И.В. Кириевский пишет: "В последнее свидание наше мы много беседовали с Вами о характере просвещения европейского и об его отличиях от характера того просвещения России, которое принадлежало ей в древние времена и которого следы до сих пор еще не только замечаются в нравах, обычаях и образе мыслей простого народа, но проникают, так сказать, всю душу, весь склад ума, весь, если можно так выразиться, внутренний состав русского человека, не переработанного еще западным воспитанием. Вы требовали от меня, чтобы я изложил мои мысли об этом предмете на бумаге. Но тогда я не мог исполнить Вашего желания. Теперь же, когда я должен писать о том же предмете статью для "Московского сборника", я прошу позволения дать этой статье форму письма к Вам: мысль, что я разговариваю с Вами, согреет и оживит мои кабинетные размышления. Конечно, мало вопросов, которые в настоящее время были бы важнее этого вопроса, - об отношении русского просвещения к западному. От того, как он разрешается в умах наших, зависит не только господствующее направление нашей литературы, но, может быть, и направление всей нашей умственной деятельности, и смысл нашей частной жизни, и характер общежительных отношений. Однако же еще не очень давно то время, когда этот вопрос был почти невозможен или, что все равно, разрешался так легко, что не стоило труда его предлагать. Общее мнение было таково, что различие между просвещением Европы и России существует только в степени, а не в характере и еще менее в духе или основных началах образованности. У нас, говорили тогда, было прежде только варварство - образованность наша начинается с той минуты, как мы начали подражать Европе, бесконечно опередившей нас в умственном развитии. Там науки процветали, когда у нас их еще не было, там они созрели, когда у нас только начинают распускаться. Оттого там учители, мы ученики; впрочем - прибавляли обыкновенно с самодовольством, - ученики довольно смышленые, которые так быстро перенимают, что скоро, вероятно, обгонят своих учителей..." И.В. Киреевский. Записка о направлении и методах первоначального образования народа в России Киреевский пишет: "Грамотность и вообще первоначальное обучение народа может быть полезно и вредно, смотря по характеру самого обучения и тем обстоятельствам, в которых находится обучаемый класс. Полезная сторона образованности очевидна и всеми признана. Обыкновенно думают, что она исправляет и развивает понятия о религии и нравственности, облегчает и расширяет частную деятельность, смягчает нравы, сближает классы, открывает дорогу дарованиям необыкновенным, часто затерянным и зарытым в невежестве, дает возможность к познанию законов, помогает уничтожению злоупотреблений судопроизводства, приготовляет развитие общей государственной справедливости, расширяет потребности жизни, ускоряет обращение капиталов и пр. и пр. Но что, если понятия, получаемые народом посредством грамотности, будут неистинные, или вредные? Если вера вместо своего утверждения и развития встретит только запутанность и колебание? Если нравственность классов высших хуже народной и, следовательно, большее сближение с ними ослабит нравы и привычки добрые, вместо того чтобы просветить и просветлить их? Если, выходя из прежнего круга понятий, простолюдин не находит другого круга сомкнутого, полного и удовлетворительного, но встречает смещение познаний, без опоры для ума, без укрепления для души? Что, если прежнее состояние так называемого невежества было только состоянием безграмотности? Если, может быть, народ уже прежде имел и хранил в изустных и обычных преданиях своих все корни понятий, необходимых для правильного и здорового развития духа? Если его ошибки против нравственности были не столько следствием ложных мнений, сколько следствием человеческой слабости, сознающей, впрочем, свою беззаконность, - слабости, которая обыкновенно только увеличивается посредством грамотности? Если большее познание законов не увеличит чувства законности? Если, основываясь на худшей нравственности, оно произведет одно желание - подыскиваться под буквальность форм и пользоваться познанием закона только для безопаснейшего уклонения от него? Если словесность государства или ее часть, доступная народу, представит ему пищу для ума бесполезную, не представляя необходимой, и выведет его любопытство из сферы близкого и нравственного в сферу чужого, смешанного, ненужного и если не прямо безнравственного, то уничтожающего нравственность своею холодностью к ней, своею беззаботностью о существенном, магнетически сообщающуюся уму людей простодушных, доверчивых, всегда склонных к подражанию, всегда готовых верить первому говорящему, и особенно говорящему книгою, всегда близких к самосомнению, всегда недовольных всяким стеснением, недовольных советами благоразумия, всегда склонных принимать уроки прошедшего за неповторимые и надеяться всего от будущего, которое, по их мнению, есть только отдаленное исполнение их собственных желаний?.." И.В. Киреевский. Из письма к N. (Индифферентизм) И.В. Киреевский пишет: ""Не в том важность, - говорите Вы, - буду ли я православный, или римский католик, или протестант, но главное дело - быть христианином. Различие исповеданий принадлежит к школьным вопросам; настоящая существенность заключается в жизни человека". Но, рассуждая таким образом, Вы забываете, кажется, что только в Божественной истине может быть живительная сила и что, какая бы ни была наружность жизни вне истины существенной, - эта жизнь непременно обманчивая и ложная в самом корню своем. В истории язычества и магометанства Вы найдете много примеров людей с похвальною нравственностью, но разве из этого позволите заключить, что магометанство ведет к спасению или даже что магометанство не мешает спасению человека? Магометане похвальной нравственности вели хорошую жизнь вопреки ложности их учения, а не вследствие этой ложности. Противоречие между правдою их жизни и ложью их убеждений могло быть только вследствие недостатка в них внутренней цельности; этот же недостаток внутренней цельности может быть причиною дурной жизни человека с истинными убеждениями. Из этого, однако же, не вправе мы вывести, чтобы убеждения были вещию совершенно постороннею для жизни. Та жизнь слепая, которая нейдет по убеждениям, а совершается по безотчетным стремлениям, не связанным в единство сознания. Внутренняя темнота такой жизни не позволяет назвать ее нравственною, как бы чиста она ни казалась снаружи. Нравственное достоинство действий заключается не в самом действии, а в намерении: нравственное достоинство намерения определяется только его отношением ко всей цельности самосознания. Потому там, где нет этой цельности, где вместо цельности лежит внутреннее противоречие, - там не может быть и речи о нравственном достоинстве..." «Индифферентизм (лат.) - равнодушие, безучастие, особенно о вере» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. С. 44). 03.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи. В.Г. Белинский. Речь о критике... А. Никитенко
Речь о критике, произнесенная в торжественном собрании Императорского Санкт-Петербургского университета, марта 25-го дня 1852 года, экстраординарным профессором, доктором философии А.В. Никитенко Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. Белинский пишет: "Дух анализа и исследования - дух нашего времени. Теперь все подлежит критике, даже сама критика. Наше время ничего не принимает безусловно, не верит авторитетам, отвергает предание; но оно действует так не в смысле и духе прошедшего века, который, почти до конца своего, умел только разрушать, не умея созидать; напротив, наше время алчет убеждений, томится голодом истины. Оно готово принять всякую живую мысль, преклониться пред всяким живым явлением; но оно не спешит им навстречу, а спокойно ожидает их к себе, без страсти и увлечения. Боясь разочарования, оно боится и очаровываться наскоро. Как будто враждебно смотрит наш, закаленный в бурях учений и событий век на все новое, которое претендует заменить ему не удовлетворяющее его старое; но эта враждебность есть в сущности только благоразумная осторожность, плод тяжелых опытов. Наш век и восхищается как будто холодно; но эта холодность у него не в сердце, а только в манере; она признак не старости, а возмужалости. Скажем более: эта холодность есть сосредоточенность внутреннего восторга, плод самообладания, умеющего видеть всему настоящее место и настоящие границы, равно презирающего и искусственную, на живую нитку сметанную золотую середину - этого идола посредственности, и фанатическое увлечение крайностями, этой болезни односторонних умов. И это что кажется нам очень естественным, когда вспомним, что последняя половина прошедшего и еще не кончившаяся половина настоящего века могут многие из своих дней назвать веками: так много в продолжение их было испытано и пережито человечеством. Юноша на все бросается горячо и опрометчиво; ему ничего не стоит пасть на колени, воздеть руки горе и обоготворить то, к чему через минуту он будет или холоден, или враждебен. Муж, искушенный опытом, не скоро поддается увлечению: он сперва хочет исследовать и поверить, он начинает с сомнения, и если что выдержит его строгое, холодное исследование, то уже не на миг овладеет его любовию и уважением. Возмужалый человек доволен чувством и не хлопочет, чтоб это чувство замечали другие: оп дорожит им для него самого и скорее постарается скрыть "го, чем обнаружить. Юноша все любит для восторга, и восторг разит и рвет грудь ему, если он не сообщит его другим. На нага век много нападок, и весьма справедливых. Действительно, это век какой-то нерешимости, разъединения, индивидуальности, век личных страстей и личных интересов (даже умственных), век перехода, век, которого одна нога уже переступила за порог неведомого будущего, а другая осталась на стороне отжившего прошедшего, и который оборачивается то назад, то вперед, не зная, куда двинуться. Все это правда; но в то же время правда и то, что этот век уже так опытен, так умен, так много помнит и знает, что не может решиться играть роль паладина средних веков, жить мечтами и ломать копья за неведомую красоту или, подобно Дон Кихоту, уверить себя в несравненной красоте какой-нибудь безобразной Дульсинеи, за неимением в наличности красоты, действительно существующей..." Н.Ф. Федоров. Предисловие к изданию письма Ф.М. Достоевского
Фёдоров Николай Фёдорович (1829 - 1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма. Н.Ф. Федоров пишет предисловие на письмо Достоевского, которое по словам Федорова "Письмо Ф.М. Достоевского - с предисловием в виде письма к редактору, в коем не только кратко объясняется долг воскрешения, но и должно быть показано, что в этом долге нет ничего мистического и что этот долг необходим для разрешения противоречия между двумя критиками Канта - теоретического и практического разумов." Текст предисловия Н.Ф. Федорова целиком Н.Ф. Федоров. Разоружение. Как орудие разрушения обратить в орудие спасения Разоружение как международная проблема стала активно обсуждаться к концу XIX в. 12(24) августа 1898 г. министр иностранных дел России, по повелению императора Николая II, обратился к представителям держав, аккредитованным при Высочайшем дворе, с нотой, содержавшей предложение созвать конференцию по вопросу о разоружении. Н.Ф. Федоров пишет: "Безводие и бесснежие 1897 года наш народ объясняет наказанием за наши грехи. Интеллигентный класс смотрит на такое воззрение народа, как на предрассудок, суеверие. Но точно ли это лишь суеверие и нет ли связи между войнами, этими международными грехами, и метеорическими погромами, как страшная засуха 1891 года и ливни 1897 года, - нет ли связи между проливными дождями, препятствовавшими туркам преследовать отступавших греков, и артиллерийским огнем из четырехсот иногда орудий разом? И нет ли связи между этими дождями, начавшимися, по-видимому, над театром войны, и нашим бездождием? Не греко ли турецкая война 1897 г., происходившая в стране с необыкновенно длинною береговою линиею и со свойственными лишь этой стране особенностями в горизонтальном и вертикальном очертаниях, дала толчок наводнениям, которые начали распространяться на север в Турции, Австрии и т.д.; наводнения же там не вызвали ли бездождия и безводия у нас? В 1891 г. Россия была лишена хлеба, а в 1897 году даже и воды; "Волга - один громадный безводный перекат", - писали в газетах; сообщения водные прекратились, министерство путей сообщения было бессильно противодействовать явившемуся вследствие того разобщению; наука же безучастно отметила лишь в одних местах увеличение, а в других - уменьшение осадков, не задавшись даже вопросом о связи этих явлений с канонадою, происходившею на войне. А между тем этот вопрос далеко не новый, - он был поднят в 1891 году по случаю бывшего тогда голода от засухи и американского опыта вызывания дождя; а еще раньше вышла книга Поуэрса, где собраны все случаи битв, сопровождавшихся грозами и дождями со времени введения огнестрельного оружия. В 1891 году вопрос этот дебатировался в разных ученых обществах, не мало было написано по этому вопросу, и все-таки - в конце концов - неразрешенный, он сдан был в архив, предан забвению. Так в 1891 году на заседании одесского технического общества одним из его членов было сделано сообщение "об опытах вызывания искусственного дождя в Америке", и за этим сообщением "последовали прения пессимистического характера о целесообразности таких попыток действия против засухи"4. Но таким отношением к делу избавления от голода ученые техники сами себя осудили, сами о себе засвидетельствовали, что нет средств победить их равнодушие, их непонимание нужды народной, если в то время, когда чуть ли не от самой Одессы начинались голые, по причине именно бездождия, незасеянные поля, техники ограничились критикою американского способа одождения... Данное опытом они отвергли словом, тогда как даже неудача опыта свидетельствовала бы лишь о нецелесообразности одного средства и требовала бы замены его другим, должна была бы вынуждать, вследствие самого положения, в котором находились тогда, продолжаем оставаться и теперь, все к новым и новым попыткам. Общество техников, которое и в страшный 1891 год не превратилось в полном своем составе в комиссию для изыскания способов действия против засух и ливней, доказало, что оно чуждо и своей земле, и своему народу, чуждо и вообще земледелию всех стран; а между тем, наступает естественный всеземной кризис, выражающийся в расстройстве метеорического механизма, так что предстоит обратить в работу то, что до сих пор, без особого от того вреда, делалось само собою. Требуется следовательно новая техника. Заседание одесского технического общества, на котором был осужден опыт вызывания дождя, может сделаться роковым для старой техники, дочери досуга, а не нужды, искусственных, а не насущных потребностей. Опыт вызывания дождя был осужден старою техникою, несмотря даже на то, что дождь назван был искусственным, название, которое, казалось, должно бы было сделать этот опыт доступным пониманию даже техников. Новая техника будет не искусственною, не городскою, ибо только горожане могут назвать искусственным дождь, вызываемый сознательным действием человека, и видеть какое-то насилие, нарушение порядка в сознательном действии. Произведенные в Америке опыты, будучи искусственными, должны бы были сделаться исходным пунктом для введения регуляции, т. е. для внесения порядка в беспорядок, гармонии в слепой хаос, если смотреть, конечно, на эти опыты не как на частное дело отдельных фермеров, а как на общее, точнее, всеобщее дело, как на дело естественное и нравственно, и физически, ибо нет ничего неестественнее для разумного существа, как подчиняться слепой силе. Регуляция атмосферных явлений есть попытка естественного действия, действия общего, замена слепого процесса сознательным..." Н.Ф. Федоров. Об обращении оружия, т.е. орудий истребления, в орудия спасения. Фёдоров пишет: "Статья "Разоружение", перепечатанная из "Нового Времени" в №№ 154 и 156 газеты "Асхабад" за 1901 г., нуждается в исправлении самого заглавия, которое, не соответствуя содержанию статьи, находится даже в некотором противоречии с ним; вернее было бы назвать статью не "Разоружение", а "О невозможности разоружения", потому что в статье этой говорится не только о невозможности, но и о нежелательности разоружения, говорится в то же время о возможности, безусловной необходимости и желательности обращения вооружения, т. е. как истребительных орудий, так и всяких других орудий, употребляемых для войны, и даже всего, что употребляется, применяется, что может и будет применено к военному делу - в орудия спасения. И такое обращение вооружения в орудия спасения есть акт совершенно естественный, но естественный для природы не слепой, а приходящей чрез нас, чрез род человеческий, в сознание, и через нас же почувствовавшей всю неестественность употребления оружия против себе подобных, почувствовавшей глубокое раскаяние, а с ним и стремление исправить все учиненное зло. Это исправление зла, понимаемого все в более и более обширном смысле, не может не быть возведено в долг, и даже естественно должно стать безусловным требованием, требованием самой природы человеческой, т.е. сыновней. Таков генезис мысли и дела, или проект естественного перехода от войны, вообще войн, не к миру, что нужно признать невозможным, а к союзу всех народов, воинскою повинностью уже обязанных, - к союзу на дело всеобщего спасения. Мир невозможен так же, как невозможно бездействие, как невозможно воздержание от дела; человек существо деятельное и не может не делать, а если не знает, что должно делать, будет делать недолжное; только тогда не будем мы делать недолжного, когда будем знать, что должно делать, и все силы наши отдадим делу, в котором признаем долг свой, только тогда не будем воевать, когда признаем возможным, а следовательно, и должным обратить силы, растрачиваемые ныне в войнах, во взаимной борьбе, на дело всеобщего спасения. И всеобщеобязательная воинская повинность при постепенном обращении оружия, при переходе оружия в орудия спасения как дающая всем общее дело, возлагающая на всех долг, должна быть принята всеми народами как великое благо, как благо, гораздо, несравненно более великое, чем права, данные первою французскою революциею, права, якобы неотъемлемые и тем не менее постоянно нарушаемые. Да и как могут права эти остаться ненарушенными, когда право одного есть стеснение другого; при сознании же всеми своих прав взаимное стеснение вызывает борьбу, войну; сознание не прав, а долга, к которому ведет всеобщеобязательная воинская повинность, приведет к устранению борьбы, войны. А вместе с тем призыв к воинской повинности христиан в Турции разве не был бы уравнением их с мусульманами; и, конечно, для такого уравнения Турции необходимо признать, что ислам не есть религия войны, как это и утверждается многими панегиристами религии Магомета?! Точно так же призыв индусов ко всеобщей воинской повинности, разве не был бы возведением всех низших индусских каст в кшатриев, т. е. в дворянство, и разве этот призыв не был бы более верною гарантиею против притеснения нынешних правителей Индии, чем всеобщая подача голосов или выборы, которыми так легко злоупотреблять? Предложение же со стороны европейских народов китайскому правительству ввести у себя всеобщую воинскую повинность, разве не было бы актом великодушия, т. е. отречением от раздела Китая?!. Если же воинская повинность была бы введена повсюду, тогда новая конференция мира, созванная тем же царем, как и первая, не была ли бы поставлена в необходимость, в виду очевидной бесплодности третейских международных судов, изыскать новые средства, новые способы к миротворению. Что третейские международные суды совершенно бесплодны, слишком ясно и ярко доказано войною англичан с бурами, которою как будто сама история решилась убедить народы в бесполезности третейских судов и в необходимости искать иного пути для устранения войны и сохранения мира..." Н.Ф. Федоров. Священно-научный милитаризм Фёдоров пишет: "Под воинскою повинностью мы разумеем народную, которая по исконному разумению народа нужна для защиты земли, т. е. праха отцов; а прах отцов, по мужицкому разуму, имеет востать; потому-то и обязательно всем защищать этот прах, а не вещь, не товар, это благолепие тления, которое в мире интеллигентов вооружает сынов на отцов, брата на брата и обращает их во врагов, грызущихся за места, даже за чины и ордена, во врагов, прикрывающих свою вражду истасканным гуманизмом. Становясь защитниками праха отцов, сыны избавляются от вымирания (мало действия). Всеобщая воинская повинность в связи с поголовным образованием требует, чтобы в села вместе с учителями и священниками посылались и военные инструкторы, которые в видах обучения населения, согласно с нынешним способом ведения войны, должны возводить полевые укрепления вокруг кладбищ, заброшенных в селах и выброшенных за заставы в городах - должны возводить эти укрепления для защиты школ-храмов и музеев-храмов, подобающее место коим - на кладбищах, у могил отцов. При обязательном обучении родители вынуждены будут ради детей оставить свои роскошные жилища и селиться вокруг кладбищ с храмом, освящающим и школы, и музеи, неразрывно с храмом соединенные. Вместе с этим, с целью обращения разумных существ, хотя бы и "серых", в познающих, каждая деревня, кроме пассивных орудий наблюдения, как необходимой принадлежности музеев с вышками, снабжается змеем-громоотводом, а каждое село - сложным змеем, состоящим из нескольких соединенных змеев, опыты с коими производились на Х-м съезде естествоиспытателей и врачей. Уездные же города снабжаются громоотводами на аэростатах углеродо-водородных; губернские города - громоотводами на аэростатах водородных; более же центральные, университетские города снабжаются громоотводами на аэростатах, наполняемых эфирионами или, вообще, новыми газами, легчайшими водорода. Точно так же населенные места снабжаются орудиями, заряжающимися более или менее сильными взрывчатыми веществами, для опытов и наблюдений над влияниями их на атмосферные явления, к каковым опытам и наблюдениям призывается все население, приготовляемое к ним в школах..." Ю.И. Айхенвальд. Левитов 
Ю.И. Айхенвальд (1872 - 1928) - известный литературный и театральный критик, литературовед, публицист, переводчик, мемуарист, эмигрировавший в 1922 году в Берлин. Практически не переиздавался в советское время. Айхенвальд пишет: "Характерно для Левитова, что бытописатель, прикованный к месту и моменту, постоянно видя пред собою какое-то серое сукно жизни, грубость и безобразие, пьяные толпы России, крестьянскую нужду и пролетариат городской, он в то же время способен от этой удручающей действительности уноситься далеко в свою мечту - и она, целомудренная, поэтическая, сентиментальная, еще резче оттеняет всю тьму и нелепицу реальной прозы. В нем глубоко сочетаются реалист и романтик. Он поправляет быт своею грезой и в его тяжкие будни вносит свою неизменную внутреннюю праздничность. Блуждает он, странствует по степи или в темных переулках Москвы или следит за вереницей шоссейных типов и сцен; и то, что он видит и переживает, кошмаром безысходного горя гнетет сознание, но под этой пеленою в душе писателя все же трепещет чувство Бога и солнца, преклонение пред "высокой Божьей деятельностью" и томительное ожидание счастья, на которое всегда готово его ласкающее, но не приласканное сердце. В этом сердце у него, как лампада перед иконой, теплится идиллия, и он хотел бы ее лучами пронизать и согреть все жилища и жизни, отдать чужой скорби все свои невыплаканные слезы, помочь себе и другим своей приветливой задушевностью. Если бы он только мог, если бы это было в его власти, он подавил бы в себе свое понимание смешного и умение его изображать, свой гоголевский отблеск, - он только благословлял бы, он только воссылал бы к "светлому глазу Божьего солнца" эти проникновенные мольбы: "Боже, в души больные моих страдающих братьев тишь бы такую Ты посылал!" или "Мир вам! Мир вам, добрые, добрые люди, обставлявшие некогда мою бедную детскую жизнь! Мир тебе и покой, бедная родная сторона моя!"..." Ю.И. Айхенвальд. Плещеев Айхенвальд пишет о Плещееве: "Как ни расходятся Плещеев и Помяловский в основных линиях своего внутреннего мира, но у них есть и объединяющее начало: любовь к детям и к молодости вообще. Это у них не деталь, не чувство среди других чувств; это - их миросозерцание, центральный момент души. Оба они живо сознают себя только временными обладателями жизни, которую нужно передать ожидающей смене. Оба они - нравственные завещатели; на свои ошибки и горечи смотрят они как на испытания, которые посланы им были для того, чтобы они, страдавшие писатели, спасли от них последующую человеческую очередь - детей, юношей, юниц. "Играйте, дети, играйте!., мы, старые люди, будем любоваться на вас..." Вот эти слова Помяловского, это обращение старика, физического или духовного, к детям, к юности, этот возглас: "мы, старые люди, будем любоваться на вас" - вот что характеризует и Плещеева. Собственная жизнь изжита, но в душе не пусто, и она с лаской и любовью раскрывается для чужих жизней, для чужой молодости. И, осуществляя горькое противоречие, старик вместе с юношами поет Gaudeamus igitur - песню, в его устах такую грустную и незаконную..." Ю.И. Айхенвальд. Никитин Айхенвальд пишет: "Во всей поэзии Никитина виднеется известная грань, которая должна бы отделять его день от его ночи, его реальность от его мечты. Была суждена ему жизнь, лишенная целостности. День проводил он на людях, и было кругом него и в нем самом крикливо, шумно, суетно, и на своих страницах Никитин не стесняется даже, перед поэзией и перед своим бытом, часто употреблять эпитет "грязный", и в самых стихотворениях у него не раз торгуются, - цепко держала его тогда в своих когтях самая неприглядная проза; но когда наступала ночь и приносила с собою не только физическое уединение, поэт отдавался тишине и стихам, и, освобожденное от дневного сора, к своей первобытной чистоте взывало его живое сердце. Святая ночь! Теперь я чужд Дневных тревог, насущных нужд. Они забыты. Жизни полны, Виденья светлые встают: Из глубины души, как волны, Слова послушные текут. И грустно мне мой труд отрадный, Когда в окно рассвет блеснет, Менять на холод беспощадный, На бремя мелочных забот... И снова жажду я досуга, И темной ночи жду, как друга. .." Ю.И. Айхенвальд. Виктор Гофман Айхенвальд пишет: "Виктор Гофман - это, прежде всего, влюбленный мальчик, паж, для которого счастье - нести шелковый шлейф королевы, шлейф того голубого, именно голубого платья, в каком он представляет себе свою молодую красавицу. Даже не королева она, а только инфанта, и для нее, как и для весеннего мальчика, который ее полюбил, жизнь и любовь - еще пленительная новость. В старую любовную канитель мира Гофман вплетает свою особенную, свою личную нить; он начинает, удивленно и восхищенно, свой независимый роман и, может быть, даже не знает, что уже и раньше на свете столько раз любили и любить переставали. Это все равно: для него пробудившееся чувство имеет всю прелесть новизны, всю жгучесть первого интереса. И вот снится ему, как говорит другой, больший поэт, "пылкий отрока, восторгов полный сон". Сладостны для него первые поцелуи неискушенных уст, он удивляется сладострастию, и самые стихи дороги ему, "как поцелуи польской панны". Нежный, томный, упоенный, он приносит женщине и жизни "свой робкий, свой первый, свой ласковый шепот". Душа его, полная стихов, поет свои хвалебные мелодии, и проникает их такая интимная, порою фетовская музыка. В ее звуках сладострастие рисуется ему, как девочка-цветок в сиреневом саду, как живая мимоза, которая только мальчику певучему, мальчику влюбленному позволила прикосновения и сама, в ответ на них, "задрожала нежной дрожью". Ребенок только что перестал быть ребенком. Юный ценитель нежных ценностей, бессознательный грешник, Адам-дитя, он должен будет уйти из Эдема, - неумолим строгий и старый Отец. Но пока стоит еще отрок на пороге рая; он не совсем еще покинул его, и потому в его песнях на самом грехе сияет отблеск невинности, - еще не улетучилось из них ароматное дыхание райских цветов; и даже недоумеваешь, за что карать любовь, если в ней так много детского и светлого, если она принимает облик Виктора Гофмана, молитвенно влюбленного пажа. Справедливо ли было у юного Адама отнимать рай? Ведь далеки же от согрешившего отрока позднейшие разочарования любви, тоска и отвращение, чувство лжи и стыда Правда, потом все это придет, как и пришло оно в поэзию Гофмана, в его утомленные рассказы. Но теперь он еще в мире с Богом, с Евой-цветком, и то, что он вкусил от древа познания, покуда не поссорило его с первоначальной непосредственностью, с наивной природой. Он - паж природы, не только инфанты. И даже он - до поры до времени - одну с другой внутренне не разлучает. Королева в голубом платье и "голубая глубина" эфира сливаются в один "мир голубой" и в троицу дивную, в тройную синеву неба, моря. женских глаз..." Гофман, Виктор Викторович (Виктор-Бальтазар-Эмиль) - (1884-1911), русский поэт. Родился в Москве 14 мая 1884 года,в семье австрийского подданного. В 1909 г. окончил юридический факультет Московского университета. Гофман еще в детстве начал писать стихи. В начале 1905 года Гофман принимал близкое участие в организации художественною и критического журнала «Искусство» и первое время был в нем секретарем. Весной 1911 года отправился в путешествие по Европе. За границей он не оставлял своих занятий литературой, работая над новыми рассказами и критическими статьями. Жизнь Виктора Гофмана неожиданно оборвалась в Париже - 13 августа (31 июля по старому стилю) 1911 года, находясь в состоянии внезапного психического расстройства, он покончил с собой выстрелом из револьвера в своем номере отеля. Он погребен в Париже, на кладбище Bagneuse. И.Л. Леонтьев-Щеглов. По следам Пушкинского торжества (из записной книжки) 
Леонтьев, Иван Леонтьевич (псевдоним Щеглов; 1856 - 1911) - российский писатель и драматург. Леонтьев-Щеглов пишет: "Так как о пушкинском празднике и пушкинских уголках достаточно писано и переписано, то, печатая настоящий дневник и радея главным образом о содержании и фактах, я (может быть, в ущерб форме) тщательно вычеркнул из рукописи все, что сколько-нибудь носило характер избитости и повторения." Статья его была опубликована вместе с другими его статьями о Пушкине в книге Щеглова "Новое о Пушкине". И.Л. Леонтьев-Щеглов. Нескромные догадки (по поводу "Каменного гостя" Пушкина) И.Л. Леонтьев пишет: "Характерная черта, отличающая всякого искреннего человека, заключается, как известно, в том, что искренний человек всегда говорит то же, что думает. Та же основная драгоценная черта отличает и всякого искреннего художника, то есть он пишет то же самое, что думает и переживает. И чем выше писатель как художник, тем труднее уловима эта реалистическая основа, тем менее обнажены глазу корни цветущего классического древа, спасительной тенью которого мы беспечно наслаждаемся. Поэтому пытливому исследователю классического писателя приходится положить немало труда, прежде чем доискаться этих таинственных животворящих корней, невредимо сохраняющих такое древо жизни на долгие века на радость и удивление потомства. С первого взгляда казалось бы, что Пушкин в этом отношении представляет наименее затруднения для подобного изыскания... Из немногочисленного наличного состава русских классических писателей трудно указать другого, натура которого заключала бы в себе столько блестящего ума, широкой отзывчивости и высокого вдохновения и вместе такую пленительную открытость характера, столько беспечного добродушия и чисто детской искренности. Это простодушно-тесное единение в Пушкине реальной жизни в самых, по-видимому, прозаических ее мелочах с самой глубокой поэзией подчас прямо умилительно... Например, в письме Пушкина к жене от 25 сентября "1835 года - письме чисто домашнего характера, встречаются между прочим такие строки: "В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась во время моего отсутствия молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу"... " И.Л. Леонтьев-Щеглов. Сомнительный друг И.Л. Леонтьев пишет: "Один известный профессор, дальний родственник поэта Боратынского, пробежав в "Новом времени" фельетон В.В. Розанова "Кое-что новое о Пушкине" (по поводу моей статьи "Нескромные догадки"), выразил мне письменно свое родственное неудовольствие, находя мое сближение внутреннего облика Боратынского с фигурой пушкинского Сальери "прямо чудовищным". В том же смысле, но в более сдержанном тоне, откликнулся на эту догадку некто "В. Б.", поместивший в августовской книжке "Русского архива" довольно пространную статью "Боратынский и Сальери". Действительно, фактические данные на этот счет крайне скудны, но зато психологические, так сказать, "междустрочные данные", в высокой степени характерны и знаменательны. Я уже говорил, что собственно меня натолкнуло на означенное психологическое сближение - ни более ни менее как письма самого Е.А. Боратынского (к И.В. Киреевскому), опубликованные в интересном "Татевском сборнике" С.А. Рачинского, те именно строки, где упоминается о Пушкине. Контраст отношений двух поэтов друг к другу не мог не броситься в глаза. Насколько все известные нам отзывы Пушкина о Боратынском восторженны и дружески пристрастны, настолько помянутые отзывы Боратынского о Пушкине резки и явно недружелюбны. Для чуткого человека тонкое предательское jalousie de metier сквозит в каждой строке, несмотря на внешнюю корректность. Словом, что-то не слыхать, чтоб так писали когда-нибудь истинные друзья и поклонники... и против воли западает в душу вопрос: полно, да уж был ли Е.А. Боратынский на самом деле таким истинным другом Пушкина, каковым он до сих пор числится в официальных литературных списках?!." 01-02.10.2009 в раздел "Современная публицистика" сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи. 
Статья Никиты Севастьянова "Казанова Феллини". Автор статьи пишет: "Федерико Феллини, вместе с Бергманом, Поланским и ещё парой-тройкой творцов, входит в неофициальную группу "знаменитых авторских режиссеров". То есть, тех режиссеров, чьи имена на слуху, но само их творчество либо в тени их личностей, либо не понято большинством. Например, многие упорно считают, что Роман Поланский снимает мистические триллеры - наверно, судят по "Ребенку Розмари" и, конечно, "Девятым вратам" с Джонни Деппом. О Феллини "толпе" известно, что он снимал "Сладкую жизнь" с Мастроянни, о любовных похождениях непутёвого журналиста, а ещё "однажды удачно отделался от продюсеров, сняв фильм о творческом кризисе, будучи в творческом кризисе" (имеется в виду "8 с половиной")..." 
Статья С. Данилова "Миф о благородстве мушкетёров". Все мы привыкли к тому, что мушкетёры Александра Дюма - образец благородства и доблести. Автор статьи приводит своё мнение по данному вопросу. Он пишет: "Для начала надо сказать, что данная статья совершенно не имеет целью как-то опорочить или оскорбить Александра Дюма или его известное произведение. Дюма прекрасно справился с той задачей, которую на себя взял и написал авантюрно-приключенческий роман, который достоит своей популярности. Речь же будет идти о современном восприятии благородства и некоем клише, которое получили герои романа "Три мушкетёра". Вполне возможно, что сам Дюма был бы удивлён, если бы узнал, к чему привело его произведение и чем стали его персонажи для человека XX-XXI веков"... 02.10.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.
М.Н. Катков. Исключительное господство бюрократии и Верховная власть Михаил Никифоровым Катков (1818-1887) - русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости". М.Н. Катков пишет: "В понятиях и чувстве народа Верховная власть есть начало священное. Чем возвышеннее и священнее это начало в понятиях и чувстве народа, тем несообразнее, фальшивее и чудовищнее то воззрение, которое хочет видеть в разных административных властях как бы доли Верховной власти. Как бы ни было высоко поставлено административное лицо, каким бы полномочием оно ни пользовалось, оно не может претендовать ни на какое подобие принципу Верховной власти. Власть, в которую администратор облечен, бесконечно, toto genere, отлична от Верховной власти. Администратор не может считать себя самодержцем в малом виде. Господство такого воззрения есть существенное зло, и из него проистекало немало печальных недоразумений в наших общественных понятиях, немало фальшивых положений в нашем общественном быту. Опираясь на это воззрение, административные лица бывало готовы были провозгласить бунтовщиком всякого, кто осмеливался ссылаться на закон. "Я вам дам закон! - восклицал администратор. - Моя воля для Вас закон". "Моя воля"! Что может быть безумнее и нечестивее такого притязания? В России есть только одна воля, которая имеет право сказать: "Я закон". Перед нею семьдесят миллионов преклоняются как один человек... " М.Н. Катков. Кто наши революционеры? Характеристика Бакунина Катков пишет: "Самое тяжелое впечатление на всех благомыслящих людей должна была произвести арестация петербургского мирового судьи Черкесова по улике в преступных политических сношениях и замыслах. В самом деле, трудно представить себе что-нибудь прискорбнее подобного случая. Мировой судья, человек, выбранный из многих тысяч людей для того, чтобы быть стражем закона, чести и безопасности своих граждан, блюстителем общественной нравственности, охранителем порядка, сам оказывается злоумышленником, сам подвергается обвинению в солидарности с врагами закона, порядка, своих сограждан, своего отечества. Случай этот так возмутителен, что невольно пытаешься объяснять его какой-нибудь случайностью, каким-нибудь недоразумением. Но подтвердится или не подтвердится улика, павшая на мирового судью, - довольно уже и того, что человек в таком положении мог навлечь на себя подозрение, достаточно сильное для того, чтобы подвергнуть его полицейскому обыску и арестовать его во имя закона. Чем же руководилось общество при выборах в должность столь важную, столь почтенную, прежде всего требующую совершенной гражданской благонадежности? Мы не будем упрекать представителей петербургского городского общества за выбор человека неблагонадежного: будем надеяться, что заподозренный мировой судья совершенно оправдается и выйдет чист; но как мог выбор их остановиться на человеке, недостаточно известном и своей репутацией, недостаточно огражденном от всякого сомнения относительно своей политической благонадежности? Правда, опыт и давних, и недавних времен свидетельствует, что никакие административные должности, никакие правительственные положения не обеспечены от дурных элементов всякого рода. Мы видели злых заговорщиков на местах влиятельных и ответственных, и никто не поручится, чтобы и в сию минуту в рядах людей, призванных охранять спокойствие государства, не было тайных врагов его или пособников врагам. Что административные сферы не обеспечены от вторжения неблагонадежных элементов - об этом решительно засвидетельствовал всем памятный Высочайший рескрипт 13 мая 1866 года. Но из этого ничего не следует для извинения общества не только в предосудительных, но и в небрежных выборах. Будем искать примеров для подражания, а не для извинения своих упущений. Бюрократические порядки имеют свои слабые стороны, а потому-то государство, не ограничиваясь ими, и призывает всех блюсти интересы, дорогие для каждого, и в этих видах дает обществу право выбирать должностных лиц, призываемых действовать в собственной среде его..." М.Н. Катков. Самодержавие Царя и единство Руси М.Н. Катков пишет: "10 апреля открылась наконец новоустроенная городская Дума в Москве. Отчет об этом торжестве читатели прочтут ниже, равно как и слово, сказанное по этому поводу иереем Богословским-Платоновым. Событие это важно само по себе: Москва получила наконец городское учреждение, в котором на одно общее и всем близкое дело соединены все сословия, доселе совершенно разрозненные. Вслед за Москвой и другие города не замедлят получить то же учреждение. А вместе с городами то же начало единения сословий в общественном деле распространят по всему лицу Русской земли земские учреждения, уже приготовляемые законодательным порядком. Нет сомнения, что из этих начатков сама собой разовьется новая общественная организация вместо доселе господствовавшей у нас. Сословия еще остаются, но они сближаются между собой и соединяются в совокупной деятельности. Из этого сближения существующих сословий не преминет выработаться сам собой новый тип общественной организации..." Редактируемые Катковым издания сразу же выделились на фоне основной массы тогдашних русских изданий своей четкой русской православно-монархической позицией. С первых же номеров «Русского вестника» в 50-х Катков выступил против нигилистов. После убийства Александра II Катков стал сторонником жесткого курса Александра III, сблизившись с К.П. Победоносцевым. "Не парламентаризму ли должны мы завидовать, этой пошлой доктрине, везде потерявшей кредит, которая может быть годна только как средство постепенного ослабления власти и перемещения ее из рук в другие", - писал Катков, центральной идеей публицистики которого стало обоснование самодержавия как власти, единственно возможной в России. Катков умер в своей великолепной усадьбе. Его смерть была воспринята как государственное событие и в церквах всей России служили панихиды по усопшему. "Жёлтые" новости наших проектов
Наши проекты    
ВЕРНУТЬСЯ НА НАЧАЛО СТРАНИЦЫ |
