Доска объявлений О сайте Новости наших игр Свежие новости Гостевая Доски объявлений Август 2009 Июль 2009 Июнь 2009 Май 2009 Апрель 2009 Первый квартал 2009 Поступления за 2008 год

Новости сайта Монастыри и храмы Северо-запада


27.09. 2009. На сайт добавлен альбом: Храм-часовня cв. равноапостольной благоверной царицы Тамары в Красном Селе.

 Храм-часовня cв. равноапостольной благоверной царицы Тамары в Красном Селе

Часовня построена в 1850 - 1900 годах при Удельной больнице. В часовне во имя св. царицы Тамары в основном проходили отпевания. Здание деревянной часовни чудом пережило и советское время и Великую Отечественную войну. В советское время здание использовали как морг. 20 Марта 1996 года его признали памятником архитектуры местного значения. В 2000 году уцелевшее знание часовни было передано под подворье Свято-Троицкой церкви. В 2006-2007 годах часовня отреставрирована на средства красносельского предпринимателя (президента ООО "Красное") Александра Израилевича Ентеля и при поддержке соседнего подразделения ОМОНа ГУВД Петербурга и Ленобласти. Недалеко от храма находится общежитие рядовых бойцов ОМОН. Они постоянно оказывают храму посильную помощь.

Адрес фотоальбома



21.09. 2009. На сайт добавлен альбом: Церковь Пресвятой Троицы в Красном Селе

Церковь Пресвятой Троицы в Красном Селе

Церковь Пресвятой Троицы - единственное здание в Красном Селе, история которого восходит к XVIII в.

Императрица Екатерина I (1725-1727) распорядилась построить в Красном Селе церковь и освятить престол во имя святой, имя которой носила.

В 1732 году вместо обветшавшей и сильно пострадавшей от пожара церкви, времён Екатерины I, по указу императрицы Анны Иоанновны была возведена новая. Сама Анна Иоанновна внесла первое пожертвование на строительство - 350 рублей серебром. 22 июня 1733 года было получено разрешение Синода на строительство каменной церкви во имя Живоначальной Троицы с приделом св. Екатерины (в память старой Екатерининской церкви).

Новую церковь решено было возводить на Красносельской (Дворцовой) горе, на пересечении Царскосельской дороги и Ревельского тракта (ныне пр. Ленина и Нагорной улицы). Храм на этом месте хорошо виден с близлежащих районов и с железнодорожной ветки.

Заложена церковь были 16 августа 1733 года "при управителе Дмитрии Парфентьеве и мастере Бланке", как сообщалось на мраморной доске в притворе церкви. Приход церкви составлял 277 дворов. Автор проекта - архитектор Иван Яковлевич Бланк (1708-1745) - русский архитектор немецкого происхождения, отец архитектора К.И. Бланка. Кроме Троицкой церкви в Красном селе он известен постройками Знаменской церкви в Царском Селе, фонтанов "Шахматная гора" и "Римские фонтаны" в Петергофе. Существует мнение, что церковь прав. Симеона и Анны (1731-1734) архитектором М.Г. Земцовым построена совместно с И.Я. Бланком. Действительно, эти храмы выполнены в едином стиле, что не может не бросаться в глаза.

Фотоальбом Церковь Пресвятой Троицы в Красном Селе



15.09.2009 на сайт добавлен альбом: Церковь Казанской иконы Божией Матери у Красненького кладбища (Автово)

Церковь Казанской иконы Божией Матери у Красненького кладбища (Автово)

Красненькое кладбище основано в 1776 году (по другим данным в 1757 году), по инициативе прихожан церкви св. Петра Митрополита, располагающейся в деревне Ульянка располагающейся от него в 2,5 верстах. Кладбище находится южнее улицы Червонного Казачества и восточнее проспекта Стачек. Через кладбище протекает речка Красненькая, благодаря которой оно получило своё название. Занимает площадь около 30 гектар, на нем сохранились еще могилы ХVIII века. В 1776 на кладбище была выстроена деревянная Казанская часовня. В 1814 году ее отремонтировали на деньги коллежского асессора А.А. Батюшкова. Хоронили на кладбище жителей прилегающих поселений, таких как деревня Автово и Ульянка.

21 июня 2000 перед кладбищенской оградой было заложено здание нового храма. Храм построен Балтийской Строительной Компанией с августа 2000 по февраль 2001.

Фотоальбом Церковь Казанской иконы Божией Матери у Красненького кладбища

Храм открыт для верующих каждый день. Божественная литургия служится по субботним и воскресным дням и двунадесятым праздникам. Начало в 10.00 (Исповедь в 9.00). Начало вечернего богослужения в 17.00.



02.09. 2009 на сайт добавлен альбом: Храм во имя Святой Живоначальной Троицы (Кулич и Пасха)

 Храм во имя Святой Живоначальной Троицы (Кулич и Пасха)

Храм построен в 1785 - 1790 годах архитектором Николаем Александровичем Львовым близ Петербурга, в селе Александровском, - загородной усадьбе екатерининского вельможи генерал-прокурор Александра Алексеевича Вяземского расположенной на левом берегу Невы в 10 верстах от столицы. Церковь размещалась в центре приусадебного парка. Престол храма должен был быть освящён во имя праздника Обновления храма Воскресения Господня в Иерусалиме (Воскресения Словущего). По некоторым источникам, средства на строительство церкви пожертвовала Екатерина II и потому по желанию императрицы храм освятили в 1790 году во имя Святой Живоначальной Троицы.

Прозвание церкви "Кулич и Пасха" появилось среди прихожан позднее, но оно не совсем правильное. Заказчик церкви, князь А.А. Вяземский, служил генерал-прокурором в ведомстве юстиции. И потому, по замыслу заказчика и архитектора проекта, ротонда символизирует храм правосудия, а "твёрдая призматическая пирамида" - "неколебимую купность... трёх добродетелей": Истины, Человеколюбия и Совести т.е. символ Зерцала Петра I.

Церковь представляет собой круглое здание в виде ротонды, окружённое колоннадой из 16-ти колонн ионического ордена и увенчанное низким куполом без барабана. Само здание покрашено в жёлто-коричневатый "питерский" цвет, купол - в зелёный. Капители колонн декорированы ионическими волютами, украшены гирляндами, на втором ярусе имеются овальные окна. Подкупольная часть церкви декорирована фризом. Купол увенчан яблоком с крестом. Высота храма равна диаметру внутреннего зала. Все эти приемы характерны для русского раннего классицизма.

Из-за отсутствия светового барабана на куполе, в алтарной части храма достаточно темно; кроме того, усиливается иллюзия размеров здания - изнутри он выглядит гораздо больше, чем снаружи. Внутри круглый зал оштукатурен голубым цветом и декорирован коринфскими пилястрами, поддерживающими широкий пояс антаблемента. Над проемом алтарной апсиды сохранились фигуры парящих ангелов (скульптор неизвестен). Голубой купол, имитируя небо, создаёт ощущение лёгкости и воздушности...

Адрес фотоальбома: Храм во имя Святой Живоначальной Троицы (Кулич и Пасха)

В марте 1938 года решением Ленгорисполкома от 2.II.1938 церковь была закрыта. Все церковные ценности, в том числе и главная святыня - икона Святой Троицы, были изъяты, а затем бесследно пропали. Здание было признано "памятником всесоюзного значения" находящегося под охраной государства. Для лучшей охраны памятника всесоюзного значения его стали использовать под клуб....


Новости сайта Литература и жизнь


28.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлен следующий материал.

Страхов

Н.Н. Страхов. Бедность нашей литературы

Страхов Николай Николаевич (1828—1896) — российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН (1889).

Активный сотрудник неославянофильских журналов «Время», «Эпоха», «Заря», в которых он отстаивал идею «русской самобытности» и монархии, подвергал критике либеральные и нигилистические воззрения, бывшие весьма популярными, высказывал своё враждебное отношение к западу и опубликовал ряд статей против Чернышевского и Писарева. Вместе с тем Страхов был видным философом-идеалистом, стремившимся истолковать науку в пантеистическом духе и построить систему «рационального естествознания», основанную на религии.

Правильной и объективной оценке философского творчества Страхова мешало (а отчасти и продолжает мешать) отсутствие собрания его сочинений, его вечное пребывание в «тени великих» (гл. образом Л.H. Толстого и Ф.M. Достоевского, но не только их). Если же оценивать роль и значение Страхова совершенно беспристрастно, то очевидными станут и его неоспоримые заслуги перед лицом русской философии и культуры, и его уникальность, что косвенно подтверждается тем, что Страхова нельзя безоговорочно зачислить ни в какой философский или мировоззренческий «лагерь».

В статье "Бедность нашей литературы" Н.Н. Страхов пишет: "Газета «Москва» уже не один раз напоминает нам, что мы должны печалиться и чувствовать себя униженными. Почему Россия и русский язык так притягивают славян? Что мы для них? «Многочисленное племя, — отвечает «Москва» (см. 1867 г. № 86), — независимая держава, внешняя сила,. возможность вещественной защиты от угнетений— и только!» «Но где же самостоятельное притяжение, которое должен был оказывать наш язык на соплеменные народности в силу своего исторического призвания?» «Нравственно покорить может только внутреннее содержание языка, духовная жизнь, в нем проявляющаяся, отражение в нем общественных нравов, науки, искусства, словом — литература. Итак, какой печальный приговор над нашей литературой произносится настоящими событиями, а с тем вместе какой приговор произносится и над всею жизнию, в ней отражаемою! Какой урок, какое предостережение дается нам на будущее время!»

Итак, и радость нам не в радость, а в стыд, лестное, по-видимому, событие не подымает нашей народной гордости, не прибавляет нам самоуверенности, а, напротив, наводит уныние... Явление, над которым стоит остановиться. Нельзя сказать, чтобы оно было слишком просто, чтобы мы вполне ясно понимали его источники и хорошо видели, к чему должны нас вести подобные печальные настроения.

Нет сомнения, важную роль играет здесь та постоянная потребность самоосуждения, самообличения и даже само-оплевания, которая составляет одну из черт русского характера. Самодовольство и самовосхваление для нас нестерпимы; напротив, для нас составляет приятное препровождение времени всячески казнить самих себя, не давать себе ни в чем пощады, прилагать к себе самые высокие требования. Малым нас не удовлетворишь; шаг за шагом мы идти не умеем; подавай нам все сразу, а не то мы и слушать и смотреть не станем. И так как за маленьким гоняться не стоит, а большое не так-то легко дается, то мы и предпочитаем сидеть сложа руки и — ругаться..."

Текст статьи целиком


Н.Н. Страхов. А.С. Пушкин. Из книги "Заметки о Пушкине и других поэтах"

Страхов пишет: "С именем Пушкина неразлучно связано какое-то очарование. Есть такие чарующие имена в истории человечества, имена, о которых можно повторить выражение "Песни песней":

Скажут имя твое - пролитой аромат!

Таково было у древних греков имя Платона, у римлян - Вергилия; таковы у итальянцев имена Рафаэля, Петрарки, у немцев - Моцарта, Шиллера... Эти имена составляют синонимы света и красоты, высшей прелести, до какой могут достигать человеческие чувства и мысли и их проявление.

Судить о таких явлениях в истории человечества, об этих перлах на поприще духовной жизни людей, есть дело, представляющее свои особые трудности. Во-первых, нужно быть способным к очарованию; непременно нужно испытать на самом себе обаяние того чародея, о котором хотим рассуждать. Восторг понимается только восторгом, и кто его никогда не чувствовал в ясной степени, тот пусть лучше о нем не говорит.

Во-вторых, нужно совладать с своим очарованием, нужно настолько выбиться из-под его власти, чтобы иметь возможность обратить его в наслаждение сознательное и отчетливое. Когда что-нибудь приводит нас в восторженное настроение, то в нас обыкновенно пробуждается память и способность многих других очарований, ничуть не связанных с тем, что действует на нас в эту минуту. Мы подымаемся, как говорится, в идеальный мир и начинаем блуждать по этому миру; мы приходим в возвышенное настроение и смутно наполняемся всякого рода мыслями и чувствами, свойственными этому настроению. Иногда одно слово, один звук, одно движение заставляют нас плакать и задыхаться от нахлынувшего потока ощущений, где-то глубоко в нас спавших.

Эту восторженность, расходящуюся во все стороны, нам следует обратить в определенное и отчетливое внимание к тому, что у нас перед глазами; нужно уметь идти за писателем и художником всюду, куда он нас ведет, и видеть все, что он нам показывает. Тогда только мы будем различать поэзию от умозрения, музыку от поэзии и т. д. и в каждом явлении находить его своеобразную красоту, в каждой частности - известную жизнь и силу..."

Полный текст статьи


Н.Н. Страхов. И.С. Тургенев. Отцы и дети

Н.Н. Страхов пишет: "Если роман Тургенева повергает читателей в недоумение, то это происходит по очень простой причине: он приводит к сознанию то, что еще не было замечено. Главный герой романа есть Базаров; он и составляет теперь яблоко раздора. Базаров есть лицо новое, которого резкие черты мы увидели в первый раз; понятно, что мы задумываемся над ним. Если бы автор вывел нам опять помещиков прежнего времени или другие лица, давно уже нам знакомые, то, конечно, он не подал бы нам никакого повода к изумлению, и все бы дивились разве только верности и мастерству его изображения. Но в настоящем случае дело имеет другой вид. Постоянно слышатся даже вопросы: да где же существуют Базаровы? Кто видел Базаровых? Кто из нас Базаров? Наконец, есть ли действительно такие люди, как Базаров?

Разумеется, лучшее доказательство действительности Базарова есть самый роман; Базаров в нем так верен самому себе, так полон, так щедро снабжен плотью и кровью, что назвать его сочиненным человеком нет никакой возможности. Но он не есть ходячий тип, всем знакомый и только схваченный художником и выставленный им "на всенародные очи". Базаров во всяком случае есть лицо созданное, а не только воспроизведенное, предугаданное, а не только разоблаченное. Так это должно было быть по самой задаче, которая возбуждала творчество художника. Тургенев, как уже давно известно, есть писатель, усердно следящий за движением русской мысли и русской жизни. Он заинтересован этим движением необыкновенно сильно; не только в "Отцах и детях", но и во всех прежних своих произведениях он постоянно схватывал и изображал отношения между отцами и детьми. Последняя мысль, последняя волна жизни - от что всего более приковывало его внимание. Он представляет образец писателя, одаренного совершенной подвижностью и вместе глубокою чуткостью, глубокою любовью; современной ему жизни.

Такав он и в своем новом романе. Если мы не знаем полных Базаровых в действительности, то, однако же, все мы встречаем много базаровских черт, всем знакомы люди, го с одной, то с другой стороны напоминающие Базарова. Если никто не проповедует всей системы мнений Базарова, то, однако же, все слышали те же мысли поодиночке, отрывочно, несвязно, нескладно. Эти бродячие элементы, эти неразвившиеся зародыши, недоконченные формы, несложившиеся мнения Тургенев воплотил цельно, полно, стройно в Базарове..."

Полный текст статьи



27.09.2009 на сайте "Литература и жизнь" опубликована статья М.В. Гуминенко "Роберт Дюваль - актёр тысячи характеров".

Нежное милосердие. Мак

Статья посвящена творчеству американского киноактёра, мало известному российскому зрителю, но весьма значительному с точки зрения явления в мировом кинематографе.

В статье говорится: "Российскому зрителю Роберт Дюваль может быть знаком по таким известным фильмам, как "Крёстный отец", "Подержанные львы", "Люди дождя", мини-сериалу "Сталин". Не менее заметен он в фильме-притче, посвящённом войне во Вьетнаме - "Апокалипсис сегодня", в котором сыграл подполковника Килгора и произнёс свой знаменитый монолог, начинающийся словами: "Я люблю запах напалма по утрам." Эта фраза про напалм считается одной из самых цитируемых фраз из кинематографических произведений двадцатого века. Но, несмотря на всё перечисленное, создаётся впечатление, что российский зритель очень мало знаком с творчеством Роберта Дюваля, который несомненно заслуживает больше внимания. Поэтому данная статья имеет целью хотя бы частично, мельком, рассказать, чем же так примечателен американский киноактёр Роберт Дюваль, которому в 2009-м году исполнилось 78 лет".

Полный текст статьи



25.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлен следующий материал.

Белинский

В.Г. Белинский. Россия до Петра Великого

Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.

Статья рассматривает кроме общих исторических и культурных вопросов ещё и произведения: ДЕЯНИЯ ПЕТРА ВЕЛИКОГО, МУДРОГО ПРЕОБРАЗИТЕЛЯ РОССИИ, собранные из достоверных источников и расположенные по годам. Сочинение И. И. Голикова. Издание второе. Москва. 1837—1840. Томы I—XIII.

ИСТОРИЯ ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Сочинение Вениамина Бергмана. Перевел с немецкого Егор Аладьин. Второе, сжатое (компактное) издание, исправленное и умноженное. Санкт-Петербург. 1840. Три тома.

О РОССИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСИЯ МИХАЙЛОВИЧА. Современное сочинение Григорья Кошихпна. Санкт-Петербург. 1840.

Белинский пишет: "Мы, русские, беспрестанно упрекаем самих себя в холодности ко всему родному, в равнодушии ко всему отечественному, русскому. Справедливо ли это? — И справедливо и нет! Справедливо, потому что это факт; несправедливо, потому что в уразумении этого факта принимают следствие явления за самое явление. Что такое любовь к своему без любви к общему? Что такое любовь к родному и отечественному без любви к общечеловеческому? Разве Русские сами по себе, а человечество само по себе? Сохрани Бог!.. Только какие-нибудь китайцы особны и самостоятельны в отношении к человечеству; но потому-то они и представляют собою карикатуру, пародию на человечество, и человечество отвращается от братства с ними. Но и китайцы еще не пример в этом вопросе, потому что было время, когда и китайцы были связаны с человечеством, выразив собою первый момент его сознания в форме гражданского общества; этому и обязаны они своим дивным государственным устройством, в котором все определено и ничего не оставлено без сознания и которое теперь потому только смешно, что, лишенное движения, представляет собою как бы окаменевшее прошедшее или египетскую мумию довременного общества. Нет, здесь в пример идут разве какие-нибудь якуты, буряты, камчадалы, калмыки, черкесы, негры, которые действительно ничего общего с человечеством не имели, которых человечество не признает живою, кровною частию самого себя и для которых, может быть, есть только будущее... Итак, разве Петр Великий — только потому велик, что он был русский, а не потому, что он был также человек и что он более, нежели кто-нибудь, имел право сказать о самом себе: я человек — и ничто человеческое не чуждо мне? Разве мы можем сказать о себе, что любим Петра и гордимся им, если мы не любим Александра Македонского, Юлия Цезаря, Наполеона, Густава Адольфа, Фридриха Великого и других представителей человечества? Что он к нам ближе всех других, что мы связаны с ним более родственными, более, так сказать, кровными узами — об этом нет и спора, это истина святая и несомненная; но все-таки мы любим и боготворим в Петре не то, что должно или может принадлежать только собственно русскому, но то общее, что может и должно принадлежать всякому человеку, не по праву народному, а по праву природы человеческой. Гений, в смысле превосходных способностей и сил духа, может явиться везде, даже у диких племен, живущих вне человечества; но великий человек может явиться только или у народа, уже принадлежащего к семейству человечества, в историческом значении этого слова, или у такого народа, который миродержавными судьбами предназначено ему, как, например, Петру, ввести в родственную связь с человечеством. И потому-то есть разница между великими людьми человечества и гениями племен PI, так сказать, заштатных народов; есть великая разница между Александром Македонским, Юлием Цезарем, Карлом Великим, Петром Великим, Наполеоном — и между Аттилою, Чингисом, Тамерланом: первые должны называться великими людьми, вторые — les grands kalmuks... (великие калмыки (монголы) (фр.)) Да! Мы холодны к своему, равнодушны к родному, но не потому, чтоб холодность и равнодушие лежали в нашей натуре, не потому, чтоб они были каким-нибудь нашим недугом, а потому, что мы еще холодны и равнодушны к общему, к мировому, которое заслонено от нас личным. Слово «интерес» мы еще принимаем в смысле «выгоды», а не живого и страстного сочувствия ко всему человеческому, в высшем и благороднейшем значении этого слова. Мы еще только начинаем соглашаться, что не худо иногда, перед вистом, в ожидании, пока подойдет четвертый, долженствующий дополнить партию,— поговорить и об искусстве, и об истории, и о Наполеоне, и о Шекспире, словом — о «Байроне и о матерьях важных»... Петр Великий есть величайшее явление не нашей только истории, но и истории всего человечества; он божество, воззвавшее нас к жизни, вдунувшее душу живую в колоссальное, но поверженное в смертную дремоту тело древней России: и что же? чем показали мы свое неравнодушие к такому великому для нас явлению? Ничем, потому что громкие фразы, великолепные реторические восклицания еще меньше, чем ничто. Любовь проявляется в деле; следовательно, вопрос в том, что мы сделали для того, чтоб понять Петра Великого как великое историческое явление. Собрали ли мы материалы для его истории? — Нет! Сверили ль, сличили ль между собою, поверили ль историческою критикою хотя известные нам факты? — Нет! Есть ли у нас хоть какие-нибудь, сколько-нибудь заслуживающие внимание попытки изобразить в стройной исторической картине жизнь и деяния Великого? — Доселе еще — нет! Правда, был у нас один, который мог бы алмазным пером своим, как на меди или мраморе, нетленными чертами передать вечности дела и образ Великого; но преждевременная смерть вырвала волшебное перо из творческих рук и надолго лишила Россию надежды иметь учено-художественную историю творца ее будущего величия и счастия... Из прежних попыток сделать что-нибудь для истории Петра Великого достоин величайшего уважения только бескорыстный и простодушный труд Голикова. Прекрасное, отрадное явление в русской жизни этот Голиков! Полуграмотный курский купец, выучившийся на железные гроши читать и писать, чувствует сильную потребность во что бы то ни стало узнать историю Петра Великого. Недостаток в средствах лишает его возможности собирать материалы; однако он делает для этого всевозможные пожертвования, урывками от коммерческих занятий и житейских забот, читает он все, что попадается ему под руку о Петре, делает выписки, и таким образом полагает начало своему труду, огромности которого и сам не предчувствует. Вдруг подпадает он уголовному суду, лишается свободы и чести; но через два с половиною года освобождается из заключения вследствие милостивого манифеста, по случаю открытия в Петербурге монумента Петру Великому. Из тюрьмы спешит он в церковь, оттуда на Петровскую площадь и, в священном исступлении, упав на колени пред статуею великого, громко и всенародно клянется достойно отблагодарить его за благодеяние. С тех пор каждая минута жизни его посвящена на Совершение высокого подвига. Тридцать томов остались памятником его благородного рвения, и в безыскусственном, беспорядочном его рассказе нередко заметно одушевление, достойное предмета, его возбудившего; в основе лежит бессознательное, но тем не менее верное созерцание идеи, выраженной явлением Петра Великого. Явись Голиков у англичан, французов, немцев — не было бы конца толкам о нем, не было бы счета его биографиям; гипсовые изображения его продавались бы вместе с статуйками Наполеона, Вольтера, Руссо, Франклина; портреты выставлялись бы в окнах эстампных магазинов, виднелись бы на площадях и перекрестках..."

Полный текст статьи

Прочитав эту работу и посетив Белинского, И. С. Аксаков писал К. С. Аксакову 21 апреля 1841 г.: «Он утверждает теперь, что Петербург — великий город... что он очеловечился только в Петербурге, что Москву и Кремль надо жечь, как следы нашей глупой старины, что только с Петра начинается наша история, и она в Петербурге)...» (Н. Розен блюм. Белинский в неизданной переписке современников. — «Русская литература», 1962, Л"» 1, с. 201-202).



25.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

Иллюстрация к книге Милюкова

Милюков Александр Петрович (1817-1897) - историк литературы, критик.

В 1847 году Милюков издал книгу "Очерки истории русской поэзии", которая принесла ему известность. В книге отразились взгляды В.Г. Белинского. Милюков помещал историко-литературные и критические статьи в журналах "Библиотека для чтения", "Отечественные записки", "Светоч", "Русский вестник", "Всемирный труд", "Исторический вестник" и других периодических изданиях.

Бутков, Яков Петрович (1821 - 1856) - прозаик. Родился в мещанской семье, в одном из уездных городов Саратовской губ. Систематического образования не получил.

20-ти лет прибыл в столицу; его произведения понравились Краевскому , который печатал их в своем журнале. При рекрутском наборе, как непривилегированный, должен был пойти в солдаты, но Краевский счел выгодным купить для него рекрутскую квитанцию с вычетом ссуды из гонорара. Начиная с 1847 г. Бутков сотрудничал в журнале "Отечественные записки", где одна за другой появлялись его повести: "Горюн", "Кредиторы, любовь и заглавия" (1847), "Новый год", "Темный человек", "Невский проспект, или Приключения Нестора Залетаева" (1848), "Странная история" (1849). Работал Бутков много, но редактор "Отечественных записок" А. А. Краевский платил скупо и всякий раз напоминал, что тот и без того ему должен. Авторское поприще Бутков начал повестью "Петербургские вершины". Несколько его рассказов и повестей печатались в "Отечественных Записках" и "Литературной Газете". "Петербургские Вершины" изданы отдельно, в 2-х томах (СПб., 1845 и 1846 гг.). Лучшей из повестей Буткова Белинский считает "Сто рублей".

Текст очерка Милюкова о Я.П. Буткове


А.П. Милюков. Ап. Григорьев и Л.А. Мей

А.П. Милюков пишет: "В 1860 году Д.И. Калиновский начал издание ежемесячного литературного журнала "Светоч" и пригласил меня заведовать его редакцией. С этого времени я особенно сблизился с Аполлоном Александровичем Григорьевым, которого прежде изредка встречал в литературных кружках и знал по его переводам из Шекспира и Байрона и особенно по критическим статьям в московских и петербургских журналах. У него было немало литературных противников, которые в то время не умели или не хотели оценить его самобытного критического таланта. Он не принадлежал ни к эстетическим критикам, опиравшимся на одни только законы изящного, ни к школе критики исторической, считавшей искусство прямым результатом жизни, а выработал свое собственное воззрение, которое назвал органической критикой и основал на слиянии жизни и искусства, подчиненном высшему идеалу. С обширным многосторонним образованием у Григорьева соединялось чувство красоты и сила глубокого убеждения: читая статьи его, нельзя было не видеть, что автор вкладывал в них всю свою душу, что его мысли и воззрения, говоря его собственными словами, были его плотью и кровью. С первого взгляда некоторые мнения его казались парадоксальными, но при внимательном изучении вы невольно сознавали их правдивость. И время вполне оправдало это. Не говоря о высказанных им суждениях о Пушкине, Тургеневе и других русских и иностранных поэтах, довольно вспомнить, что он первый разгадал и оценил значение Островского в то время, когда одни из наших критиков видели в нем драматурга славянофильской школы, а другие - последователя обличительного натурализма Гоголя. Григорьев с необыкновенной критической чуткостью понял истинный характер этого представителя русской драмы в то время, когда тот еще не высказался во всей полноте..."

Текст очерка целиком


О самом А.П. Милюкове рассказывает следующая заметка:

Е.Н. Опочинин. Александр Петрович Милюков и его вторники

Опочинин Евгений Николаевич (1858-1928) - писатель, журналист, историк, театровед, коллекционер. Опочинин - автор более тридцати книг, множества газетных и журнальных публикаций. С 1879-го по 1883 г. служил хранителем библиотеки Общества любителей древней письменности и Музея древностей, был ближайшим помощником президента ОЛДП и организатора музея П.П. Вяземского. В эти годы Опочинин находился в гуще культурной жизни Петербурга: сблизился с Ф.М. Достоевским, посещал литературные салоны А.П. Милюкова и Я.П. Полонского, вел переписку с видными историками, литераторами, театральными деятелями.

Опочинин пишет: "Вторник, около восьми часов вечера извозчик мой останавливается у подъезда довольно большого дома в половине Офицерской улицы. По тускло освещенной, но опрятной лестнице поднимаюсь во второй этаж и дергаю деревянную ручку звонка. Жидкий дребезжащий звон раздается за обитой дверью, она отворяется. Меня встречает скромная прислуга. Освободясь от верхнего платья, вхожу в двери направо из маленькой прихожей и сразу попадаю в обстановку 1840-х годов: крутобокие диванчики фасонов Гамиса или Тура, обитые зеленым репсом, такие же драпировки на дверях и окнах придают мрачный вид небольшому кабинету при тусклом свете керосиновой лампы-бра на стене и другой, стоящей на столике за старомодным трельяжем и дающей весьма умеренный свет сквозь молочно-белое стекло шаровидного абажура. В комнате стоит характерный сладковатый запах жуковского табаку.

А вот и сам хозяин этого жилья Александр Петрович Милюков. Это маленький, худенький старичок в какой-то темной раскрылившейся визиточке и совсем старомодных светло-серых брюках. Голый череп, лишь на затылке и на висках обрамленный седыми волосиками, кустистые седые брови, из-под которых смотрят небольшие, но живые глаза; густые, совершенно белые усы и все сморщившееся личико красноречиво говорят, что на плечах Александра Петровича почиет много десятков лет. В качестве подробности, дорисовывающей эту типичную фигурку сороковых годов, в руках его трубка с аршинным черешневым чубуком. Он попыхивает ею, характерно согнутым указательным пальцем придерживая чубук, и синий дымок поднимается вверх и плавает в комнате..."

Текст очерка целиком


Ю.Ф. Самарин. Замечания на заметки «Русского Вестника» по вопросу о народности в науке.

Самарин

Статья Ю.Ф. Самарина «Два слова о народности в науке», помещенная в № 1 «Русской Беседы» за 1856 г., вызвала в свое время горячую полемику между «Русскою Беседою» и «Русским Вестником». В 9-м выпуске «Русского Вестника» 1856 г. (стр. 62—71, в отделе Совр. Лет.) явилась, под заглавием «О народности в науке», критика Б.Н. Чичерина на статью Ю.Ф. Самарина, а в № 11 (219—223 стр. в отделе Совр. Лет.) «Заметки Русского Вестника — Русская Беседа и так называемое славянофильское направление». В ответ на эти две статьи была написана Ю.Ф-чем помещенная выше статья «О народном образовании». Затем, в № 12-м того же журнала (312—319 стр. в отделе Совр. Лет.), была помещена от редакции вторая критическая статья под заглавием «Заметки Русского Вестника — вопрос о народности в науке». На эту статью были в свое время написаны Ю.Ф-чем печатаемые теперь замечания. Хотя они и не назначались для печати, а были написаны только для тесного круга сотрудников «Русской Беседы», тем не менее, так как они значительно поясняют мысль автора, сжато изложенную им в статье, вызвавшей такую горячую полемику, мы решились напечатать их с черновой рукописи, сохранившейся между бумагами К.С. Аксакова.

Самарин пишет: "Ограничивая вопрос исключительно делом науки, мы должны сказать, что здесь разные точки допускаются лишь по отношению их к одной, всеобъемлющей, единственно обязательной точки зрения истины и т.д.

Здесь опять странное недоразумение. С каждой точки зрения открывается ч т о - н и б у д ь; чем возвышеннее точка зрения, тем шире круг, ею обнимаемый, и наоборот. И с т и н н о с т ь и ложность точки зрения - понятия о т н о с и т е л ь н ы е. Истина может заключаться в какой-нибудь одной в ы с м о т р е н н ой с т о р о н е предмета; эта сторона в нем е с т ь, и потому перенесение ее из области явлений в область знания есть неоспоримое обогащение науки н о в о ю и с т и н о ю. Ложность может заключаться в определении значения в с е г о изучаемого предмета по одной этой с т ор о н е, далеко не обнимающей его во всей полноте, или в приятии с л у ч а й н о й, несущественной стороны за существенную, определяющую характер и смысл явления. Поясним это примером. Когда началась разработка русской истории иностранными учеными и русскими, воспитанными на иностранный лад, установилась особенная точка зрения на наше прошедшее. Мы стали искать в нем не того, чего искал и требовал от жизни сам русский народ (его идеалы и требования были для нас темны и чужды), а того, что выработали и в чем проявили себя народы западные, и, разумеется, мы ничего не нашли, - иными словами, наши поиски доставили нам отрицательные результаты. Мы удостоверились, что у нас не было завоевания, н е б ы л о феодализма, н е б ы л о богатого развития личности и т.д. Все это и с т и н ы, хотя чисто отрицательные, но далеко не пропадающие даром в общем ходе науки. По этим отрицательным признакам мы начали определять русскую историю, и вышла ложь, - ложь потому, что мы применяли к ней не тот масштаб, которым мерила сама себя Россия. Не умели же мы применить к ней ее собственного масштаба потому, что мы утратили сочувствие с теми духовными силами, которыми управляется русская жизнь..."

Статья целиком


Ю.Ф. Самарин. По поводу сочинений Макса Мюллера по истории религий

Самарин пишет: "Язык до сих пор некоторые считают гибким орудием, которое, находясь в распоряжении человека, должно приспособляться к выражаемым им понятиям; эти понятия предполагаются в его сознании, как нечто само по себе уже готовое и зрелое.

Что на самом деле это не так; что первоначально образование понятий совпадает с образованием слов; что впоследствии, когда язык, как орган выражения мысли, совершенно сложился, его формы и законы оказывают могущественное воздействие на дальнейший ход идей; что новые понятия, возникающие под влиянием иных обстоятельств и расширившегося круга воззрений, сами (до известной степени) необходимо должны подчиняться особенностям готового уже языка; что через это самые понятия до некоторой степени преобразуются и принимают на себя оттенок односторонности или материальности, чуждый их собственному существу; что вообще слово и понятие никогда не покрывают себя вполне - все это наглядно доказано Максом Мюллером в области истории религий, и в этом, кажется мне, и заключается главная его заслуга. Она должна быть вполне признана за лингвистом (а не за философом); но я желал бы, чтобы при этом не было упущено из виду одно обстоятельство.

Язык (в самом широком значении этого слова, как форма выражения вообще) разделяет и разъединяет народы, расы и века гораздо глубже и шире, чем понятия (взгляды, учения, догматы и т.д.). Различие формы обыкновенно подает повод к самым печальным недоразумениям даже и там, где можно было бы указать на согласие в содержании; из недоразумений возникает далее взаимное неуважение, пренебрежение, отвращение и ненависть. А как легко ненависть, доросшая до фанатического неистовства, и притом главным образом в области веры, возводится в долг совести и в нравственную заслугу - об этом знает что порассказать история..."

Текст статьи целиком



24.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлен следующий материал.

Амфитеатров

А.В. Амфитеатров. Таганцевская загадка

Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург.

Амфитеатров пишет: "По поводу моей статьи о Гумилеве пишет мне из Франции профессор С, бывший сотрудник, из самых близких, петербургской "Всемирной литературы": "Хотелось бы сообщить Вам кое-что известное мне. Гумилев несомненно принимал участие в Таганцевском заговоре и даже играл там видную роль. Он был арестован в начале августа, выданный Таганцевым, а в конце июля 1921 г. он предложил мне вступить в эту организацию, причем ему нужно было сперва мое принципиальное согласие (каковое я немедленно и от всей души ему дал), а за этим должно было последовать мое фактическое вступление в организацию. Предполагалось, между прочим, воспользоваться моей тайной связью с Финляндией. То есть предполагал это, по-видимому, только Гумилев. Он сообщил мне тогда, что организация состоит из "пятерок", членов каждой пятерки знает только ее глава, а эти главы пятерок известны одному Таганцеву. Вследствие летних арестов в этих пятерках оказались пробелы, и Гумилев стремился к их заполнению. Он говорил мне также, что разветвления заговора весьма многочисленны и захватывают влиятельные круги красной армии. Он был очень конспиративен и взял с меня честное слово, что я о его предложении не скажу ни слова никому, даже жене, матери (это я исполнил).

Я говорил ему тогда же, что, ввиду того, что чекисты несомненно напали на след организации, может быть, следовало бы временно притаиться; что арестованный Таганцев, по слухам, подвергнут пыткам и может начать выдавать. На это Гумилев ответил, что уверен, что Таганцев никого не выдаст и что, наоборот, теперь-то и нужно действовать. Из его слов я заключил также, что он составлял все прокламации и вообще ведал пропагандой в красной армии.

Николай Степанович был бодр и твердо уверен в успехе. Через несколько дней после нашего разговора он был арестован. Так как он говорил мне, что ему не грозит никакой опасности, так как выдать его мог бы только Таганцев, а в нем он уверен, - то я понял, что Таганцев действительно выдает, как, впрочем, говорили в городе уже раньше. Я ужасно боялся, что в руках чекистов окажутся какие-нибудь доказательства против Николая Степановича, и, как я потом узнал от лиц, сидевших одновременно с ним, но потом выпущенных, им в руки попали написанные его рукою прокламации, и гибель его была неизбежна..."

Полный текст статьи


А.В. Амфитеатров. Империя большевиков (Фрагмент)

Публикуется только фрагмент воспоминаний. Амфитеатров пишет: "Как всякая очень свирепая власть, русский большевизм в то же время власть морально трусливая. Из своих публицистических столкновений с нею я вынес странный опыт: она ни разу не тронула меня, когда я действительно выступал против нее резко, прямо и громко, но оставляла отмщение на "после", осуществляя его под каким-нибудь фантастическим предлогом, весьма далеким от отмщаемой вины.

На убийство одного из омерзительнейших тиранов-олигархов советской деспотии Володарского я отозвался статьей, весьма оскорбившей самолюбие глав петроградской коммуны. Несколько дней спустя меня арестовали. Но на допросе, который мне чинил сам пресловутый Урицкий, основатель и первый председатель Чека, впоследствии также убитый, мне не сделано было ни единого намека ни на Володарского, ни на статью о нем. Затем я был освобожден и вышел из тюрьмы, также без объяснения, почему меня освобождают, как и сидел в ней, не имея объяснения, за что я взят. Лишь на свободе узнал я, что моего освобождения потребовал союз печатников: тогда еще советская власть считалась с желаниями рабочих, - не то что теперь, когда рабочий - последняя спица в колеснице и им вертят, как хотят.

В другой раз читал я публичную лекцию под заглавием: "Мертвые мстят". Фанатическая большевичка, по фамилии Остроумова, председательница какого-то просветительного комитета, устроила на половине лекции истерический скандал, предъявив мне заранее приготовленный мандат от исполкома на прекращение моего выступления по ее, Остроумовой, усмотрению. Вышло резкое столкновение между публикой и коммунистической полицией. Какой-то идиот из сей последней махал наганом, Остроумова грозила, если публика не разойдется, приглашением вооруженной силы. Рукопись, по которой я читал, у меня отобрала как corpus delicti..."

Читать далее


А.В. Амфитеатров. Рептильная вербовка

Амфитеатров пишет: ""Советское правительство ассигновало несколько миллионов германских марок на коммунистическую пропаганду в Европе в форме организации целого ряда газет на русском языке, которые, прикрываясь лозунгом беспартийности, должны привлекать русскую эмиграцию на сторону советов. Как передают, такая газета будет организована и в Праге. Советское правительство в последнее время делает много попыток к привлечению эмиграции на свою сторону, так как антибольшевистская деятельность русских эмигрантов сильно затрудняет сношения большевиков с иностранными государствами". - я в "Руле" эту выразительную телеграмму и считаю своим долгом сделать по ее поводу некоторое тактическое сообщение, может быть, позднее, но, думается мне, теперь необходимое. Очень сожалею, что не сделал его раньше, но на то были у меня весьма основательные причины, внушенные личными отношениями.

Не новость какую-нибудь возвещает нам пражская телеграмма. В последнее время очень много шума в зарубежной русской печати делает соглашение между большевиками и некоторою частью научно-литературной интеллигенции. Несколько ее представителей выступили с громкими апологиями советской власти в заграничных изданиях, содержимых московским правительством. А также в одном органе, о котором, в уважение двух-трех имен, с ним сопряженных, хотелось бы думать лучше, чем заслуживает его проповедь. Я говорю о "Смене вех". Человеку, четыре года наблюдавшему и на собственной своей шкуре претерпевшему неописуемые безобразия советского режима, идиллические взгляды гг. Ключникова, Устрялова и двух-трех других гелертеров, приведенных на путь соглашательства умозрительными рассуждениями в кабинетном порядке, вдали от прелестей власти, к единению с которой они приглашают, кажутся более чем странными. Однако я никогда не позволю себе заподозрить этих благодушных и покладистых идилликов в недобросовестном происхождении их пропаганды..."

Текст целиком



24.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлен следующий материал.

Брюсов

Письма В.Я. Брюсова Г. Чулкову

Брюсов Валерий Яковлевич (1873 - 1924) - русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Один из основоположников русского символизма.

Переписка Брюсова и Чулкова.

Чулков Георгий Иванович (1879 - 1939) поэт, прозаик, литературный критик.

Брюсов пишет: "В литературе чрезвычайно мало нового. Этот год как-то особенно скуден. Аннунцио еще весной издал драму о Франческе и Паоло, - на мой вкус слишком длинную и археологическую. Мережковский напечатал второй том своих исследований об Антихристе в русской литературе, - то, что печаталось в Мире искусства. Интересует ли Вас эта книга? Если да, пришлю ее Вам. Около него же, т.е. около Мережковского, возникает в Петербурге новый журнал "Новый путь", полулитературный (конечно, нового направления) и полурелигиозный, богословский. Это "полу" его погубит. Впрочем в петербургском обществе религиозное движение очень явное..."

Письма Брюсова Чулкову (с комментариями Г. Чулкова)



22.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

И.С. Аксаков

И.С. Аксаков. Петербург и Москва

Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель.

Иван Сергеевич Аксаков пишет: "Sanktpetersburg, столица Российской Империи со времен того царя, который сам большею частью подписывался под указами "Piter", Sanktpetersburg... Мы с намерением употребляем латинские литеры, чтобы не опустить ни одного звука в этом иностранном имени, в котором, при русском правописании и произношении "Санкт-Петербург", недостает одной буквы; и хотя всего приличнее облекать эти немецкие звуки в вполне соответственную им одежду готических письмен: jpanrt-jMfrsburg, однако же мы предпочитаем в настоящем случае латинский шрифт, как более у нас известный... Итак, Sankt-Petersburg, или sanrt-pftfrsburj, с некоторого времени стал сильнее, чем когда-либо прежде, издеваться над древнею русскою столицей Москвою, по крайней мере, в произведениях своей периодической прессы. Особенно смелым наездником в этом отношении выступает Sankt-petersburg'cKafl газета "Современное Слово": она не пропускает случая, чтобы не поглумиться над известным выражением, что Москва есть сердце России, над московскою неповоротливостью в деле того прогресса, которого die Hauptstadt Sankt-Petersburg считает себя и, конечно справедливо, достойным представителем; над московскою своеобычностью, стариною, над верностью старине, над всем тем, наконец, что дорого в Москве стольким миллионам русского народа, что связывает ее с остальною Русью. Все это совершенно в порядке вещей: не можем же мы в самом деле требовать сочувствия к Москве, к Руси, к русскому народу от Rigascher или Sankt-Petersburger-Zeitung. Нет ничего удивительного и в том, что "Современное Слово" встретило грубыми насмешками известие о проявившемся будто бы у русских купцов стремлении освободиться из-под школьной ферулы современного официального просвещения и добыть своим детям такого образования, которое, даруя им высшее знание, в то же время не отрывало бы их от коренных начал народной жизни. Нам нисколько также не показалось странным, что публицист, воспитанный и взлелеянный Sankt-Petersburg'oM и сроднившийся, слюбившийся с ним до степени сердечного трепета, всякой раз, когда о нем говорит, что этот публицист клеймит названием "Ви-зантийства" не только направление дня, не только основную стихию русской народности, но даже, как бы вы думали, читатель? - даже отвращение христиан к магометанскому игу. Наше выражение о тяжести для славянских христиан магометанского ига подало повод редакции "Современного Слова" к негодованию очень забавному. "Византийство!" - восклицает она, давая разуметь, что подобное отвращение христиан от магометанства есть признак невежества, остаток грубых времен, наследие Византии, след той тьмы, которую напустила на нас Византия. "Не на этом основании следует сочувствовать славянам, - толкует санкт-петербургский прогрессист, - а на основании расового сходства или единства пород: расы мы одной, вот в чем дело!". Мы бы дорого дали, чтоб видеть, как редактор "Современного Слова" обратился бы с такою речью о расе и о Византийстве к мужественному населению Сербии, Черногории, Герцеговины, Болгарии, которое только верности вере отцов обязано сохранением своей народности и которое давным бы давно купило себе спокойствие и благоденствие, если бы питало менее отвращения к мусульманскому вероучению, если бы признало Коран за истину, как это и сделали боснийские землевладельцы... Этого не разобрал, конечно, г-н Редактор!! Повторяем, мы не ожидали никогда сочувствия от Санкт-Петербурга, точно так же, как не ожидаем сочувствия ни от Митау, Либау, Пернау, Виндау; мы бы даже не обратили внимания на разновременные набеги "Современного Слова" на Москву, если б все эти частные явления не примыкали к явлению общему и общественной важности, если б они, взятые вместе, не составляли симптомов того недуга, которым уже полтораста лет болеет Русь..."

Текст статьи целиком


Иван Аксаков пишет: ""Петербург или Киев?". "Будет ли когда исправлена ошибка, сделанная Петром? Будет ли когда средоточие правительственной деятельности перенесено с Ингерманландских болот в страны более плодородные, например, Киев?". Вот вопросы чрезвычайной важности, выдвинутые вперед неизвестным автором статьи, помещенной в сентябрьской книжке "Русского Вестника" под скромным заглавием: "Заметки о хозяйственном положении России".

Господин Y (под этою буквою скрыл автор свое имя) рассматривает вопрос о столице с точки зрения чисто экономической. Признавая главною виною настоящего безденежья "бедность России", - в том смысле, что производительность страны не удовлетворяет ее потребностям, развилась несоответственно с ними и вообще получила ложное, искусственное направление, - автор видит причину такого явления в искусственном сосредоточении русской жизни на северных оконечностях государства. "От среды, в которой находится столица, едва ли не зависит характер всего государства, - говорит г. Y, - Будь столица России, - продолжает он, - не на тундрах Ингерманландских, но в Киеве, Харькове, Таганроге, Россия в глазах европейцев не была бы страною бесприютною, холодною и, гордясь первопрестольным городом, всякий русский любил бы его и чрез него чувствовал бы более привязанность к своей родине".

Далее автор, помощью положительных статистических данных и теоретических доводов, старается доказать: "что необходимость искусственного созидания на болотах Ингерманландских целого многообразного мира извратила наши понятия о естественных условиях жизни" и поглощает силы России самым непроизводительным образом; что "пятьсот верст отличного шоссе связывают С.Петербург с увеселительными местами в его окрестностях, в то время как в Южной России, богатой произведениями, требующими сбыта, нет не только шоссе, но и сколько-нибудь проездных дорог весною, осенью и во время ненастья"; что "под влиянием самых невыгодных климатических и почвенных условий в С.-Петербурге все обходится дороже, чем где-либо, и требует неизвестных в других местах расходов, например, для укрепления строений на болотном фунте, для снабжения столицы жизненными припасами" и проч.; что, наконец, "юноши, отлученные от природы, выращенные узниками в стенах громадных зданий, под свинцовым небом Петербурга, не могут быть здоровы ни телом, ни душою"..."

Полный текст статьи


И.С. Аксаков. B чем сила народности?

Аксаков пишет: "У нас нередко ставят в упрек Пруссии онемечение ее польских владений; "германизм" или "тевтонизм" является в глазах русских и польских патриотов - "яко лев рыкаяй, иский кого поглотити". Соприкосновение с немцами, допущение немцев селиться в Польше и России представляют такие опасности для нашей славянской народности, против которых, по мнению автора "Писем поляка из Познани", необходимо принять быстрые и энергические меры. Прибавим к тому, что точно таким же злым врагом, готовым поглотить нашу русскую народность, мерещится нам (и не без основания) полонизм в Литве и Западном крае России...

Германизм, тевтонизм... В самом деле, что это за страшный зверь, пред которым не стыдятся обнаружить свою трусость самые отчаянные польские смельчаки?.. Полонизм... Какое же это могущество, которое, по-видимому, так смущает могущественное русское государство? Какая сила в этих измах? Что это - армия, что ли? Нет, не армия, да у нас есть и свои армии, получше немецких и польских... Уже не новое ли нашествие полчищ, вроде полчищ Батыя, или Магомета II, или Солимана? Нисколько, да и по отзыву всех польских и русских писателей, тевтонизм всего опаснее для Польши, а полонизм - для Западнорусского края во времена мира: вся сила этой враждебной силы именно в мире. Что же это? Государство ли, стремящееся поработить чужую народность?.. Но цельной государственной Германии мы не видим, да и нет такого немецкого штата, который был бы один выражением германизма; а Польское государство уже лет семьдесят как вовсе не существует. Что ж это наконец? Учреждение ли, крепкая ли организация какого-нибудь института, стройная ли система, всеми принятая, всеми послушно приводимая в исполнение, тайное ли общество, заговор, в котором участвующие дружно повинуются условленному плану действий?.. Нет ли, в самом деле, возможности осязать, ощупать этого могучего врага, наступить на хвост грозному чудовищу, отрубить его голову, или хоть запереть в железную клетку?

Разумеется, нет, ответят наши читатели. Если же эти измы не материальная сила, то в этом страхе, например, германизма у поляков, не выражается ли в то же время довольно унизительное признание своей собственной нравственной слабости? И сами мы разве не стыдимся говорить во всеуслышание, что боимся ополячения наших Западных областей, точно так же, как поляки онемечения Познани? Поляки приходят даже к заключению, что гнет и притеснение несравненно выгоднее для здравия и долгоденствия польской народности, возбуждая ее противодействие, чем немецкое деликатное обращение, усыпляющее польское народное чувство... Впрочем, оставим полонизм в стороне: для нас достаточно определить значение этой силы на примере германизма или тевтонизма. В этом страхе, повторяем, выражается у поляков признание за немцами такого могущества нравственного влияния, пред которым ничтожна польская храбрость. Дерзкие, почти непобедимые в бою на ратном поле в борьбе грубых вещественных сил, они почти без сопротивления сдаются в мирном бою пред натиском мирной, невещественной, умной, духовной силы! Мы уже выше одною постановкою вопроса, кажется, ясно для читателей показали, что это влияние есть чисто нравственная сила, которою никто не управляет, не распоряжается, которую никто не организировал и не организует; что это не государство и не институт; что она, как тонкий воздух, проникающий в самые сокровенные волосяные сосуды человеческого тела, обхватывает собою целые страны, проникая в ум, душу и сердце человека, окрашивая своим неуловимым для определения колоритом все его представления, видоизменяя по-своему его убеждения, вторгаясь в самую речь, в самый быт народный. Нам скажут, что в этом нет ничего нового, что "высшая культура всегда подчиняет, ассимилирует себе культуру слабейшую". Это, конечно, справедливо, но не следует забывать одного, что эта культура не есть что-то общее и отвлеченное, а реальное, жизненное явление, органически возникшее на известной почве, под определенными условиями места и времени. Если бы дело шло вообще о преимуществе культуры или образования, то необразованный поляк стал бы европейски образованным поляком и только, но он перерождается в немца, усваивает себе не одну так называемую культуру, но и национальность, резко определенную и обособленную в семье разных национальностей человечества. Дело в том, что самая эта культура есть произведение национального германского духа, самостоятельный вклад германского племени в общую сокровищницу всемирно-человеческого просвещения. Для того чтобы творить и создавать, надобно носить в себе самобытную творческую и зиждительную силу, чтобы подчинить себе чужую личность, надо самому быть не безличным, а обладать личностью самостоятельною и развитою - одним словом, чтобы онемечить, надо быть немцем. .."

Текст статьи целиком


Л.А. Тихомиров. Начала и концы. Либералы и террористы

Тихомиров

Лев Тихомиров пишет: "Острые последствия ошибочного миросозерцания проявляются только тогда, когда оно дозрело до своих логических выводов. До этого момента оно проявляется в формах, по наружности безобидных, никого не пугающих. Именно этим и опасен период назревания, тихого, прикрытого развития. Оно не внушает опасений, не вызывает энергического противодействия со стороны своих противников. Люди безразличные равнодушно смотрят, как их детям или им самим прививают постепенно точки зрения, от которых они бы со страхом отвернулись, если бы могли понять концы этих начал. Немногие проницательные умы бесплодно играют печальную роль Кассандры. Их предостережения выставляются бредом маньяка, на который смешно было бы обращать внимание. В такой обстановке эволюция торжествующей идеи идет все шире, все с большим радиусом действия, развивая наконец силы, которых уже ничто не может сокрушить, до тех пор, по крайней мере, пока зло, став торжествующим, не съест само себя, пожрав вместе с тем и возрастившую его страну.

В этом поступательном развитии самое страшное то, что с каждым годом все большее число людей привыкает к известным точкам зрения и к постепенным выводам из них. Сначала кажется страшно и нелепо сказать: "Польша держится неустройством". Начинают с безобидных вещей: "Ну, уж такой порядок хуже беспорядка" или: "Нельзя же из порядка делать себе кумира" и т.п. Привыкши к смягченной формуле, обостряют ее немного, потом еще и еще. Это делается не с каким-нибудь тонким расчетом, не разумом, вдохновляемым злой волей, а именно отсутствием разума. Очень немногие, исключительно прозорливые умы способны заранее предусмотреть конечные выводы данного миросозерцания. Но в какую бы нелепую толпу ни была вложена известная идея, она непременно сама, шаг за шагом, скажет постепенно свой вывод. Разум, способный предвидеть его, борется заранее, обличает самую идею в ложности. Бессмыслие, не предвидящее вывода, не борется - осваивается с идеей, привыкает к ней как к математической аксиоме и потом, подходя наконец к выводу, невольно уже и ему подчиняется, хотя бы с отвращением, как чему-то неизбежному. Что, дескать, делать? Может быть, приятнее было бы, если бы земля нас не притягивала, но это - закон природы..."

Полный текст статьи


Л.А. Тихомиров. Рабочий вопрос и русские идеалы

Лев Тихомиров пишет: "Много было толков и споров о русских идеалах сравнительно с западноевропейскими или, вернее, об идеалах коренного русского народа, живущего своими историческими заветами, и идеалах объевропеенной части нашего общества.

Эта последняя, полная веры в слова своих западных учителей, не только привыкла презирать духовное содержание родного народа, но дошла даже до полного незнания его. А между тем чем дальше подвигался к концу XIX век, тем более истощался европейский идеал, тем менее он оказывался способен давать своим последователям высокое содержание жизни, и в настоящее время старый спор о русских идеалах получает наконец такое жгучее значение, как никогда. Множество признаков указывает, что к этому старому, но отвергнутому, оклеветанному и забытому русскому идеалу должен возвратиться всякий, имеющий потребность истинно человеческой жизни.

Очень наглядные примеры этого дает рабочий вопрос, то есть вопрос об устройстве быта и благосостояния тех миллионов рабочих, которые были оторваны развитием крупной промышленности от устоев старого европейского строя и которых требуется как-нибудь организовать и привести к правильной общественной жизни.

Творческое бессилие европейских идеалов ярко проявилось на этих миллионах человеческих существ, которых устроители социальных судеб новых европейских государств умели только погружать в бесправие и нищету или толкать из революции в революцию.

Чисто практический смысл рабочих да ряд компромиссов с революциями породили наконец идею и практику профессиональных союзов, которые и действительно сделали кое-что для улучшения быта пролетариата. Казалось бы, всякий человек, сколько-нибудь гуманный и здравомыслящий, мог только радоваться тому, что эти пролетарии получают наконец фактическую защиту своих прав, начинают получать большие заработки, жить в более благоустроенной, чистой и приличной обстановке.

Но что же? Именно представители передовых европейских идеалов оказываются крайне недовольны этим явлением в жизни рабочих и начинают поход против системы подобных улучшений их быта..."

Полный текст статьи


Л.А. Тихомиров. Конституционалисты в эпоху 1881 года

Лев Тихомиров пищет: "Некоторые сожалеют, что я обрисовываю эпоху 1881 года недостаточно подробно. Об этом никто не может сожалеть более, чем сам автор. Но эпоха 1881 года слишком близка от нас; множество людей, участвовавших в событиях того времени, до сих пор живы. Это одно делает невозможным касаться в публичном обсуждении многого под страхом совершить недопустимую нескромность. Та же близость эпохи многие ее события делает пока достоянием не столько истории, сколько политической сплетни; разобраться во всем этом иногда трудно даже для человека, близко наблюдавшего события. Цель же моей работы состояла не в том, чтобы рассказывать более или менее спорные анекдоты, а в том, чтобы дать, насколько возможно, действительно исторический очерк. Итак - ряд подробностей, за точность которых внутренне нельзя поручиться, непременно должны были быть мною отброшены. Наконец, моя книжка не составляет сборника личных воспоминаний, а по самому плану должна быть основана на документах, вследствие чего отпадают и еще подробности, иногда мне вполне точно известные, но которые я не публикую именно потому, что не хочу переходить в область личного мемуара.

Другое замечание, которое мне пришлось слышать в слоях консервативных, совершенно противоположно первому. Есть люди, которые считают вредным будить воспоминания столь смутной эпохи. Эта точка зрения, признаюсь, производит на меня весьма тягостное впечатление. Я ее считаю совершенно ошибочной. Русский самодержавный строй не есть какая-нибудь завоевательная деспотия, а строй глубоко национальный; он держится не на рабском подчинении ничего не знающих и ничего не сознающих людей, а есть сознательное достояние русского народа, свято им хранимое и благополучно пронесенное сквозь долгие и тяжкие испытания истории. Не одно правительство поэтому, но и русский народ должен знать историю страны. Мы, как выражался М.Н. Катков, имеем больше чем политические права - мы имеем политические обязанности. Но как же мы можем исполнять их, как можем отражать покушения на наш национальный строй, не зная истории своей? Знание ее нужно для деятельности полезной и патриотической гораздо более, чем для деятельности вредной и разрушительной, ибо вредная деятельность может основываться и действительно основывается на фикциях, обманах и заблуждениях, тогда как деятельность полезная возможна лишь при ясном сознании действительности. Точка зрения, которая видит основу общественного спокойствия в общественной бессознательности, мною поэтому нисколько не разделяется. Впрочем, с удовольствием могу сказать, что не один я так смотрю. За издание своей брошюры я получаю выражение одобрения от лучших представителей русского национального направления, и словом, и делом охранявших в наше время самодержавно-православный строй. Надеюсь, что ссылка на их авторитет успокоит несколько тех чересчур боязливых консерваторов, для которых я пишу эти строки.

Третье замечание идет уже из лагеря либерального. Там, как я слышу, меня упрекают в разглашении имен конституционалистов 1881 года. Этот упрек основан всецело на незнакомстве с литературой предмета. Я даю не воспоминания. Я даю исторический очерк. Ни одного имени, которое не было бы печатно опубликовано раньше, я не называю. Иногда это очень вредит полноте моего очерка и очень стесняет меня, ибо, случается, я знаю больше, нежели пишу. Часто мне было бы легче говорить по личному воспоминанию, чем рыться в документах, гораздо менее полных. Но я веду рассказ, преднамеренно подкрепляя его не своим личным свидетельством, а документами, опубликованными в разных местах и разными лицами. Я, конечно, объясняю эпоху так, как сам ее понимаю; но факты, а в том числе и имена, привожу лишь те, которые уже опубликованы другими лицами, по большей части даже участниками и сторонниками тогдашних стремлений. Упрек в каких-либо разоблачениях является, таким образом, совершенно неосновательным. Не понимаю даже, как мог он явиться, когда я прямо указываю источники. Как бы то ни было, повторяю, ни одного имени, которое не было бы раньше печатно опубликовано, и, стало быть, известно всякому, следящему за литературой предмета, у меня в брошюре нет..."

Текст статьи целиком


Н.Ф. Фёдоров. Статьи о регуляции природы

Федоров

Фёдоров Николай Фёдорович (1829 - 1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма.

Фёдоров пишет: "Этот враг - природа. Она - сила, пока мы бессильны, пока мы не стали ее волею. Сила эта слепа, пока мы неразумны, пока мы не составляем ее разума. Занятые постоянной враждой и взаимным истреблением, исполняя враждебную нам волю, мы не замечаем этого общего врага и даже преклоняемся пред враждебной нам силой, благосклонность которой также для нас вредна, как и вражда. Природа нам враг временный, а друг вечный, потому что нет вражды вечной, а устранение временной есть наша задача, задача существ, наделенных чувством и разумом.

Природа в нас начинает не только сознавать себя, но и управлять собою; в нас она достигает совершенства, или такого состояния, достигнув которого, она уже ничего разрушать не будет, а все в эпоху слепоты разрушенное восстановит, воскресит. Природа, враг временный, будет другом вечным, когда в руках сынов человеческих она из слепой, разрушительной силы обратится в вос-созидательную. Задача сынов человеческих - восстановление жизни, а не одно устранение смерти. В этом - задача верного слуги, задача истинных сынов Бога-отцов, Бога Триединого, требующего от Своих сынов подобия Себе, братства или многоединства.

Теперь, когда люди смотрят друг на друга как на врагов, необходимо им узнать действительный, хотя и временный источник вражды, узнать общего врага, которого они не замечают, увлеченные взаимной неприязнью. Хотя этого врага мы встречаем и в себе и вне себя, горе и долу, над собою и под собою, везде и всюду, врага общего, единого, тем не менее мы почти не замечаем его враждебности и даже преклоняемся пред этою силою, смешивая ее даже с Богом. Не везде и не всегда одинаково обнаруживает она свою вражду; однако и благосклонность ее для нас столь же вредна, как и вражда. Притом же в настоящее время область благосклонности по мере истощения земли и увеличения народонаселения все сокращается, так что христианское и арийское человечество вступает в область открытой вражды к природе..."

Текст целиком



19.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

Белинский

В.Г. Белинский. Похождения Чичикова, или Мертвые души

Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.

Белинский Пишет: "По пока для нас еще существует достоверность, что все знают, кто первый оценил на Руси Гоголя... Мы знаем, что если б где и случилось публике встретить более или менее подходящее к истине суждение о Гоголе, особенно в тоне и духе "Отечественных записок", публика будет знать источник, откуда вытекло это суждение, и не примет его за новость... Теперь все стали умны, даже люди, которые родились неумны, и каждый сумеет поставить яйцо на стол... После появления "Мертвых душ" много найдется литературных Коломбов, которым легко будет открыть новый великий талант в русской литературе, нового великого писателя русского - Гоголя...

Но не так-то легко было открыть его, когда он был еще действительно новым. Правда, Гоголь при первом появлении своем встретил жарких поклонников своему таланту; но их число было слишком мало. Вообще, ни один поэт на Руси не имел такой странной судьбы, как Гоголь: в нем не смели видеть великого писателя даже люди, знавшие наизусть его творения; к его таланту никто не был равнодушен: его или любили восторженно, или ненавидели. И этому есть глубокая причина, которая доказывает скорее жизненность, чем мертвенность нашего общества. Гоголь первый взглянул смело и прямо на русскую действительность, и если к этому присовокупить его глубокий юмор, его бесконечную иронию, то ясно будет, почему ему еще долго не быть понятным и что обществу легче полюбить его, чем понять... Впрочем, мы коснулись такого предмета, которого нельзя объяснить в рецензии. Скоро будем мы иметь случай поговорить подробно о всей поэтической деятельности Гоголя, как об одном целом, и обозреть все его творения в их постепенном развитии. Теперь же ограничимся выражением в общих чертах своего мнения о достоинстве "Мертвых душ" - этого великого произведения..."

Текст статьи целиком

Утверждая, что появилось новое «великое произведение», Белинский развивает положение о решающем влиянии творчества Гоголя на пути развития русской литературы.

Полемика, вскоре развернувшаяся вокруг «Мертвых душ», не сводилась к различным оценкам поэмы. По существу, речь шла об отношении к важнейшим политическим и эстетическим вопросам, задачам и методам литературного творчества.


В.Г. Белинский. Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова, или Мертвые души"

Белинский, рецензируя брошюру Аксакова, написанную но произведение Гоголя, пишет: "Во-первых, рассуждая о деле творчества, нечего и говорить о поэтах, не обладающих тайною творчества, и заставлять их намечать общими чертами идеалы великих людей; надо великого поэта противопоставлять великому же поэту. В таком случае мы, не обинуясь, скажем, что слегка намеченный идеал великого человека будет более великим созданием, нежели во всей полноте и во всей свободе жизни воспроизведенный цветок. Две стороны составляют великого поэта: естественный талант и дух, или содержание. Это-то содержание и должно быть мерилом при сравнении одного поэта с другим. Только содержание делает поэта мировым: - высшая точка, зенит поэтической славы. Прежде, смотря на поэта больше со стороны естественного таланта и желая выразить одним словом высшее его явление, мы думали воспользоваться для этого эпитетом "мирового"; но скоро, увидев, что через это смешиваются два различные представления, мы оставили безразличное употребление этого слова. Мировой поэт не может не быть великим поэтом; но великий поэт еще может быть и не мировым поэтом. Здесь не место распространяться об этом предмете; но если вы хотите знать, что такое "мировой" поэт, возьмите Байрона, хоть в прозаическом французском переводе, и прочтите из пего, что вам прежде попадется на глаза. Если вы не падете в трепете пред колоссальностию идей этого страшного ученика Руссо, этого глубокого субъективного духа, этого потомка мифических титанов, громоздивших горы на горы и осаждавших Зевеса на его неприступном Олимпе, - тогда не понять вам, что такое "мировой" поэт. Прочтите "Фауста" и "Прометея" Гете, прочтите трепещущие пафосом любви ко всему человечному создания Шиллера, - и вы устыдитесь, что этих колоссов, идущих в главе всемирно-исторического движения целого человечества, поставили вы ниже великого русского поэта... Что же касается до вашего сравнения художественно созданного цветка с слегка наброшенным идеалом великого человека, мы укажем вам на пример не из столь великой сферы. "Боярин Орша" Лермонтова - произведение не только слегка начерченное, но даже детское, где большею частию ложны и нравы и костюмы; но просим вас указать нам на что-нибудь и побольше цветка, что могло бы сравниться с этим гениальным очерком. Отчего это? - оттого, что в детском создании Лермонтова веет дух, перед которым потускнеет не одно художественное произведение - цветок ли то, или целый цветник..."

Текст статьи целиком


В.Г. Белинский. Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя "Мертвые души"

Белинский пишет: "Из множества статей, написанных в последнее время о "Мертвых душах" или по поводу "Мертвых душ", особенно замечательны четыре. Их нельзя не разделить на две половины, попарно. Каждая из двух статей в паре составляет резкий контраст; на каждую можно смотреть, как на крайнюю противоположность другой паре. О первой из них мы упоминали в предыдущей книжке "Отечественных записок" как о единственной хорошей статье из всех, написанных по поводу поэмы Гоголя. Она напечатана в третьей книжке "Современника". Это статья умная и дельная сама по себе, безотносительно; но кто-то, вероятно, без всякого умысла, а спроста и невинно, сделал резче ее достоинство и выше ее цену, написав к ней нечто вроде антипода и назвав свое посильное писание критикою на "Мертвые души". Смысл этой "критики" находится в обратном отношении к смыслу статьи "Современника". Боже мой, сколько курьезного в этой "критике"! Довольно сказать, что в ней Селифан назван представителем неиспорченной русской натуры, Ахиллом новой "Илиады", на том основании, что он а) приятельски разговаривает с лошадьми и б) напивается мертвецки со всяким хорошим, то есть всегда готовым мертвецки напиться, человеком... По этому можно судить и о прочем, чем так необыкновенно замечательна "критика", о которой мы говорим...

Другую пару резких противоположностей составляют: статья в "Библиотеке для чтения" и московская брошюрка "Несколько слов о поэме Гоголя: „Похождения Чичикова, или Мертвые души"". - Статья "Библиотеки для чтения" была неудачным усилием втоптать в грязь великое произведение натянутыми и умышленно фальшивыми нападками на его будто бы безграмотность, грязность и эстетическое ничтожество. Всем известно, что эта статья добилась совсем не тех результатов, о которых хлопотала..."

Полный текст статьи



18.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

И.С. Аксаков

И.С. Аксаков. О взаимном отношении народа, государства и общества

Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель.

Цикл статей об обществе печатался в «Дне». Аксаков пишет: "Либерал и кавалер - назовем его хоть Семен Иваныч - один из наших старых знакомых, говаривал обыкновенно: "Дали бы мне власть, я создал бы тотчас общественное мнение!" А его превосходительство либерал Иван Семеныч, также наш старинный приятель, постоянно возмущавшийся "косностью, смирением и раболепством" русского народа, о котором вообще изволил отзываться с просвещенным негодованием, - его превосходительство либерал разрешал обыкновенно всякой гордиев узел общественных и административных недоумений и затруднений проектами разных законодательных мер и строгих либеральных указов. К счастию, ни тот, ни другой не достигли столь желанной ими, для пользы общества, власти. Мы сказали: к счастию. И действительно, будь у Ивана Семеныча и Семена Иваныча право и возмущаться и распоряжаться отечеством по своему вольнодумному благоусмотрению, они бы предписали указом либеральничать в известном, опробованном, а не в другом каком-либо направлении; они бы заставили умолкнуть всякий голос, противоречащий их "благонамеренным либеральным видам"; они бы проповедовали в официальных газетах необходимость, важность и прелесть свободы и свободного общественного мнения, а литературу пригласили бы разыгрывать мелодии в "мажорном или минорном тоне", согласно их собственному камертону; они бы принудили общество с покорностью идти к той свободе, которую они для него и за него придумали, или безмолвно и послушно выжидать, пока изготовятся ими, на их кухне, разные благополезные, благопригодные и благовременные либеральные гостинцы и сюрпризы!.."

Полный текст статьи


И.С. Аксаков. О благотворительности по русскому народному понятию

Иван Сергеевич Аксаков пишет: "По доктрине Мальтуса, Смита и других, выходит, что не благоустроенное хозяйство существует ради человека, а наоборот: человек, со всеми своими нравственными запросами, приносится в жертву отвлеченному принципу и имеет значение только как рабочая сила, как часть благоустроенного механизма. Так они постоянно глумятся над гостеприимством, считая его принадлежностью необразованных обществ (поэтому, логически, высший цвет образования будет состоять в том, чтобы не дать голодному даром ни куска хлеба), так они не в состоянии понять начала братства, выражающиеся в русской поземельной общине, так они в заботах об улучшении материальных благ человеческих предлагают меры, которые низводят людей на степень животных пород и попирают все требования, враждебные человеческой совести. Оговоримся кстати, что мы допускаем вполне значение политической экономии, как науки о законах хозяйства общественного, но мы отвергаем ее гордые притязания подчинить себе нравственное начало в человечестве и полагаем, что, напротив, политическая экономия должна находиться к нему в подчиненном отношении..."

Текст статьи целиком

В 1860-1880-е годы Аксаков стремился осмыслить новые тенденции общественной жизни пореформенной России в свете идей К.С.Аксакова и А.С.Хомякова. Аксаков надеялся, что крестьянская реформа приведет к сближению сословий в России, а институт земства будет способствовать восстановлению органичности общественных связей, характерной, по убеждению славянофилов, для истории Руси. Аксаков считал, что дальнейшее существование дворянского сословия после 1861 невозможно, и предложил проект самоупразднения дворянства как сословия, отмены всех «искусственных разделений сословий» и распространения дворянских привилегий на все сословия России. Идея самоупразднения дворянства была выдвинута Аксаковым в полемике с идеологами дворянского конституционализма. Аксаков вскоре утратил надежды на возможность быстрого достижения в России бессословной общественной гармонии, но продолжал выступать с критикой конституционализма. Требуемая либеральным дворянством конституция, по его убеждению, чужда народному духу и ведет к окончательному разрыву между народом и властью.


П.Д. Боборыкин. "Монрепо" (Дума о Салтыкове)

Боборыкин

Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836 - 1921) русский писатель, драматург, журналист, мемуарист.

Боборыкин пишет: "О смерти Салтыкова узнал я в переездах по крайкому некрологу какой-то парижской газеты, где, разумеется, среди всяких сочувственных фраз стоял и такой вздор, что с Салтыковым в лицее учился в одно время Федор Достоевский, как сын "знатных" родителей. Та же газета упомянула о книжке, составленной, во французском переводе, из его заграничных очерков, под заглавием: "Paris et Berlin". По этому поводу говорилось о его великой любви к Франции и французам.

Имя Салтыкова в Париже не было, однако, и наполовину известно, как имена Достоевского, Толстого и Тургенева; да и сам он не особенно искал этой известности.

В начале 80-х годов случай поместил нас с ним в одном гарни (garni(фр.) - меблированные комнаты), позади церкви Мадлен. Он там останавливался несколько раз.

Было это в конце русского августа. Я вернулся с морских купаний из Нормандии, и хозяйка гарни сейчас же мне доложила, что через несколько дней у нее поместится "Toute la famille du general Saltikoff" (Семейство генерала Салтыкова (фр.)). Этим "генералом" оказался Михаил Евграфович, уже больной, с раскатистым кашлем и одышкой, но еще на вид довольно бодрый.

Я жил на самом верху и на другой день по приезде русского семейства заслышал на лестнице знакомый кашель. Салтыков поднимался ко мне. Я сошел вниз и не допустил его утомлять себя подъемом на шестой этаж..."

Текст очерка целиком


П.Д. Боборыкин. Творец "Обломова" (Из личных воспоминаний)

Боборыкин пишет: "Давно ли умер И.А. Гончаров? Настолько давно, что в нашей печати могло бы появиться немало воспоминаний о нем. Их что-то не видно. Не потому ли, что покойный незадолго до смерти так тревожно отнесся к возможности злоупотребить его памятью печатанием его писем? Этот запрет тяготеет над всеми, у кого в руках есть такие письменные документы. Недавно сделано было даже заявление одним писателем: как разрешить этот вопрос совести и следует ли буквально исполнять запрет покойного романиста?

Здесь мы не станем поднимать вопроса - принципиально, разбирать, составляют ли письма собственность того, кто их писал, или того, кому они адресованы. На Западе, в особенности во Франции, частные люди, даже совсем неизвестные, гораздо щекотливее по этой части. Но с развитием репортерства и рекламы наступило царство всякого рода нескромностей. Не помню, однако же, чтобы кто-нибудь из известных писателей, ученых или политических деятелей на Западе, сходя в могилу, наложил такой точно запрет, и у нас это, сколько мне кажется, первый случай.

Как ни почтенно желание каждого, у кого имеются письма первоклассного писателя, исполнить его предсмертную волю, но не пожалеть об этом трудно. Правда, опыт последних годов показал, что печатать без выбора все, что сохранилось из переписки хотя бы самого знаменитого человека, значит оказывать медвежью услугу его памяти. Однако сколько же писем нельзя не считать драгоценными не только для знакомства с натурой и судьбой писателя, но и для фактического изучения его эпохи? В самое последнее время стали появляться целые серии писем передовых русских людей 30-х и 40-х годов. Есть, например, заграничный сборник (который мог бы появиться и в России) писем двух крупных личностей: одного романиста, другого ученого и общественного деятеля, к их другу, умершему за границей, с которым оба они должны были разойтись по некоторым, тогда жгучим, вопросам и принципам. И если б тот и другой воззвали к своим современникам с таким же запретом, как Гончаров, - драгоценнейший эпизод из истории нашего общества был бы потерян для потомства.

Но воспоминания - дело личное. Это собственность каждого из нас, самая коренная и неоспоримая. И было бы чрезвычайно приятно видеть поскорее в печати все то, что об авторе "Обломова" знали и слышали его современники фактического, свободного от всякой ненужной примеси..."

Текст статьи полностью


П.Д. Боборыкин. Памяти А.Ф. Писемского

Боборыкин пишет: "Редеет семья писателей 40-х годов. У нас вообще литераторский срок короткий. Кто-то высчитал, что средняя жизнь русского писателя менее сорока лет. Судя по тому, как умирают наши собраты в последние двадцать лет, это безусловно верно. Сколько безвременно сошло в могилу молодых людей! Стоит только вспомнить генерацию 60-х годов. Все эти Помяловские, Левитовы, Слепцовы, Решетниковы - в какой возраст они умерли? В такой, когда на Западе, где-нибудь во Франции или Англии, человек только начинает свою карьеру. Даровитый романист, скончавшийся на днях в Москве, все-таки дожил до шестидесяти лет. Он родился 10 марта 1820 года. Старше его, из живых его сверстников, всего каких-нибудь пять-шесть человек.

По поводу смерти Писемского появились уже биографические заметки. Публика знает в общих чертах, как прошла жизнь этого своеобразного и сильного писателя. Известно, что он вышел из помещичьей среды, детство провел в деревне и в губернском городе, учился в Московском университете в 40-х годах, на словесном (по-тогдашнему философском) факультете, был женат и отец семейства, служил в губернском городе вплоть до переезда в Петербург, где он сделался уже профессиональным литератором, что случилось в половине 50-х годов, стало быть, когда Писемский приближался уже к сорокалетнему возрасту. Но и потом, лет восемь спустя, по переезде в Москву, куда он перебрался в 1863 году, Писемский опять поступил на службу советником в здешнее губернское правление, что многих удивляло, так как, сколько известно, он не был никогда в нужде и давно уже заработывал очень хороший гонорар на своих романах. Только в последние годы жил он частным человеком, жаловался на здоровье, испытал сильный нравственный удар после трагической смерти своего меньшого сына. И выходит, что, несмотря на плодовитую писательскую деятельность, этот романист провел половину своей жизни, в зрелом возрасте, на казенной службе. То же видим мы в биографии нашего сатирика Салтыкова..."

Полный текст статьи

Критическое отношение к действительности, характерное для Писемского 50-х годов, сочеталось у него с консервативными политическими взглядами. В период первой революционной ситуации в России, когда произошла резкая дифференциация сил русского общества, Писемский выступил против революционно-настроенной его части. Начав с отдельных фельетонов, направленных против русской революционной демократии, Писемский в 1863 году напечатал в «Русском вестнике» Каткова свой реакционный роман «Взбаламученное море».



17.09.2009 в раздел "Как мы делали этот сайт" добавлен урок "Скрипт: меняющийся при обновлении страницы логотип".

Уроки HTML

Вполне вероятно, что вы не раз сталкивались с подобным эффектом, бродя по просторам Internet: вы заходите на сайт или форум, переходите со страницы на страницу и при каждом переходе или обновлении страницы картинка в логотипе меняется в произвольном порядке. Разумеется, в деле сайтостроительства подобная "фишка" не слишком важна и зачастую прекрасно можно обойтись без неё. Но тем не менее, она может внести некоторое разнообразие в ваш дизайн.

На подобных обновляющихся логотипах можно так же написать какую-нибудь информацию, с которой ваши гости будут знакомиться при обновлении страницы. Это вы можете сделать в программе Photoshop или другом графическом редакторе, наложив надписи на ваши картинки.

Ознакомиться с уроком...



17.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

Ходасевич

В.Ф. Ходасевич. Гумилев и Блок

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед.

Ходасевич пишет: "Принадлежа к одной литературной эпохе, они были людьми разных поэтических поколений. Блок, порой бунтовавший против символизма, был одним из чистейших символистов. Гумилев, до конца жизни не вышедший из-под влияния Брюсова, воображал себя глубоким, последовательным врагом символизма. Блок был мистик, поклонник Прекрасной Дамы - и писал кощунственные стихи не только о ней. Гумилев не забывал креститься на все церкви, но я редко видал людей, до такой степени не подозревающих о том, что такое религия. Для Блока его поэзия была первейшим, реальным духовным подвигом, неотделимым от жизни. Для Гумилева она была формой литературной деятельности. Блок был поэтом всегда, в каждую минуту своей жизни. Гумилев - лишь тогда, когда он писал стихи. Все это (и многое другое) завершалось тем, что они терпеть не могли друг друга - и этого не скрывали. Однако в памяти моей они часто являются вместе. Последний год их жизни, в сущности, единственный год моего с ними знакомства, кончился почти одновременной смертью обоих. И в самой кончине их, в том потрясении, которое она вызвала в Петербурге, было что-то связующее.

Мы с Гумилевым в один год родились, в один год начали печататься, но не встречались долго: я мало бывал в Петербурге, а он в Москве, кажется, и совсем не бывал. Мы познакомились осенью 1918 года, в Петербурге, на заседании коллегии "Всемирной литературы". Важность, с которою Гумилев "заседал", тотчас мне напомнила Брюсова. Он меня пригласил к себе и встретил так, словно это было свидание двух монархов. В его торжественной учтивости было нечто столь неестественное, что сперва я подумал - не шутит ли он? Пришлось, однако, и мне взять примерно такой же тон: всякий другой был бы фамильярностью. В опустелом, голодном, пропахшем воблою Петербурге, оба голодные, исхудалые, в истрепанных пиджаках и дырявых штиблетах, среди нетопленого и неубранного кабинета, сидели мы и беседовали с непомерною важностью. Памятуя, что я москвич, Гумилев счел нужным предложить мне чаю, но сделал это таким неуверенным голосом (сахару, вероятно, не было), что я отказался и тем, кажется, вывел его из затруднения. Меж тем обстановка его кабинета все более привлекала мое внимание. Письменный стол, трехстворчатый книжный шкаф, высокие зеркала в простенках, кресла и прочее - все мне было знакомо до чрезвычайности. Наконец я спросил осторожно, давно ли он живет в этой квартире..."

Полный текст статьи


В.Ф. Ходасевич. О Маяковском

Резкая оценка Ходасевичем творчества и личности Маяковского вызвала множество разнородных откликов, в том числе отрицательных. На самый обстоятельный — статью филолога и критика Альфреда Людвиговича Бема (1886—1945) «Спор о Маяковском» (Руль. 1931. № 3220. 2 июля), где было сказано об «объективно несправедливой» оценке крупного поэта, Ходасевич ответил, уточняя свою позицию. Он подчеркнул, что талант Маяковскому «был отпущен в количестве даже незаурядном», но что «свой несомненный талант он обратил на дурные цели». Подводя черту, Ходасевич сформулировал свое отношение к Маяковскому следующим образом: «Не считаю его, как А. Бем, «крупным поэтом», но считаю крупным явлением — крупным злом. Этому злу не могу ни поклоняться, ни сочувствовать, ни даже любоваться его размахом, как не сочувствую, не поклоняюсь и не любуюсь Лениным, хотя и он, еще несомненнее, был тоже крупным явлением и тоже останется в истории России. <...> Маяковский есть футурист, разрушитель и осквернитель русской поэзии, которая для меня есть не только предмет безразличного и безучастного исторического изучения. Долг мой — бороться с делом Маяковского и теперь, как боролся я прежде, с первого дня, — ибо Маяковский умер, но дело его живет. Требовать от меня, чтобы я «корректно» склонил голову перед могилой Маяковского, совершенно так же «странно и напрасно», как требовать от политической редакции «Руля», чтоб она преклонилась перед мавзолеем Ленина» (Книги и люди // Возрождение. 1931. 30 июля). - писал о статье Ходасевича С. Федякин.

Текст очерка


В.Ф. Ходасевич. Есенин

Ходасевич пишет о Есенине: "Летом 1925 года прочел я книжку Есенина под непривычно простым заглавием: "Стихи. 1920 - 24". Тут были собраны пьесы новые - и не совсем новые, т. е. уже входившие в его сборники. Видимо, автор хотел объединить стихи того, можно сказать, покаянного цикла, который взволновал и растрогал даже тех, кто ранее не любил, а то и просто не замечал есенинской поэзии.

Эта небольшая книжечка мне понравилась. Захотелось о ней написать. Я и начал было, но вскоре увидел, что в этом сборнике - итог целой жизни и что невозможно о нем говорить вне связи со всем предыдущим путем Есенина. Тогда я перечел "Собрание стихов и поэм" его - первый и единственный том, изданный Гржебиным. А когда перечел, то понял: сейчас говорить о Есенине невозможно. Книжка, меня (и многих других) взволновавшая, есть свидетельство острого и болезненного перелома, тяжелой и мучительной драмы в творчестве Есенина. Стало для меня несомненно, что настроения, отраженные в этом сборничке, переходные; они нарастали давно, но теперь достигли такой остроты, что вряд ли могут быть устойчивы, длительны; мне показалось, что так ли, иначе ли, - судьба Есенина вскоре должна решиться, и в зависимости от этого решения новые его стихи станут на свое место, приобретут тот или иной смысл. В ту минуту писать о них - значило либо недоговаривать, либо предсказывать. Предсказывать я не отважился. Решил ждать, что будет. К несчастию, ждать оказалось недолго: в ночь с 27 на 28 декабря, в Петербурге, в гостинице "Англетер", "Сергей Есенин обернул вокруг своей шеи два раза веревку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из-под ног табуретку и повис лицом к синей ночи, смотря на Исаакиевскую площадь"..."

Полный текст статьи



16.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

Белинский

В.Г. Белинский. Статьи о народной поэзии

Белинский пишет: ""Народность" есть альфа и омега эстетики нашего времени, как "украшенное подражание природе" было альфою и омегою эстетики прошлого века. Высочайшая похвала, какой только может в наши дни удостоиться поэт, самый громкий титул, каким только могут теперь почтить его современники или потомки, состоит в слове "народный поэт". Выражения: "народная поэма", "народное произведение" часто употребляются теперь вместо слов: "превосходное, великое, вековое произведение". Волшебное слово, таинственный символ, священный гиероглиф какой-то глубоко знаменательной, неизмеримо обширной идеи, - "народность" заменила собою и творчество, и вдохновение, и художественность, и классицизм, и романтизм, заключила в одной себе и эстетику и критику. Короче: "народность" сделалась высшим критериумом, пробным камнем достоинства всякого поэтического произведения и прочности всякой поэтической славы. Но все ли, говоря о народности, говорят об одном и том же предмете? не злоупотребляют ли это слово? понимают ли его истинное значение? Увы! С "народностью" сделалось то же, что некогда произошло с "романтизмом" и со многими другими словами, которые потому именно и утратили всякое значение, что слишком расширились в значении, которые сделались непонятны ни для кого потому именно, что казались всем слишком попятными! Чтоб уяснить значение слова "народность", мы должны изъяснить процесс исторического развития идеи, заключающейся в этом слове, должны показать, когда начали думать о "народности", что разумели под нею прежде и что должно разуметь под нею в наше время.

Было время, когда все литературы только из того и бились, чтоб не быть народными, но быть подражательными. Подражательность в литературе рождена римлянами. Народ практический, парод меча и закона, римляне были обделены от природы эстетическим чувством. Республика по справедливости могла гордиться своим энергическим и благородным красноречием, которое родилось, выросло и расцвело па республиканской почве, вместе с гражданственпостию, и которое с монархией) переродилось в реторику; но республика не имела поэзии как искусства: вся ее поэзия заключалась в гражданской доблести, в великих делах и подвигах свободного и могучего народа. О поэзии как искусстве римляне узнали от греков, которые, умерши в настоящем, жили своим великим прошедшим, в настоящем бесславии утешались прошедшею славою и, за неимением всякого другого дела, изучали в школах памятники поэзии цветущего времени своей истории, которое навсегда прошло для них. Завоевав труп некогда столь прекрасной Эллады, варвар-римлянин впервые, так сказать, столкнулся с гением ее дивного искусства и обошелся с ним истинно по-варварски: известно, что консул Муммий, сожегши и разграбив великолепный Корштф, отправляя в Рим статуи и картины, сделал с перевозчиком условие, по которому тот, в случае утраты статуи или картины, обязывался представить взамен такую же, а попорченную исправить на свой счет. Однако ж, несмотря на ненависть Марка Катона к греческой философии и учености, вкус к ней начал быстро распространяться в Риме. Знаменитые люди Рима той эпохи воспитываются греческими выходцами; изучение греческой литературы делается необходимостию для образованного римлянина. Но римская поэзия началась не прежде, как когда Август затворил храм Януса и мертвым, обманчивым покоем заменил кровавые волнения республики. Отпущенный раб Гораций называл себя подражателем Пиндара и, посвятив свою сговорчивую музу хвалению своего доброго барина, благодетеля, отца и заступника, - Мецената, ввел в моду поэзию прихожих, которая так восхищала французов до времен Восстановления. Виргилий потщился явить в своем лице римского Гомера - и, чахоточный отец немного тощей "Энеиды", с большим успехом перепародировал божественную "Илиаду", или - как говорили эстетики прошлого века - весьма удачно подражал Гезиоду и Теокриту..."

Текст статьи целиком

Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.


В.Г. Белинский. Славянский сборник Н.В. Савельева-Ростисдавича

Н. В. Савельев-Ростиславич — историк, воспитанник Московского университета, ученик Ф. Л. Морошкина и последователь Ю. И. Венелина.

Белинский пишет: "Альманах состоит из нескольких статей, сочиненных г. Савельевым-Ростиславичем, и разделяется на два выпуска; третий печатается. Первая статья — «Критическое обозрение, во всех отношениях, системы скандинавского производства Руси, от 1735 до 1845» — занимает весь первый выпуск, напечатана гораздо крупнейшим шрифтом, нежели второй выпуск, перемечена римскими цифрами и до невозможности преисполнена типографскими ошибками, беспрестанно искажающими смысл,— почему статью эту так же трудно читать, как дурно и неразборчиво написанную рукопись. За этой статьей в 239 страниц следует белая страница, потом четыре страницы указаний опечаток, которые, несмотря на то, показаны далеко не все; затем — латинский эпиграф из Тита Ливия; за ним — две белые страницы, а за ними — страница с русским переводом эпиграфа из Тита Ливия; потом заглавие повой статьи (первая статья не имеет заглавия — оно выставлено, вместе с поименованном всех статей, на цветной обертке), на обороте — белая страница (оттого книга толще и, следовательно, ученее), за которою уже начинается новая статья. Заглавие книги на цветной обложке весьма неблагообразно жмется к корешку, оставляя большое поле справа. Все эти чисто внешние, типографические подробности могут показаться читателям мелочными придирками; но мы не могли избежать этих внешностей, потому что они находятся в живой связи с внутренним достоинством книги: «Славянский сборник» должен быть и напечатан по-славянски, в восточном вкусе, в противоположность лукавому Западу, который издает свои книги красиво, изящно, со вкусом и без опечаток...

Первая статья, не имеющая, как мы уже сказали, другого заглавия, кроме того, какое выставлено на цветной обложке (которая при переплете КНИГИ, как известно, бросается прочь), посвящена сочинителем «памяти Ломоносова и Венелина, падших в борьбе за независимость русской мысли». Аллах керим — что это за известие? или, лучше сказать, что это за выдумка?.. Да когда же они падали? Можно сказать, например, о Волынском, что он пал за вражду к Бирону; но Ломоносов не падал, сколько нам известно, и умер своею смертию, незадолго до нее осчастливленный посещением императрицы Екатерины II. Разве так падают? Дай Бог всякому так падать! Правда, Ломоносов умер прежде времени, но это по собственной вине, вследствие некоторого славянского пристрастия к некоторому варяго-русскому напитку, а совсем не потому, чтоб его кто-нибудь преследовал за независимость русской мысли. Что касается до Венелина, он тоже умер не вовремя, даже гораздо более не вовремя, чем Ломоносов; по г. Савельев-Ростиславич сам лично знал Венелина, следовательно, знает, что он умер тоже совсем не вследствие преследования за независимость русской мысли... Итак, что же это за ученое сочинение, которое даже в посвящении умышленно говорит неправду?.. Или уже таково должно быть всякое произведение в славянофильском духе?.."

Текст статьи целиком


В.Г. Белинский. Голос в защиту от "Голоса в защиту русского языка"

Белинский пишет: "Недавно в одном петербургском журнале, одним очень уважаемым лицом в нашей литературе, была высказана следующая дельная мысль: "У нас есть уже что-то похожее на школы, на партии в науке и литературе; бывают споры, хоть не совсем за идеи, а за самолюбие и карманы, однако ж в них сверкают иногда искры идей, как крупинки золота в глыбах рудокопной грязи. Все это производит какую-то игру в обществе, хотя не шумную и не богатую выигрышем, но показывающую по крайней мере уже замечательное развитие понятий, некоторую самостоятельность умов". Действительно, в этих словах заключается очень верная характеристика журнальной стороны современной русской литературы. К сожалению, у нас не во всех "глыбах рудокопной грязи" сверкают искры идей, но есть глыбы, в которых все - грязь и ни одной искорки. А между тем теперь нет ни одной "глыбы", которая не претендовала бы на идеи, не кричала бы о глубоком убеждении; некоторые из этих глыб даже решились говорить темным мистическим языком и не шутя обещают изменить весь мир к лучшему, изгнать из него пороки и водворить в нем добродетель, для чего и советуют миру - не жалеть денег, подписываясь на них, то есть на глыбы-то... Разумеется, подобные странности не могут получить никакого успеха, на чем бы они ни опирались - на искреннем убеждении или на расчете. Но, во всяком случае, неуспех раздражает самолюбивую посредственность и лицемерную расчетливость. Надобно бороться против всего, в чем есть истина и талант; но с ними не ровен бой для лжи и бездарности: надобно изобрести другое оружие. И оно изобретено и действует, если пока и неуспешно, зато неутомимо и с большими надеждами на будущее. Как бы то ни было, но несомненно одно - что с некоторого времени сделались довольно частыми и обыкновенными полемические статьи, в которых автор сперва очень вежливо отдает справедливость своему противнику, начинает с литературного вопроса, а потом незаметно переходит к патриотизму и т. п., тонко намекая, что его противник так или сяк грешит против того и другого... Вы принимаетесь за статью, по заглавию которой думаете, что в ней идет дело о весьма невинных предметах, например, грамматике, реторике какого-нибудь литературного произведения - повести, романа, водевиля, - и вдруг видите, что это вовсе не литературная статья, а что-то вроде proces verbal... (протокола (фр.)) Если б вы, читатель, были ирани, то, прочтя такую статью, невольно воскликнули бы: "Бисмиллях! это что за известие?" - положили бы в уста своего понятия палец удивления и, за невозможностию решить задачу, возложили бы упование на аллаха... Просим извинить нас за эти восточные фразы: мы недавно вновь прочли "Мирзу Хаджи-Бабу Исфагани", на днях вышедшего вторым изданием, и как-то невольно исполнились восточного духа: перед нашими глазами так и вертятся то муфтии, готовые обвинить правоверного в нерадивом выполнении ежедневного намаза, то грозные ферраши, всегда готовые, по манию кадия, повалить правоверного на спину, вставить его ноги в фелек и бить по пятам палкою до тех пор, пока сердце его не обратится в кебаб (мелко рубленное жаркое), мозг не засохнет в костях, чрева не обратятся в воду и душа не выскочит из всех отверстий его тела..."

Текст статьи целиком


В.Г. Белинский. Русский театр в Петербурге

Белинский пишет: "Театр! театр! каким магическим словом был ты для меня во время оно! каким невыразимым очарованием потрясал ты тогда все струны души моей, и какие дивные аккорды срывал ты с них!.. В тебе я видел весь мир, всю вселенную, со всем их разнообразием и великолепием, со всею их заманчивою таинственностию! Что перед тобою был для меня и вечно голубой купол неба, с своим светозарным солнцем, бледноликою луною и мириадами томно блестящих звезд, и угрюмо безмолвные леса, и зеленые рощи, и веселые поля, и даже само море, с своею тяжко дышащею грудью, с своим немолчным говором валов и грустным ропотом волн, разбивающихся о неприступный берег?.. Твои тряпичные облака, масляное солнце, луна и звезды, твои холстинные деревья, твои деревянные моря и реки больше пророчили жадному чувству моему, больше говорили томящейся ожиданьем чудес душе моей!.. Так сильно было твое на меня влияние, что даже и теперь, когда ты так обманул, так жестоко разочаровал меня, даже и теперь этот, еще пустой, но уже ярко освещенный амфитеатр и медленно собирающаяся в него толпа, эти нескладные звуки настроиваемых инструментов, - даже и теперь все это заставляет трепетать мое сердце как бы от предчувствия какого-то великого таинства, как бы от ожидания какого-то великого чуда, сейчас готового совершиться перед моими глазами... А тогда!.. Вот с последним ударом смычка быстро взвилась таинственная занавесь, сквозь которую тщетно рвался нетерпеливый взор мой, чтоб скорее увидеть скрывающийся за нею волшебный мир, где люди так не похожи на обыкновенных людей, где они или так невыразимо добры, или такие ужасные злодеи, и где женщины так обаятельно, так неотразимо хороши, что, казалось, за один взгляд каждой из них отдал бы тысячу жизней!.. Сердце бьется редко и глухо, дыхание замерло на устах, - и на волшебной сцене все так чудесно, так полно очарования; молодое, неискушенное чувство так всем довольно, и, боже мой! с какою полнотою в душе выходишь, бывало, из театра, сколько впечатлений выносишь из него!.. Но дух движется, растет и мужает, фантазия опережает действительность; чувство горделиво оставляет за собою и опыт, и рассудок, и возможность; в душе возникают неясные идеалы, и духи лучшего мира незримо, но слышимо летают вокруг вас и манят за собою в лучшую сторону, в лучший мир... Так и мне на театре стал мечтаться другой театр, на сцене - другая сцена, а из-за лиц, к которым уже пригляделись глаза мои, стали мерещиться другие лица, с таким чудным выражением, так непохожие на жильцов здешнего, дольнего мира... Декорация какого-нибудь совершенно невинного в здравом смысле водевиля, представлявшего комнату помещика или чиновника, превращалась, в глазах моих, в длинную галерею, на конце которой рисовался в полусумраке образ какой-то страшной женщины, с прекрасным лицом, распущенными волосами и открытою грудью. Дико вращала она вокруг себя расширенные внутренним ужасом зрачки свои и, потирая обнаженною рукою другую руку, оледеняющим голосом шептала: "Прочь, проклятое пятно! прочь, говорю я! одно, два! однако ж кто мог думать, что в старике так много крови!.."1 То была леди Макбет... за нею, вдали, высился колоссальный образ мужчины: в руке его был окровавленный кинжал, глаза его дико блуждали, а бледные, посинелые уста невнятно лепетали: "Макбет зарезал сон, и впредь of ныне уж не спать Макбету!.." В пищании какой-нибудь водевильной примадонны, певшей куплет с плоскими остротами и не совсем благоприятными экивоками, слышался мне умоляющий голос Дездемоны, ее глухие рыдания, ее предсмертные вопли... В пошлом объяснении какого-нибудь мелодраматического любовника с пленившею его чиновническое сердце "барышнею" представлялась мне ночная сцена в саду Ромео с Юлиею, слышались их гармонические слова любви, столь полные такого небесного значения, и я сам боялся весь улетучиться во вздох блаженствующей любви... То вдруг и неожиданно являлся царственный старец и с ревом бури, с грохотом грома соединял страшные слова отцовского проклятия неблагодарным и жестокосердым дочерям... Чудесный мир! в нем было мне так хорошо, так привольно: сердце билось таким двойным бытием; внутреннему взору виделись вереницы таких светлых духов любви и блаженства, и мне недоставало только другой груди, другой души - нежной и любящей, которой передал бы я мои дивные видения, и я живее чувствовал тоску одиночества, сильнее томился жаждою любви и сочувствия... На сцене говорили, ходили, пели; публика зевала и хлопала, смеялась и шикала, - а я, не глядя, глядел вдаль, окруженный своими магнетическими ясновидениями, и выходил из театра, не помня, что в нем делалось, но довольный своими мечтами, своим тоскливым порыванием... Душа ждала совершения чуда, и дождалась... О, ежели жизнь моя продолжится еще на десять раз во столько, сколько я уже прожил, - и тогда, даже в минуту вечной разлуки с нею, не забуду я этого невысокого, бледного человека, с таким благородным и прекрасным лицом, осененным черными кудрями, которого голос то лился прозрачными волнами сладостной мелодии, вспоминая о своем великом отце, то превращался в львиное рыкание, когда обвинял себя в позорной слабости воли, то, подобяся буре, гремел громами небесными (глаза, дотоле столь кроткие и меланхолические, бросали из себя молнии), когда, по открытии ужасной тайны братоубийства, он потрясал огромный амфитеатр своим нечеловеческим хохотом, а зрители сливались в одну душу и - то с испуганным взором, затаив дыхание, смотрели на страшного художника, то единодушными воплями тысячей восторженных голосов, единодушным плеском тысячей рук в свою очередь заставляли дрожать своды здания!.. "

Полный текст рецензии



15.09.2009 в раздел "История российской государственности" добавлены следующие статьи.

Аксаков И.С.

И.С. Аксаков. Украинские ярмарки

Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель.

В 1853 г. И. Аксаков принял предложение Императорского географического общества и отправился в годичную командировку в Малороссию для изучения торговли на ярмарках, которые, в разных городах Малороссии, функционировали практически круглогодично.

Иван Сергеевич Аксаков пишет: "Под общим наименованием украинских ярмарок разумеется цепь гуртовых или оптовых ярмарок на Украине, сменяющих одна другую в течение целого года, принадлежащих к одной системе, посещаемых за немногими изменениями одними и теми же торговцами. Вот их названия: Крещенская, Успенская и Покровская в Харькове; Ильинская в Полтаве, Маслянская и Вознесенская в Ромне Полтавской губернии; Коренная в Коренной Пустыни Курской губернии; Крестовоздвиженская в г. Кролевце Черниговской; Введенская в г. Сумах Харьковской; и Георгиевская в г. Елисаветграде Херсонской губернии. Сюда же должно отнести, по связи ее с ярмаркою Ильинскою, Троицкую шерстяную ярмарку в Харькове.

Обозрение торговли на всех этих одиннадцати ярмарках составляет задачу труда, представляемого ныне на суд публики. Сочинение наше разделено на две половины: первая содержит в себе описание каждого ярмарочного пункта и каждой ярмарки в отдельности; вторая - отдельные очерки торговли каждым значительным товаром, так сказать, монографии товаров, их торговой судьбы и странствования по всем ярмарочным мытарствам Украины.

Но мы считаем полезным предварительно познакомить читателя с общим видом украинской ярмарочной местности и всей той среды, где совершается описываемое нами торговое движение, с характером главных деятелей, с теми особенностями, которые, принадлежа не одной, а всем украинским ярмаркам, составляют их существенное отличие от ярмарок великорусских, одним словом, передать читателю запас некоторых общих сведений, необходимых для уразумения частных описаний..."

Текст статьи целиком


И.С. Аксаков. Хроника "Новый Год"

Данная статья предназначалась для № 1 «Молвы» за 1858 г., которую И. Аксаков взялся редактировать и издавать после своего брата К. Аксакова, фактически отстраненного от издания цензурой. Однако и он не сумел преодолеть цензурные трудности. Газета так и не увидела света. Статья опубликована впервые по корректурным листам М. Петровским (Русский Библиофил. 1916. № 5. С. 68—71), который приписал ее авторство К.С. Аксакову. Текст: по первой публикации.

И.С. Аксаков пишет: "Не с призрачными, робкими надеждами, как прежде, но с безотчетною верою в далекие, неизвестные улучшения встретила Россия день Нового, тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года: вера оправдана, надежды сбываются! 1858-му году предстоит совершить такое святое и великое дело, которым очистится, освежится и обновится нравственный и духовный быт России; ему выпал высокий жребий примирить разъединенных, изменить созданное веками и положить камень во главу угла нового здания. Этот год — поворотный пункт в нашем историческом пути, несомненный залог будущих успехов, сил, крепости, мира и благоденствия.

Едва ли нужно объяснять подробнее, о чем идет наша речь: везде и всюду один предмет толков и разговоров. Давно уже Россия убедилась, что никакое преобразование, ни даже существенное улучшение невозможны в России без коренного изменения того старого учреждения, которое лежит в основе нашего современного общественного быта. Оно было камнем преткновения, о который разбивались все предположения, все усилия честных людей; наконец дружный напор общих благих стремлений, одушевленных гласным сочувствием правительства, отстранил и эту вековую преграду..."

Текст статьи целиком


И.С. Аксаков. Статьи из "Паруса"

Иван Аксаков пишет: "Выпуская в свет первый нумер нашей газеты, мы считаем не только не лишним, но и необходимым: прежде всего оглядеться, отдать самим себе ясный отчет в нашем положении, установить, если возможно, раз навсегда наши отношения, не к публике, не к читателям, а к тем, или к тому... Как бы выразить это половчее?.. К тому, что на условно-литературном языке разумеется под "обстоятельствами, от редакции не зависящими"... Не скроем от читателя, что плавание предстоит нам трудное и опасное, да и ветры с севера дуют не совсем попутные. Опытные плаватели обыкновенно начинают тем, что измеряют глубину, изучают дно, берега и течение воды. Но рассказывают, что на Волге чрезвычайно мудрено составить карту речного дна и промеров; отмели и подводные камни беспрестанно меняются, и бедные лоцмана никак не могут приноровиться к своенравию могущественной реки: нынче в таком-то месте течение свободно, нет преград для плавания, завтра нежданные-негаданные мель или камень; нынче - глубина воды, легко поднимающая самые тяжелые суда, завтра подует "выгонный" ветер и нашлет мелководье! И хорошо еще, когда лоцман успеет вовремя заметить опасность, остеречься, принять спасительные меры, но часто случается, что понадеется он на свою догадку и знание, обманется внешним видом воды - и управляемое им судно садится на мель или разбивается о камень. Мы отчасти находимся в таком же положении..."

Текст статей целиком

Статьи были опубликованы в газете "Парус", в январе 1859 года.



11.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи.

Ходасевич

В.Ф. Ходасевич. Брюсов

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед.

О Брюсове Ходасевич пишет: "Когда я увидел его впервые, было ему года двадцать четыре, а мне одиннадцать. Я учился в гимназии с его младшим братом. Его вид поколебал мое представление о декадентах. Вместо голого лохмача с лиловыми волосами и зеленым носом (таковы были декаденты по фельетонам "Новостей дня") увидел я скромного молодого человека с короткими усиками, с бобриком на голове, в пиджаке обычнейшего покроя, в бумажном воротничке. Такие молодые люди торговали галантерейным товаром на Сретенке. Таким молодым человеком изображен Брюсов на фотографии, приложенной к I тому его сочинений в издании "Сирина".

Впоследствии, вспоминая молодого Брюсова, я почувствовал, что главная острота его тогдашних стихов заключается именно в сочетании декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством. Смесь очень пряная, излом очень острый, диссонанс режущий, но потому-то ранние книги Брюсова (до "Tertia Vigilia" включительно) - суть все-таки лучшие его книги: наиболее острые. Все это тропические фантазии - на берегах Яузы, переоценка всех ценностей - в районе сретенской части. И до сих пор куда больше признанного Брюсова нравится мне этот "неизвестный, осмеянный, странный" автор Chefs-d'oeuvre..."

Текст статьи целиком


В.Ф. Ходасевич. Андрей Белый

Следующий очерк Ходасевича посвящён Андрею Белому. Ходасевич пишет: "В 1922 году, в Берлине, даря мне новое издание "Петербурга", Андрей Белый на нем надписал: "С чувством конкретной любви и связи сквозь всю жизнь".

Не всю жизнь, но девятнадцать лет судьба нас сталкивала на разных путях: идейных, литературных, житейских. Я далеко не разделял всех воззрений Белого, но он повлиял на меня сильнее кого бы то ни было из людей, которых я знал. Я уже не принадлежал к тому поколению, к которому принадлежал он, но я застал его поколение еще молодым и деятельным. Многие люди и обстоятельства, сыгравшие заметную роль в жизни Белого, оказались таковы же и по отношению ко мне.

По некоторым причинам я не могу сейчас рассказать о Белом все, что о нем знаю и думаю. Но и сокращенным рассказом хотел бы я не послужить любопытству сегодняшнего дня, а сохранить несколько истинных черт для истории литературы, которая уже занимается, а со временем еще пристальнее займется эпохою символизма вообще и Андреем Белым в частности. Это желание понуждает меня быть сугубо правдивым. Я долгом своим (нелегким) считаю - исключить из рассказа лицемерие мысли и боязнь слова. Не должно ждать от меня изображения иконописного, хрестоматийного. Такие изображения вредны для истории. Я уверен, что они и безнравственны, потому что только правдивое и целостное изображение замечательного человека способно открыть то лучшее, что в нем было. Истина не может быть низкой, потому что нет ничего выше истины. Пушкинскому "возвышающему обману" хочется противопоставить нас возвышающую правду: надо учиться чтить и любить замечательного человека со всеми его слабостями и порой даже за самые эти слабости. Такой человек не нуждается в прикрасах. Он от нас требует гораздо более трудного - полноты понимания..."

Очерк целиком

Андрей Белый (1880-1934) русский писатель, поэт, критик, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма. Настоящее имя Борис Николаевич Бугаев.

Увлекшись Владимиром Соловьевым, Ницше, Григом, Вагнером, он на всю жизнь остался открытым для других, очень часто противоречащих занятий. Сближается с Блоком, Бальмонтом, Мережковским, сотрудничает с журналом "Весы". В Европе дружит с антропософами - Рудольфом Штейнером, Кристианом Моргенштерном. Вернувшись в Россию перед революцией, примыкает к группе "Скифы", куда входил Блок. Воспринимает революцию как мистическое обновление. Однако в 1921 году эмигрирует в Берлин, потом все-таки возвращается. Виднейший теоретик и практик символизма. Автор переведенного на многие языки новаторского романа "Петербург", других прозаических книг, сборников стихов, знаменитой мемуарной трилогии.



10.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлен следующий материал.

Татьяна Андреевна Кузминская

Т.А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

Татьяна Андреевна Кузминская (1846-1925) мемуарист, своячница Льва Николаевича (сестра жены Льва Толстого).

Книга Т.А. Кузминской «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» —одна из лучших в обширной мемуарной литературе о Толстом.

Семья гоф-медика Андрея Евстафьевича Берса только потому и осталась в памяти народной, что красавица Соня Берс вышла замуж за Льва Николаевича Толстого, а ее младшая сестра Таня стала прототипом Наташи Ростовой.

Кузминская пишет о Толстом: "Вспомнились мне его молодые годы, когда в полной силе творчества из-под его пера росло великое произведение "Война и мир". Еще 16-летней девочкой жила я в этом самом доме и как сейчас вижу его, как он с ясным, веселым выражением лица выходил из кабинета после удачно написанной сцены; как он в этой же самой комнате раскладывал пасьянс, загадывая, написать ли задуманное?

Надо было удивляться, как мог вместить в себя один человек столько разнообразных сторон. Что за ширина мысли и чувств, что недостатков и качеств соединял в себе Лев Николаевич! Но одна была белая нить, прочно тянулась во всю его жизнь, - это чувство религиозное, оно росло и крепло в нем год от году.

Он любил жизнь, природу и как никто умел ими пользоваться. Любовь его к природе видна в письме к моей сестре, написанном в девятисотых годах весною, в деревне, в самом начале мая. Письмо начиналось:

"...Необыкновенная красота весны нынешнего года в деревне разбудит мертвого. Жаркий ветер ночью колышет молодой лист на деревьях, и лунный свет и тени, соловьи пониже, повыше, подальше, поближе, сразу и синкопами, и вдали лягушки, и тишина, и душистый, жаркий воздух - и все это вдруг, не вовремя, очень странно и хорошо. Утром опять игра света и теней от больших, густо одевшихся берез прешпекта но высокой уж темно-зеленой траве, и незабудки, и глухая крапивка, и всё - главное, маханье берез прешпекта такое же, как было, когда я, 60 лет тому назад, в первый раз заметил и полюбил красоту эту".

Как живо чувствовал он эту чудную весну, как наслаждался ею, живя в деревне. Много незабвенного и дорогого оставила во мне жизнь в Ясной Поляне, а в особенности сам Лев Николаевич. Всюду, где бывал он, дышало теплой участливостью, чувствовалась несокрушимая, нравственная сила его, соединенная почти с детским заразительным весельем. Там, где бывал он, освещалось лучезарным светом, согревающим душу..."

Текст мемуаров

"Незаурядная личность Тани Берс, ее артистичность, музыкальность, прекрасный голос, литературная одаренность, страстность и порывистость ее характера доставляли Толстому эстетическое наслаждение, а ее отзывчивость, душевность, бескомпромиссность импонировали ему. Писателя привлекла эта «чудная, милая натура с смехом и с фоном поэтической серьезности», его приводила в восхищение ее «милая, беснующаяся... чистая страстная и энергическая натура», ее «прекрасная душа» " - пишет о Кузминской С. РОЗАНОВА в статье «СЧАСТЛИВАЯ ЗВЕЗДА».



09.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Айхенвальд

Ю.И. Айхенвальд. Минский

Ю.И. Айхенвальд (1872 - 1928) - известный литературный и театральный критик, литературовед, публицист, переводчик, мемуарист, эмигрировавший в 1922 году в Берлин. Практически не переиздавался в советское время.

Айхенвальд пишет: "Значение Минского в новейшей русской литературе определяется не столько его философскими рассуждениями и драмами, сколько его стихотворениями, которые в 1907 г. появились в отдельном собрании. Правда, и они - притом лучшие из них - тоже в гораздо большей степени философия, чем поэзия. Он вообще поэтизирует свои мысли, а не свои непосредственные настроения. У него поэзия несамостоятельна; она лишь привлечена к соучастию в его уме, и как-то случайны ее образы, и не чувствуется ее первостепенной важности. Но все же именно стихи Минского - наиболее интересный путь к его миросозерцанию, и в них оно выражается с наибольшей сжатостью и силой.

К этой философии своей наш автор подходил очень медленно и неуверенно, и притом - окольными дорогами. Дело в том, что его песни, как он сам говорит, это - песни, "зачатые в черные дни, рожденные в белые ночи". И дни эти, и ночи - одинаково петербургские. Минский в своих стихотворениях раскрывает чувства и думы тех русских деятелей, или, вернее, тех русских созерцателей, которые изнывали в период конца семидесятых годов и в годы восьмидесятые. Тогдашний политический момент он воспринимал как безвременье; дни казались ему "черными"; они томили его и среди других насилий производили над ним и то, горшее всех, что мешали ему быть поэтом. Глубину его души более привлекали "белые ночи", природа, - то, что лежит за пределами политики; но так как душа-то его вообще - не очень глубокая, не смелая, не автономная и так как дарование его не полновесно, то он и подчинился не самому себе, а эпохе, и нередко пел совсем не то, что ему хотелось, - не миротворные белые ночи, а черные дни с их текущею злобой. В оковах внушенной гражданственности, не доверяя себе, заглушая свои подлинные симпатии, он не позволял себе быть собою. И получилось одно из самых тягостных человеческих зрелищ: отсутствие внутренней свободы, картина рабства и духовной слабости..."

Текст очерка целиком


Ю.И. Айхенвальд. Глеб Успенский

Айхенвальд пишет: "Одинокое и оригинальное место, которое занимает Глеб Успенский в нашей литературе, прежде всего характеризуется совершенно необычной формой его произведений. Его духовное наследие велико, он написал очень много, но только редкие из этих бесчисленных страниц образуют законченное целое. Он не только не оставил нам ни одного романа или повести, но даже и небольшие цельные рассказы его тонут в массе отрывков и набросков, в бесконечной веренице отдельных сцен и эпизодов. Успенский сам называл свою литературную деятельность черновой работой, материалом, который он самоотверженно подбирал для другого, будущего художника; но если даже принять такое скромное сравнение, то надо заметить, что эта черновая основа его писаний - тот драгоценный чернозем, на котором раскидываются золотые нивы желтеющего хлеба. В самом деле: его рассказы не готовы, но, читая их, вы присутствуете при самом таинстве художественного созидания, вы как бы видите пред собою рождение беллетристики. Из пены жизни выходит его любимая Венера Милосская, прекрасная богиня красоты.

Вот она, житейская действительность, отраженная Успенским в строгой форме публицистического рассуждения, - но вы не успели оглянуться, как эта статья, эта статистика, эта "черная мошкара или крупа" цифр под руками автора вдруг обращается в осязательные картины, в живые образы, и, например, нелепая статистическая дробь, "четверть лошади" на "каждую там квадратную, что ли, или ревизскую душу", - эта дробь, таящая в себе человеческое целое, "человеко-дробь", сейчас же выступает в своей горестной реальности и принимает фигуру согбенной крестьянской женщины, в семье которой нет лошади и которая поэтому, отправляясь за две версты на покос, мучительно задумывается, как ей донести своего ребенка, когда в одной руке у нее полушубок и подстилка, а в другой - коса и обед для мужа; и вот Успенский видит, что к этой женщине подходит добрый сосед-крестьянин и, после долгих опытов и раздумья, с шутливыми прибаутками кое-как прилаживает девочку к матери на шею; и баба медленно, не шевелясь ни вправо, ни влево, трогается с места, и писатель мысленно идет вслед за нею и слушает ее прерывистый, задыхающийся рассказ и провожает ее на покос, где так трудно работается с четвертью лошади. Статистические таблицы непосредственно развернулись в живопись жизни..."

Текст статьи целиком

Успенский Глеб Иванович [13 (25).10.1843, Тула, – 24.3(6.4).1902, Петербург], русский писатель. Родился в семье чиновника. Учился в Петербургском (1861) и Московском (1862–63) университетах, которые не окончил из-за недостатка средств. Начал печататься в 1862 (в журнале Л. Н. Толстого "Ясная Поляна" и журнал "Зритель") и вскоре стал видным представителем демократической литературы 60-х гг. В 1864–1865 сотрудничал в журнале "Русское слово", в 1865–1866 – в некрасовском "Современнике".

Развитие и содержание этой деятельности Успенского вполне отвечало характеру и интересам русского общества 60-х и 70-х гг.

В 1871 (или в 1872) Успенский поехал за границу, побывал в Германии, во Франции (в Париже). Осенью 1879 Успенский поселился в Петербурге. С осени 1889 у Г. И. Успенского начинается нервное расстройство, которое, все более и более усиливаясь, переходит в сумасшествие (прогрессивный паралич). Осенью 1892 года Успенский был помещён в Колмовскую больницу для душевнобольных в Новгороде, где и провёл последние годы своей жизни.



08.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Катков

М.Н. Катков. Истинный и разумный патриотизм

Катков Михаил Никифорович (1818 - 1887) — русский публицист, издатель, литературный критик.

Окончил словесное отделение философского факультета Московского университета с отличием (1838). В 1837 примкнул к кружку Н. В. Станкевича.

Дебютировал в печати в 1838, опубликовав в журнале «Московский наблюдатель» перевод статьи Г. Т. Рётшера «О философской критике художественного произведения» со своей вступительной статьей и стихотворный перевод сцен из трагедии У. Шекспира «Ромео и Джульетта».

В 1839 переехал в Санкт-Петербург. Сотрудничал в журнале «Отечественные записки».

Совершил поездку в Бельгию и Францию. Слушал лекции в Берлинском университете. Был увлечён философией Ф. Шеллинга и был принят в доме немецкого философа. По возвращении в Россию (1843) сблизился с кругами славянофилов. Защитил магистерскую диссертацию «Об элементах и формах славяно-русского языка» (1845). Был определён адъюнктом на кафедре философии Московского университета.

В 1851 получил место редактора университетской газеты «Московские ведомости» и должность чиновника особых поручений при Министерстве народного просвещения.

Оставив «Московские ведомости» (1856), стал редактором журнала «Русский вестник». Во время поездки в Англию (1859) встречался с А. И. Герценом. Вначале Катков занимался только редакторской организаторской работой и не собирался лично участвовать в обсуждении политических вопросов на страницах журнала «Русский вестник», но наступившая эпоха «великих реформ» побудила его лично ответить на вызов времени в специальном разделе журнала, который назывался «Современная летопись».

В 1860-е годы Михаил Катков стал чрезвычайно влиятельным публицистом и политиком. Был инициатором реформ в сфере просвещения, в частности, нацеленных на утверждение так называемого «классического» образования (с преподаванием древних языков и главным образом гуманитарных предметов).

С 1863 года, вместе с П. М. Леонтьевым редактор-арендатель газеты «Московские ведомости»; с 1875 года — единолично, определяя консервативно-оппозиционную ориентацию газеты по отношению к реформам Александра II. Год от года катковские «Московские ведомости» прибавляли известности, влияния и одновременно - тиража, пока не сделались (к концу царствования Александра II) едва ли не самой тиражной из частных российских газет. Одновременно это привело и коммерческому успеху издания.

Не состоя на государственной службе, тем не менее с 1856 года Катков получает чин статского советника, а с 1882 — тайного советника.

Предлагаем Вашему вниманию статью М.Н. Каткова "Истинный и разумный патриотизм"


М.Н. Катков. Совпадение интересов украинофилов с польскими интересами

Вторая статья Каткова посвящена совпадению интересов украинофилов с польскими интересами.

Катков пишет: "...Еще задолго до вооруженного восстания в Польше эта интрига начала свои действия. Все, что в нашем обществе, до сих пор еще не признанном как следует и существующем как будто втайне, - все, что завелось в нем нечистого, гнилого, сумасбродного, она сумела прибрать к рукам и организовать для своих целей. Наши жалкие революционеры сознательно или бессознательно стали ее орудиями. Наш нелепый материализм, атеизм, всякого рода эмансипации, и смешные и возмутительные, нашли в ней деятельную себе поддержку. Она с радостью покровительствовала всему этому разврату и распространяла его всеми способами. Она умела вызывать некоторые выгодные ей административные распоряжения; она отлично умела пользоваться крайней анархией в системе нашего народного просвещения; она садилась на школьную скамью, она влезала на учительскую кафедру, и, без сомнения, нередко случалось, что иной либерал-наставник, еще менее зрелый умом, чем его двенадцатилетний воспитанник, проповедуя космополитизм, или безверие, служил чрез десятые руки органом иезуитской интриги и очень определенной национальности, рывшейся под землей и во мраке подкапывавшейся под все корни русской общественной жизни.

Эта интрига, разумеется, не упустила воспользоваться и украинофильскими тенденциями, на которые наше общественное мнение еще не обратило должного внимания, потому что общественного мнения у нас не существовало, потому что общественное мнение было у нас случайным сбродом всяких элементов, преданных на жертву всякому влиянию и всякой интриге..."

Полный текст статьи


М.Н. Катков. О свободе совести и религиозной свободе

В третьей статье Катков пишет: "Свобода совести и религиозная свобода - слова хорошие, но они хороши только с умом, а без ума что может быть хорошего! Свобода - как религиозная, так и всякая другая - не значит давать оружие нашему врагу; свобода не значит отказываться от власти в пользу чужого деспотизма. Религиозная свобода не значит простирать терпимость до того, чтобы водворять у себя чужую нетерпимость. Мы можем желать и желаем религиозной свободы; но не можем и не должны желать никакой поблажки властолюбивым притязаниям чуждой Церкви, которая захотела бы пользоваться у нас правами господствующей Церкви, и даже большими. Мы не можем желать, чтобы в России был допущен папский нунций, который в качестве представителя чуждой власти стоял бы посредником между русской короной и ее католическими подданными. Этого мы не можем желать, но это вовсе не относится к религиозной свободе, хотя этого требует от нас его святейшество папа во имя религиозной свободы. Пусть прежде потребовал бы он, например, от испанского правительства, для которого голос его имеет непререкаемый авторитет, чтобы в Испании люди других христианских вероисповеданий могли жить и умирать по-христиански, а не считались язычниками и собаками. У нас католикам нет ни малейшего стеснения; они имеют свою церковь, свою иерархию, и духовенство их во многих отношениях чуть ли не лучше поставлено, чем духовенство господствующей у нас Церкви. Католические подданные русской державы ничем не унижены перед православными; они могут быть и военачальниками, и градоначальниками. Стало быть, ни папа, ни католические подданные русской державы не имеют права жаловаться на нетерпимость к ним русского закона.

В чем же может состоять у нас расширение религиозной свободы и с какой стороны могут быть заявлены подобные желания? Как католическая, так и другие признанные христианские Церкви пользуются у нас всеми правами и льготами, каких только могут они разумно желать. Вопрос о религиозной свободе совести отнюдь не должен быть поставляем как вопрос расширения прав той или другой иноверческой секты, но как вопрос, касающийся прав и льгот, принадлежащих русским людям..."

Текст статьи целиком


А.В. Амфитеатров. "Ненужная победа"

Амфитеатров

Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург.

Предлагаемый вашему вниманию очерк Амфитеатрова посвящён А.П. Чехову. Амфитеатров пишет: "У покойного редактора московского "Будильника" А.Д. Курепина, человека весьма образованного и большого поклонника французской беллетристики, однажды (в 1882 или 1883 году) вышел с молодым, начинающим А.П. Чеховым, которого он обожал и, собственно говоря, первый "открыл", большой литературный спор. Курепин доказывал, что русские беллетристы всегда (в ту пору) тенденциозны, не умеют писать легко и занимательно для большой публики. Чехов же, соглашаясь, что легкое и внешне занимательное письмо не в нравах хорошей русской литературы, стоял, однако, на том, что причиною тому не неумение, а нежелание. Русский писатель, даже третьестепенный, всегда на работу свою смотрит как на задачу серьезную, подготовляется к ней наблюдением, изучением, тактически учитывает ее общественное влияние, вообще обременяет себя веригами, которые надевать легким и занимательным литературным поставщикам большой публики в Западной Европе и в голову не приходит. Если же махнуть рукою на обычную добросовестную манеру русского художественного письма, то нет ничего легче как писать подобные повести и романы, хотя бы без всякого знакомства со средою и обстановкой. Курепин возмутился духом и начал уверять, что Чехов хотя и "западник" (редакционная кличка Антона Павловича, потому что он иногда вставлял в разговор французские слова, с произношением, которое Курепина "ошеломляло до обморока"), но клевещет на западную литературу. У Курепина в спорах была наивная манера: если при нем отрицали достоинства какого-нибудь произведения, которое ему нравилось, он заявлял в виде убийственного аргумента:

Плохо? А вы напишите что-нибудь такое же - тогда и говорите, что плохо..."

Текст очерка целиком


А.В. Амфитеатров. Предтеча демонических женщин. (Памяти Т.С. Любатович)

Второй очерк Амфитеатрова посвящён оперной певице Т.С. Любатович. Амфитеатров пишет: "Современности нынешней имя Любатович уже давно ничего не говорит, а между тем некогда она - не то чтобы "гремела", но занимала собою "всю Москву" и сыграла очень важную роль в развитии русского оперного дела.

Начать с того, что Любатович - первая Ольга в первой постановке "Евгения Онегина": той знаменитой московской консерваторской, когда оперою Чайковского дирижировал самовластно поставивший ее на личную свою ответственность Н.Г. Рубинштейн "по не просохшей еще партитуре" (что, впрочем, легендарное преувеличение).

Первенство Любатович в Ольгах забыто по довольно странной причине. Она в первые Ольги попала, что называется, "фуксом". Ольгу должна была петь и пела исключительно до генеральной репетиции А.Н. Левицкая (впоследствии моя первая супруга). Поэтому фотографии Шерера и Набгольца с первой постановки "Онегина" сняты с Ольгою-Левицкою. А с них, потом десятки раз воспроизведенных, первою Ольгою так и пошла и утвердилась слыть Левицкая, а не Любатович. Это повторилось и в "Сегодня" года два тому назад, когда справлялось пятидесятилетие "Онегина"..."

Полный текст статьи


А.В. Амфитеатров. Николай Осипович Ракшанин

Третий очерк Амфитеатрова посвящён Николаю Осиповичу Ракшанину. Амфитеатров пишет: "С тяжелым и горьким чувством увидал я в московских газетах известие о смерти Н.О. Ракшанина. Когда-то я хорошо знал покойного, хотя вот уже около десяти лет, как мы не видались. В то былое время приходилось нам то вместе работать, то полемизировать, то дружить и постоянно видаться, то "прекращать дипломатические сношения". Стало быть, всего было - и хорошего, и дурного. De mortus, говорят, aut bene, aut nihil (О мертвых либо хорошо, либо ничего (лат)): без этой цитаты современные некрологи не пишутся. Но сказать что-либо дурное в некрологе Ракшанина было бы трудно и помимо старого латинского напоминания: не потому, чтобы Ракшанин никогда не делал ничего дурного, - он был, конечно, далеко не ангел! - но потому, что в его натуре и жизни сочилась какая-то благая, очистительная струя, уничтожавшая это дурное с необычайною быстротою и до полного забвения. Я знаю очень многих людей, расходившихся с Ракшаниным по вине его, а не собственной, но, за малыми исключениями, все эти люди, месяца два-три спустя, как-то утрачивали из памяти причину ссоры. От инцидента оставалось расплывчатое, туманное воспоминание "вообще", а человек досадовал, что порвал с Ракшаниным из-за пустяков..."

Текст очерка целиком

Николай Осипович Ракшанин (1858-1903), беллетрист, драматург, театральный критик.



05.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Чулков

Чулков Георгий Иванович (1879 - 1939) поэт, прозаик, литературный критик.

В 1898 г. окончил Московскую гимназию. Учился на медицинском факультете Московского университета, не окончил. В 1901 г. был арестован за участие в студенческой политической организации, выслан в Якутию. В 1903 г. амнистирован, жил в Нижнем Новгороде, затем в Санкт-Петербурге. Сотрудничал в журнале «Новый путь». Дебютировал в литературе сборником стихов и рассказов «Кремнистый путь» (1904) и трактатом «О мистическом анархизме» (1906).

После Октябрьской революции больше писал литературные очерки: «Последняя любовь Тютчева» (1928), «Жизнь Пушкина» (1938), «Как работал Достоевский» (1939) и другие.

Воспоминания Чулкова "Годы странствий" содержат мемуарные очерки и таких литературах, как В.Я. Брюсов, Леонид Андреев, Александр Блок, Федор Сологуб и других современниках критика.

Текст воспоминаний Георгия Чулкова целиком

"Чулков не оставляет отчаянных попыток «вписаться» в литературную жизнь советского времени. Как и многие советские писатели, он совершает поездки по стране, участвует в диспутах о поэзии, пишет документальную повесть «Вечные огни» об открытии и эксплуатации нефтяных месторождений (частично опубликована в «Новом мире» в 1935 г. под названием «Люди и факты») и детективно-авантюрный роман «Добыча», где действуют вредители, препятствующие социалистическому строительству.

В надежде на публикацию Чулков предпосылает в качестве эпиграфов к роману цитату из Гёте и слова Сталина — о крепостях, которые покоряются большевикам.

Но и эти усилия оказываются тщетными... Постепенно Чулков изгоняется на обочину литературного процесса. Он сам все более и более начинает ощущать свое трагическое одиночество. «...Меня никто не знает. Никому я не известен. ..», — повторяет он с тоской. " - пишет о Чулкове Мария Михайлова в своей статье "Пристрастный летописец эпохи".


Ясинский Иероним Иеронимович (1850-1931) - русский писатель, журналист, поэт, литературный критик, переводчик, драматург, издатель и мемуарист.

Ясинский

Отец Иеронима Иеронимовича Ясинского был адвокат, сын польского помещика, сосланного в 1831 году за участие в польском восстании. Мать — украинка. Ясинский учился в Киевском и Санкт-Петербургском университетах на естественном факультете, но курса не кончил, посвятив себя журналистике.

Печататься начал в 1870 году в качестве писателя народнического направления. С середины 70-х годов помещал стихи, повести, очерки, фельетоны, научные статьи и др. в киевских газетах и некоторых московских изданиях, в «Пчеле» М. О. Микешина. С момента основания журнала «Слово» в 1878 году становится активным сотрудником этого журнала, помещая в нём научные обозрения.

Активно публикуется в других изданиях: в «Отечественных записках», в «Вестнике Европы», в «Устоях».

После революции принимал участие в работе Пролеткульта, редактировал журналы "Красный огонек" (1918), "Пламя" (1919), перевел поэму Ф. Энгельса "Вечер", публиковал научно-фантастические рассказы в журнале "Мир приключений".

Умер в Ленинграде и похоронен на Волковском православном кладбище (Литераторские мостки, Конная дорожка). Незадолго перед смертью он успел опубликовать мемуары «Роман моей жизни» (1926).

Первый очерк мемуариста посвящён Лескову: Текст статьи целиком


И.И. Ясинский. Я.П. Полонский

Второй очерк Ясинского, посвящён творчеству Я.П. Полонского. Критик пишет: "Муза Полонского была мне знакома, разумеется, с детства, так как его стихотворениями изобиловали школьные хрестоматии. В особенности популярна была его детская поэмка "Солнце и месяц", а в доме у нас распевали, да и везде, деревенские барышни за четырехногим фортепьяно романс его "Под окном в тени мелькает русая головка". Помню, большая поэма Полонского "Собаки" была напечатана в "Отечественных записках", и критика порядочно издевалась над его длинными бытовыми поэмами, а он защищался против нападок критиков, выставляя всю прогрессивность своей лиры и указывая на полное тождество проводимых им идей с идеями Писарева. Считал он себя подлинным сыном сороковых годов, примкнувшим к движению шестидесятовцев.

Приехавши в конце семидесятых годов в Петербург, я узнал, что поэт Полонский служит в цензуре, правда, в иностранной, что считалось не столь позорным, и что он уже в больших чинах, уже генерал. На одном литературном вечере я увидал его высокую фигуру, опирающуюся на костыль. Мне до сих пор неизвестно, почему хромал Полонский, знаю только, что он был долгое время в Тифлисе и прекрасно описал его. Когда потом, уже в двадцатом веке, мне пришлось быть в этом городе во время войны, я поражен был необыкновенно точным рисунком и живописью, с какой Полонский изобразил столицу Грузии. И то сказать, что она не особенно, должно быть, изменилась с сороковых годов, с тех пор, как там служил Полонский..."

Текст очерка целиком


И.И. Ясинский. В.М. Гаршин

Следующий очерк Ясинского посвящён В.М. Гаршину. Ясинский пишет: "После душевной болезни, которой страдал Гаршин и которая дала ему страшную и вместе завидную возможность создать "Красный цветок", произведение, которое, на мой взгляд, превосходит своей чарующей фантастикой всех Гофманов и Эдгаров По и во всяком случае полно глубокого смысла, до которого не могли подняться те гениальные писатели, он зажил одно время, то нуждаясь, то пользуясь некоторым материальным благополучием, буржуазной жизнью. За ним ухаживала жена, его посещали солидные представители литературного и профессорского мира, его приглашали литературные салоны, избрали его в Комитет литературного фонда, служил он где-то бухгалтером, и мне не понравилось однажды при встрече с ним, что он как-то странно пополнел, слегка пожелтел и обрюзг. То же самое бросилось в глаза и Евгению Утину.

Спустя месяц после этой встречи моей с Гаршиным у мирового судьи разбиралось дело. Гаршин был привлечен к ответственности полицией за нарушение тишины и порядка в общественном месте. Была поймана молодая девушка на улице, которую нужда заставила торговать собою, а стыд не позволил пойти в участок показаться предержащим властям и получить казенный желтый билет. Гаршин проходил мимо, когда агенты полицейской морали тащили начинающую проститутку и поощряли ее к непротивлению затрещинами. Она кричала, он сам стал кричать, протестовать, собрал толпу; девочка, воспользовавшись замешательством, убежала. Судья приговорил его к трем рублям штрафа..."

Текст очерка целиком


И.И. Ясинский. А.П. Чехов

Последний очерк Ясинского посвящён А.П. Чехову. Ясинский пишет: "Осенью 1893 года я по литературным делам уехал в Москву. Шеллер-Михайлов просил меня, между прочим, переговорить с Сытиным об издании Полного собрания его сочинений. В сущности, это было уже второе издание. Первое разошлось еще в семидесятых годах. В Москве мне пришлось остановиться там, где останавливались все писатели по традиции, в "Лоскутной" гостинице, и номер мой пришелся как раз против номера, где остановился Чехов.

С Чеховым я знаком был уже несколько лет. Мы даже чувствовали друг к другу приязнь. Вообще он появился впервые в "Новом времени" под своей фамилией, а не под псевдонимом и сейчас же обратил на себя пристальное внимание всех литературных кругов.

Утром, помню, по делу Литературного фонда я был у Евгения Утина в тот день, когда в "Новом времени" взошла звезда Чехова.

- Обратите внимание! - вскричал Утин и стал вслух читать рассказ Чехова о священнике, который, придя в гости, украл бублик, так он был голоден, чтобы принести его домой детям. - Как свежо! Чисто гоголевское дарование. А вот принеси такой рассказ моему уважаемому родственнику (Стасюлевичу) в "Вестник Европы", пожалуй, не принял бы. У этого Суворина все-таки, надо заметить, большое литературное чутье: нашел Чехова!.."

Текст очерка целиком

Но к концу 1880-х годов Ясинскому приходит понимание, что он так и не стал по-настоящему знаменитым писателем. Желчность писателя проявляется в сюжетах его романов. Ясинский в это время ясно осознает, что, конечно, не он определяет движения литературы. Растет известность Чехова, очевидным для многих становится масштаб литературного таланта Н. С. Лескова. Неприязнь Ясинского к другим писателям сквозит в его мемуарных очерках.



07.09.2009 в исторический раздел сайта добавлен краткий очерк о причинах Американской революции (войны за независимость 1775-1783 гг.)

Южане

"Американская революция 1775-1783 гг. (или освободительная война тринадцати британских колоний), в ходе которой создано независимое государство - США, неизменно ставится одним из самых значимых событий в исторической науке США. В чём же её причины?

Никакое историческое событие не существует вне пространства и времени. По мнению исследователей, искать причины Американской революции следует во всём ходе предыдущей истории развития человеческого общества...

Нельзя искать причины изменения исторической обстановки и в чисто материалистических толкованиях вроде теории пассионарности. По Н. Гумилёву, на головы людям падают некие "космические лучи", которые стимулируют некую пассионарность, благодаря чему люди начинают вести себя активнее. А на практике всё происходит несколько иначе. Сперва одно племя съедает на своей территории всё, что можно, а потом, заинтересованное в новых пространствах для прокормления, это племя берётся за оружие и идёт бить соседей. Сперва люди приходят к выводу, что они сами, без власти метрополии "где-то за океаном" могут решить, как им селиться и чем жить, а уж потом случается революция..."

Полный текст статьи

Статья кратко даёт направление последующего изучения войны за независимость в Америке.



05.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Айхенвальд

Ю.И. Айхенвальд. Надсон

Ю.И. Айхенвальд (1872 - 1928) - известный литературный и театральный критик, литературовед, публицист, переводчик, мемуарист, эмигрировавший в 1922 году в Берлин. Практически не переиздавался в советское время.

Айхенвальд пишет: "Известный поэт Игорь Северянин своеобразно жалуется в одной из своих "поэз":

Я сам себе боюсь признаться,

Что я живу в такой стране,

Где четверть века центрит Надсон,

А я и Мирра - в стороне...

Он и Мирра Лохвицкая - в стороне, а Надсон двумя сотнями тысяч экземпляров своей книги проник во многие сердца, в самые отдаленные уголки России. На небесах нашей литературы светит много поэтических звезд, и столько лучей красоты идет от Солнца русской словесности; между тем и они, эти подлинные светила, а не только искусственный и сомнительный огонек Игоря Северянина тускнеют для иных перед наследием безвременно умершего Надсона; и - до революции - мало, кажется, было таких девичьих сердец, которые не трепетали бы при звуках: "Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат" или "Умерла моя муза". Все победы модернизма, вся утонченность и изысканность современной поэзии не могли стереть это скромное имя в душе у русского читателя. Между тем ни для кого не тайна, что размеры таланта были у юноши-лирика вполне ограниченны и даже о самой наличности таланта можно говорить здесь не совсем уверенно. Если исключить несколько грациозных пьес (вроде "Жалко стройных кипарисов; как они позеленели"), несколько поэтических изречений (вроде "муки слова"), несколько стихов, где Надсон выступает пейзажистом, то все остальное эстетическим требованиям совершенно не удовлетворяет, как оно не удовлетворяло и самого автора..."

Полный текст статьи

Надсон, Семён Яковлевич (1862 - 1887) русский поэт.

В 1882 окончил Павловское военное училище, затем состоял на военной службе. Сотрудничал в Отечественных записках. Первый сборник — «Стихотворения» — издан в 1885. Написал несколько поэм («Христианка», 1878, и др.), стихотворную драму «Царевна Софья» (опубликована в 1902). Проза Надсона и его литературные очерки известны мало. Поэт умер в раннем возрасте от чахотки. Надсон был очень популярен в среде молодёжи 1880-х — 1890-х годов.

Лирика Надсона (в особенности ранняя) исполнена гражданственных позиций, близких к некрасовским. Многие стихи Надсона переложены на музыку Рахманиновым и другими композиторами.


Ю.И. Айхенвальд. Балтрушайтис

Второй очерк посвящён творчеству Балтрушайтиса. Айхенвальд пишет: "Сборники стихотворений Балтрушайтиса "Земные ступени" и "Горная тропа" представляют собою молитвенник мыслителя. По ним совершается поэтическое богослужение. Художник пристального взгляда, поэт сосредоточенной думы, Балтрушайтис исключительно серьезен и продолжает философскую традицию нашего искусства. Он сродни Баратынскому. Медленно слагает он свои многодумные стихи; порою они, тяжелые от мысли, производят даже впечатление сумрачности. Перед иконостасом природы стоял он долго, прежде чем помолился. Его умное вдохновение не восторженно, не пылко, - но тем надежнее его глубина и постоянство. В своих книгах не дает он пустых мест, точек безразличия; он не знает невыразительных случайностей. Напротив, все у него слишком значительно и существенно. Слова у него - сжатые и скупые, суровые, и в их замкнутый круг заключено столько размышления о трудных, о предельных темах человеческого разума, что большого напряжения стоило бы пребывать вместе с автором на этих высотах духовности, если бы он был только философ. Но Балтрушайтис - и поэт. Правда, у него мало фактов, отдельных вещей, прекрасной осязательности; побледнели "чувственные приметы" явлений, и преобладает обобщение, отвлечение, - оставлены в тени, уже покинуты конкретные признаки предметов. Не то чтобы он их не замечал, близоруко не различал: он только не медлит около них, преодолевает чары внешности, всяческих реальностей, и идет дальше - к смыслу, к сути происходящего, от процесса - к неизменности, от событий - к бытию..."

Очерк целиком

Балтрушайтис, Юргис Казимирович (1873 - 1944) русский и литовский поэт-символист и переводчик, дипломат.

Родился в крестьянской семье. Учился в Ковенской гимназии (1885—1893) и на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета (1893—1898); одновременно посещал лекции на историко-филологическом факультете. Сблизился с С. А. Поляковым, учившимся на математическом отделении физико-математического факультета, и через него познакомился с К. Д. Бальмонтом и В. Я. Брюсовом, позднее с В. И. Ивановым; друг и почитатель поэта и композитора А. Н. Скрябина.

Дебютировал в печати осенью 1899. Вместе с Поляковым, Брюсовым и Бальмонтом основал издательство «Скорпион», деятельность которого началась изданием совместного перевода Балтрушайтиса и Полякова драмы Генрика Ибсена «Когда мы, мёртвые, проснёмся».

Был сотрудником альманаха «Северные цветы», журнала «Весы». Позднее выступал в газете «Русь», в журналах «Правда», «Золотое руно», «Русская мысль», «Русские ведомости», «Заветы» (1912—1914), «Северные записки», в английском журнале «The Mask» (1913).

Член литературного бюро Театра-студии МХТ (1905), принимал участие в работе Свободного театре во главе с К. А. Марджановым, МХТ, Камерного театра.

Начал писать на русском языке. Осенью 1899 опубликовал первое стихотворение в «Журнале для всех» В. С. Миролюбова. В 1899—1906 принимал участие в деятельности московских символистов, занимая все более отчётливо обособленную позицию в символистской поэзии и литературной жизни.


Ю.И. Айхенвальд. Помяловский

Айхенвальд пишет: "Помяловский - большая литературная возможность, которая не успела осуществить себя вполне, но проявилась уже все-таки во многом и ценном. Одновременно бурсак и романтик, писатель безобразия и поэт Леночки, изобразитель грубого быта и тонкий психолог, он был жестоко надломлен жизнью, впечатлениями "кладбищенства" и бурсы, и потому на его произведениях осталась печать нецельности. Он даже своему художественному делу не отдавался беззаветно, ему беллетристика не всегда казалась самоцелью; нередко прерывал он ее вставками делового содержания - например, каким-нибудь педагогическим рассуждением, страницами об институтских порядках. В самом таланте его слышится некоторый привкус автодидактизма; и точно сам автор считал себя эстетически неравноправным, неполноправным и не дерзал на чистое искусство. С другой стороны, его дарование, хотя и не подражательное, полно тех мотивов, что звучат и у наших классиков. У Помяловского есть сатира и реализм, которые напоминают Гоголя; в изображении молотовской любви к вещам и комнате, к хозяйственному и семейному комфорту, к уютной оседлости есть что-то гончаровское; наконец, мы слышим и тургеневские звуки - там, где Помяловский описывает любовь и кисейную девушку.

Он был отравлен в преддверии жизни - в детском аду своей школы; и с тех пор истерзанную душу свою ничем уже не мог он целить - разве алкоголем, который в конце концов, или, вернее, в начале начал, совсем молодым, и потопил его в своей мертвой пучине. Двойник Карася, того мальчика, который был физически и нравственно иссечен на первых же шагах своего школьного пути и в "мертвенной безнадежности", в "глухом отчаянии" заглянул в "широкую, бездонную, зияющую пропасть бурсацких ужасов"; которого свирепо истязали на лобовских "воздусях", так что в кричащее "живое мясо впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы", - Карась-Помяловский навсегда сохранил мучительные воспоминания, и тень всяческого цинизма, бесстыдной розги, злой нелепости оскорбила его воображение, надвинулась на его духовный мир. И возникло отвращение к жизни, недоверие к людям - темный и жуткий скептицизм. В лице художника Череванина изобразил писатель такое ужасающее уныние, такую смерть в душе, такое ощущение безысходной скуки и нигилизма, что всякому становится близкой и страшной та мука, которую тщетно заливали вином и Помяловский, и его герой, его доверенное лицо. В нашей литературе нет страниц большей безнадежности, чем те, на каких высказывает свое миросозерцание Череванин, воспитанный кладбищем и повсюду видящий одни только "веселенькие пейзажики", т. е. сплошную муть глупости и страдания..."

Текст статьи целиком

Помяловский Николай Герасимович (1835 - 1863) русский писатель, прозаик, автор реалистических повестей. Родился в семье дьякона. Учился в Александро-Невском духовном училище. Окончил Петербургскую духовную семинарию (1857). По окончании в ожидании места читал по покойникам, пел в церкви. В то же время занимался самообразованием, был вольнослушателем Санкт-Петербургского университета, работал в воскресной школе. Приступает к литературному творчеству уже во время учебы - принимает участие в рукописном журнале "Семинарский листок" (публикует насколько статей и начало рассказа "Махилов"). Дебютировал в печати очерком «Вукол», опубликованном в 1859 в «Журнале для воспитания». В 1861 в журнале «Современник» опубликовал повести «Мещанское счастье» и «Молотов». В 1862—1863 в журнале «Время» и «Современник» печатались его «Очерки бурсы». Роман «Брат и сестра» и повесть «Поречане» остались неоконченными.


В.Г. Белинский. Николай Алексеевич Полевой

Белинский

Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.

Брошюра написана в связи с кончиной Н.А. Полевого 22 февраля 1846 г. Весть о смерти Полевого пришла, когда Белинский готовил эту рецензию, ставшую некрологом.

Белинский пишет: "Три человека, нисколько не бывшие поэтами, имели сильное влияние на русскую поэзию и вообще русскую изящную литературу в три различные эпохи ее исторического существования. Эти люди были — Ломоносов, Карамзин и Полевой... Каждый из них оказал свое влияние на литературу своим особенным образом, сообразно с обстоятельствами и требованиями своего времени. Ломоносов, Карамзин —и Полевой!.. Как многих оскорбит такое сближение имен! Имена еще до сих пор играют в нашей. литературе чрезвычайно важную роль, потому что для многих еще заменяют они идеи... Имена в нашей литературе — то же, что чины в нашей общественной жизни, то есть легкое внешнее средство оценять человека... Не всякому дана способность судить верно о качествах человека и узнавать безошибочно, хорош он или нет. Так точно, не всякому дана способность судить верно об истинном значении и достоинстве писателя; но нет глупца и невежды, который бы, услышав громкое пли известное имя, не догадался бы тотчас же, что это — большой сочинитель. Чем старее имя писателя, тем большим уважением пользуется оно (особенно со стороны людей, никогда не читавших этого писателя), и поставить с ним рядом имя хотя бы и весьма известного, но еще живого или только недавно умершего писателя — значит рассердить насмерть множество людей, которым литература, по разным отношениям, близка к сердцу, а еще более людей, которым до литературы вовсе нет никакого дела. В настоящем случае мы делаем большой риск в этом отношении. Старики, которые и теперь считают Ломоносова, вместе с Сумароковым и Херасковым, образцовыми писателями, увидят страшную профанацию в сближении имени Полевого с именем Ломоносова. Но этих уже немного, и они будут жаловаться про себя и между собою; их дрожащие голоса не возвысятся среди общества, которое так молодо в отношении к ним, что уже не помнит пудреных кос с кошельками... Но что скажут те, которые с личностию и эпохою Карамзина сливают воспоминание о лучшем времени своей жизни; которые, наконец, помнят в Полевом человека, писавшего против Карамзина, хотя и после его смерти... Что скажут бывшие журналисты, современники Полевого, и многие писатели и писаки, которых некогда уничтожал он своим журналом и у которых, еще целы шрамы от глубоких ран, нанесенных его пером их самолюбию?.. Что скажут все они? — Пусть говорят, что хотят: страшен сон, да милостив Бог!.. Истина выше людей и не должна бояться их, особенно истина об умершем человеке, могила которого требует суда, а не осуждения, должной справедливости, а не восторженных похвал ложных друзей или пристрастного ропота раненых самолюбий..."

Полный текст статьи

Полевой Николай Алексеевич (1796 - 1846) русский писатель, драматург, литературный и театральный критик, журналист и историк; брат критика и журналиста К. А. Полевого и писательницы Е. А. Авдеевой.

Родился в купеческой семье. Получил домашнее образование. Дебютировал в печати в журнале «Русский вестник» в 1817. Жил в Москве (1820—1836), затем переехал в Петербург.

Полевому принадлежат статьи о Г. Р. Державине, В. А. Жуковском, А. С. Пушкине и других русских писателях составили книгу «Очерки русской литературы» (ч. 1—2, 1839). В поздние годы выступал против В. Г. Белинского и так называемого гоголевского направления в литературе; Белинский, сам активно с ним полемизировавший, тем не менее признал значительные литературные заслуги Полевого в некрологе ему.


В.Г. Белинский. Тарантас. Путевые впечатления. Сочинения графа В.А. Соллогуба (Статья)

Выходу отдельного издания повести В. А. Соллогуба предшествовали специальные извещения в ряде журналов. Так, в библиографической хронике «Отечественных записок» сообщалось: «Тарантас»—чрезвычайно оригинальное и глубоко задуманное произведение...

В начале статьи Белинский прямо отказывается от тех характеристик повестп Соллогуба, которые были даны им в ранней рецензии. Теперь повесть рассматривается как «произведение художественное» и вместе с тем отвечающее по своим мыслям требованиям исторического момента.

Статья Белинского оказала сильное влияние на формирование новых принципов и приемов критпко-публицистического анализа в демократической литературной критике 1850—1860 гг.

Белинский пишет: "Не будем пускаться в исследования — к какому роду и виду поэтических произведений принадлежит «Тарантас». В наше время, слава Богу, признается в мире изящного только один род — хороший, запечатленный талантом и умом, а обо всех других родах и видах теперь никто не заботится. Наше время вполне принимает глубоко мудрое правило Вольтера: «все роды хороши, кроме скучного». Но мы, в отношении к этому правилу, гораздо последовательнее самого Вольтера, который противоречил своему собственному принципу, держась преданий и поверий французского псевдоклассицизма. К правилу Вольтера: «все роды хороши, кроме скучного», наше время настоятельно прибавляет следующее дополнение: «и несовременного»,— так что полное правило будет: «все роды хороши, кроме скучного и несовременного». Поэтому мы если не признаем безусловно хорошим всего, что имело огромный успех в свое время, то во всем этом видим хорошие стороны, смотря на предмет с исторической точки. Вследствие этого, удивляясь великим гениям Данте, Шекспира, Сервантеса, наше время не отрицает заслуг Корнеля, Расина и Мольера; не становясь на колени перед Ломоносовым, Державиным, Озеровым, Карамзиным, не видя в них слишком многого для себя собственно,— тем с не меньшим уважением произносит имена их, как людей, которых творения, в их время, были современно хороши, то есть удовлетворяли потребностям их современников. Чисто художественная критика, не допускающая исторического взгляда, теперь никуда не годится, как односторонняя, пристрастная и неблагодарная. Художественность и теперь великое качество литературных произведений; но если при ней нет качества, заключающегося в духе современности, она уже не может сильно увлекать нас. Поэтому теперь посредственно художественное произведение, но которое дает толчок общественному сознанию, будит вопросы или решает их, гораздо важнее самого художественного произведения, ничего не дающего сознанию вне сферы художества. Вообще, наш век — век рефлексии, мысли, тревожных вопросов, а не искусства. Скажем более: наш век враждебен чистому искусству, и чистое искусство невозможно в нем. Как во все критические эпохи, эпохи разложения жизни, отрицания старого при одном предчувствии нового,— теперь искусство — не господин, а раб: оно служит посторонним для него целям..."

Текст статьи целиком

Соллогуб, граф Владимир Александрович - известный писатель (1814—1882), внук литовско-польского вельможи, переселившегося в Россию.

В 1845 полностью вышел «Тарантас» (первые 7 глав напечатаны в 1840). В форме путевых очерков даны меткие зарисовки провинциального быта. Соллогуб «прячется» за образами двух главных героев: славянофила Ивана Васильевича, изучающего Русь с высоты величия и самобытности русского народа, и Василия Ивановича — помещика, олицетворяющего «коренные начала» русской жизни. В заключительной главе «Сон» Соллогуб рисовал утопию о золотом веке аристократического государства.



04.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Градовский

А.Д. Градовский. Государство и провинция

Александр Дмитриевич Градовский (1841 - 1889) известный русский профессор права и публицист, выдающийся юрист-государствовед. Преподавал в Санкт-Петербургском университете.

Градовский пишет: "В политической литературе не много можно назвать вопросов, порождающих такие противоречивые мнения, как вопрос о провинции. Эти несогласия нельзя объяснить одним разнообразием политических убеждений и воззрений. Когда границы спора определены, предмет несогласия ясен, спор близок к окончанию. Если бы все несогласия в области политической зависели только от различных политических стремлений, преследующих определенные цели, несогласия эти не длились бы так долго, не порождали бы таких недоразумений, как это часто приходится видеть в политике. Когда каждая из партий, находящихся в борьбе, видит основание своего несогласия с другою, откровенно преследует ясно познанную задачу, решение вопроса зависит от успеха спорящих сторон, своевременности их стремлений, искренности убеждений, словом, от условий, которые можно взвесить, результаты которых можно предусмотреть. Партия, сознательно действующая, сознательно относящаяся к стремлениям других партий, наполовину облегчает задачу публициста. Большинство недоразумений, главная причина продолжительности борьбы, зависит от неясности понимания элементов спора, от того, что в вопрос, составляющий предмет полемики, вводится масса понятий, не имеющих ничего общего с началами исследуемого предмета. Общеизвестная истина, что для разрешения какого-нибудь спора должно знать, о чем споришь, не сознается еще в политике, подобно многим общеизвестным истинам. Причины этого заключаются отчасти в том, что борьба начинается в то время, когда сами партии еще не созрели и не выяснили своего положения, которое и выяснено может быть только чрез эту борьбу; когда вместе с неясностью положения партии по необходимости неясны элементы спора. Затем продолжительные враждебные отношения, примесь эгоистических побуждений в теоретических воззрениях, стремление уронить противника какими бы то ни было средствами, всевозможные софизмы - все это вредно отражается на политических вопросах, и их решение редко поднимается на ту высоту истинно научных положений, где нет места ничему, кроме беспристрастного служения истине. Почти каждый довод, как бы он ни был научно построен, всегда содержит в себе несколько мотивов, вытекающих из соображений, чуждых научного беспристрастия..."

Полный текст статьи

"Как ученый, он, можно сказать, создал науку русского государственного права. Как публицист, он постоянно боролся за те идеи и учреждения, которые, по его же выражению, служили «раскрепощению России» - писал о Градовском М. Свешников. - ...Несовершенства политической и общественной жизни свидетельствуют у нас, говоря словами Градовского, о следующей «нехитрой истине»: никакие общественные установления не могут ни развиться, ни даже пустить корней, если человеческая личность не обеспечена в своих элементарных правах"



03.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Боборыкин

П.Д. Боборыкин. В Москве - у Толстого

Боборыкин рассказывает о своем знакомстве с Толстым: "Попал я к Толстым в приемный день, вечером, но прошел прямо на половину графа, и в том, что происходило в зале и гостиной, не участвовал и никому там представлен не был.

Застал я у него несколько человек мужчин, и в памяти моей остались два его собрата: Фет и Аполлон Майков. Фета я видел тут в первый и единственный раз в жизни, и меня довольно-таки удивило, что тогдашний Фет-Шеншин оказался близким приятелем Льва Николаевича.

Майкова я знал давно, с самого моего приезда в Петербург, в зиму 1860 - 1861 года. Я часто его встречал у Писемского. Майков приходился родственником его жены и жил в том же доме, на одной площадке с Писемским. Тогда Майков еще читал на публичных вечерах либеральные стихотворения; а к тому времени, когда я нашел его у Толстого, он успел уже превратиться по своей "платформе" почти в то, что теперь зовут "черной сотней", с налетом церковности.

Признаюсь, я мечтал не о таком "антураже" автора "Исповеди". Он тогда уже прошел через острый кризис. Это могло быть в период интимного знакомства с Сютаевым, но вряд ли еще дальнейших грозных протестов против господствующей церкви, какие раздались позднее, когда происходила более радикальная ломка всего, что не было чистым учением "Иисуса из Назарета".

Разговор шел о спиритизме, и Л.Н., кажется, тогда интересовался им. Помню фразу Майкова, произнесенную с чинной усмешкой, насчет которой любил часто прохаживаться их общий приятель Григорович...."

Текст очерка целиком


П.Д. Боборыкин. От Герцена до Толстого (Памятка за полвека)

Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836 - 1921) русский писатель, драматург, журналист, мемуарист.

Боборыкин пишет: "Полвека и даже больше проходит в моей памяти, когда я сближаю те личности и фигуры, которые все уже кончили жизнь: иные - на каторге, другие - на чужбине. Судьба их была разная: одни умирали в Сибири колодниками (как, например, М.Л. Михайлов); а другие не были даже беглецами, изгнанниками (как Г.Н. Вырубов), но все-таки доживали вне отечества, превратившись в "граждан" чужой страны, хотя и по собственному выбору и желанию, без всякой кары со стороны русского правительства.

Один в этом списке Л.Н. Толстой кончил дни свои на родине и никогда не покидал ее, как изгнанник. Но разве он также не был "нелегальным" человеком в полной мере? И если его не судили и не сослали без суда, то потому только, что власть боялась его популярности и прямо не преследовала его, но все-таки он умер официально отлученным от государственно-полицейской православной церкви.

В тех воспоминаниях, какие я здесь предлагаю, сгруппирована добрая дюжина имен. Это люди, принадлежащие к различным поколениям. Те два писателя, каких я поставил на двух крайних концах, - Герцен и Толстой - были старше меня, как и некоторые другие в этой группе: Герцен - на целых двадцать четыре года, а Толстой - только на восемь лет; он родился в 1828 году (также в августе), я - в 1836 году. И другие, серьезно пострадавшие или только очутившиеся в изгнании, принадлежали к старшему, сравнительно со мною, поколению, как, например: Чернышевский, Лавров, Михайлов. С одним эмигрантом, умершим на чужбине, с В. И. Жуковским, я был ближайший сверстник, старше его, быть может, на два, на три года. Случилось так, что я держал вместе с ним экзамен в Петербургском университете в сентябре 1861 года, перед самым закрытием его после студенческих волнений. Один эмигрант был моложе меня - Ткачев. Кажется, он один из самых молодых в этой группе.

Расскажу я о них не в хронологическом порядке моего личного или заочного знакомства с ними, а по их значению для всей нелегальной России, почему и начинаю с Герцена, хотя сошелся я с ним только в зиму 1869 - 1870 года в Париже. А таких эмигрантов из ссыльных, как Михайлов, Чернышевский, Лавров, Жуковский, Ткачев, - знал гораздо раньше, еще с 1860 года и даже еще раньше, как, например, Михайлова: с ним я встречался еще тогда, когда я начинающим драматургом привез в Петербург свою первую комедию. Это было в кабинете Я.П. Полонского, одного из редакторов журнала "Русское слово"..."

Текст статьи целиком

С 1914 Боборыкин жил за границей и умер в Лугано (Швейцария) 12 августа 1921

По мнению Боборыкина, интеллигенция в России — это чисто русский морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу. Именно с этим особым смыслом слово «интеллигенция» вернулось затем обратно на Запад, где стало считаться специфически русским (intelligentsia).


Шевырев

С.П. Шевырев. Чернец. Киевская повесть. Сочинение Ивана Козлова.

Шевырев Степан Петрович (1806 - 1864). Русский литературный критик, историк литературы, поэт; академик Петербургской Академии наук.

"Поэма И.И. Козлова «Чернец» была в 1820-е годы одним из популярнейших произведений русской литературы. Впервые опубликованная полностью в 1825 году, поэма в 1826 была переиздана, а в 1827 появилось третье издание, на которое откликнулся своей статьей Шевырев. Читатели ставили «Чернеца» в один ряде «южными» поэмами А.С. Пушкина, а иногда и выше их. Сам Пушкин высоко оценил поэму Козлова в письме брату Льву Сергеевичу из Михайловского (первая половина мая 1825) и П.А. Вяземскому (25 мая 1825), а также в стихотворении «Козлову», которое было написано в том же месяце. Предисловие к первому изданию поэмы написал В.А. Жуковский" - пишет о произведении Козлова В.М. Маркович.

С.П. Шевырев об этом произведении Ивана Козлова пишет: "Уже в третий раз издается повесть нашего слепца поэта, не раз облитая слезами прекрасных читательниц. Давно уже женская чувствительность снизала ему жемчужный венец, которым он вправе гордиться и утешаться. Теперь, когда произведение не пленяет нас новостью, часто выгодной для поэтов, мы можем спокойно наблюдать его и взором беспристрастным усмотреть его красоты и недостатки. Потому да не скажут, что мы слишком поздно принимаемся за разбор "Чернеца".

Поэт совершил свое дело; он с чувством рассказал печальное происшествие; красавицы оплакали кончину Чернеца, но отгадала ли наша критика тайну сих слез, столь дорогих для поэта? Всякое горестное происшествие даже из обыкновенной жизни светской, искусно рассказанное, может привести в слезы слабую чувствительность; но сии слезы дадут ли право сему случайному рассказу занять место в ряду произведений изящных? То, от чего плачет иной, совсем не тронет другого; это зависит от расположения сердца, от разности в чувствах, даже от нерв, от темперамента, наконец даже от образования. Итак, не всегда можно верно ценить творение искусства по тем чувствам, которые оно производит на людей известного свойства: лучше и вернее непосредственно проникнуть в его сущность - и им самим оценять его...."

Текст статьи полностью

Статья Шевырева, появившаяся позже других рецензий, отличалась от них многосторонностью освещения своего предмета, аналитическим подходом и постановкой важных теоретических проблем, полемикой с байронизмом, чрезвычайно влиятельным тогда в русской литературе.


С.П. Шевырев. Замечание на замечание к. Вяземского о начале русской поэзии

Об этой статье Шевырева В.М. Маркович пишет: "Шевырев полемизирует с мыслью, которая была высказана П.А. Вяземским в его статье о книге «Сочинения в прозе В. Жуковского», опубликованной в Петербурге в 1826 году. Вяземский утверждал, что новая русская литература несомненно выиграла бы, «если б первым классическим сочинением были сатиры, а не оды» (Московский телеграф. 1826. Ч. XII. № 23. С. 177). Оспаривая это утверждение, Шевырев развивает несколько очень важных для русской критики теоретических идей, дающих диалектическое представление о природе искусства и его отношениях с реальностью."

Сам критик, полемизируя с Вяземским утверждает: "В первый раз встречаем мы это суждение: оно противоречит всем доселе известным мыслям классических критиков. Источник поэзии, сего первенца словесности у всех народов, есть вдохновение. От сей простой и общей истины поведем суждение наше. Вдохновение рождается от избытка мыслей и чувств в душе человека. Мысли и чувства суть плод его деятельной жизни: этому служат ясным доказательством народы, первенствующие в истории, и каждый человек в отдельности. Чем более он действует, тем более живет, а следовательно, тем более сообщается с предметами, тем более мыслит и чувствует. После смелых подвигов доблести, искушающей судьбу, следуют подвиги творящей фантазии. Это свидетельствуют нам все народы в истории словесности; сначала пробуждалась в них жизнь; они с жадностию устремлялись к действиям, сценою которых было кровавое поле войны; обогащаясь добычею сокровищ, они обогащались добычей опыта - мыслию, чувством, сознанием собственной силы - и наконец гром победоносного оружия отзывался в песнях вдохновенного барда. Эпическая поэзия и песни - вот общее начало словесности у всех народов. В подтверждение сего заметим, что в поэмах эпических прославлялись всегда войны не оборонительные, но наступательные, как смелые подвиги ума изобретательного. Таков предмет "Илиады" Гомеровой, "Освобожденного Иерусалима", "Луизиады" Камоэнса и проч. У нас от скупой древности осталось одно бесценное произведение, которое свидетельствует сию истину. Это "Слово о полку Игореве", где прославлен смелый подвиг доблестных витязей Юга. Не в нем ли должно искать зародыша нашей русской поэзии? Быть может до сих пор мы не обращали на него надлежащего внимания, так как и на все народное; но мы знаем, что и песни Омира собраны только при Солоне..."

Текст статьи целиком


С.П. Шевырев. Веверлей, или Шестьдесят лет назад. Соч. Валтера Скотта

Третий очерк критика посвящён произведению модного в середине XIX века писателю Вальтеру Скотту. Шевырев пишет: "Несмотря на успехи В. Скотта в сем роде сочинений, удивившие целую Европу и заслужившие ему название Гомера наших времен, имя романа не получило еще прав гражданства в поэзии. Всеобъемлющий В. Скотт давно уже вручил ему неотъемлемое право — стоять наряду с изящными образцами древнего и нового мира; но ни один еще издатель риторики, приткнувший сей род сочинений к роду повествовательной прозы или писем, не осмелился перенести его в область поэзии по примеру В. Скотта, и верно редкий почитатель его романов на русском языке догадался избавить его от соседства Жанлис с сестрами и братиею.

Привязываясь к именам, а не к понятиям, мы смешиваем в уме своем все романы; если б В. Скотт, новый изобретатель сего рода, изобрел вместе новое имя для своих произведений, это было бы весьма благодетельно для многих его читателей.

Роман наравне с эпопеей, лирою, драмой имеет свое начало в общих законах поэзии. Жизнь человеческая есть неисчерпаемый источник для поэта. Чем оживляет он картины самой природы, перенося их в область фантазии? — Собою. Нам сродно всюду искать самих себя; этот эгоизм есть врожденное чувство, нераздельное с чувством бытия нашего. Жизнь человеческая в разных его видах изображается разными родами искусства. Внешняя сторона ее, являющаяся во внешних происшествиях, преимущественно в истории народов,— есть предмет эпопеи; внутренняя жизнь со всем ее богатством мыслей и чувствований, производимых явлениями внешними, есть предмет лирической поэзии; наконец, и ту и другую жизнь в совокупности, мир внутренний и внешний человека представляет драма в борении его с судьбою или в противоречиях с самим собой. Первое есть удел трагедии, второе — комедии.

Удел каждого рода поэзии ограничен; но есть род ее всеобъемлющий, неограниченный, ничего не исключающий. Если позволено в прозе говорить языком поэзии, то мы сравним жизнь человеческую с обширным, разнообразным потоком, величественно вращающим бесконечные миллионы волн и струй по неизмеримому полю времен... "

Текст статьи целиком


С.П. Шевырев. Писатели между собой. Комедия Вас. Головина

Шевырев пишет: "Сия комедия носит на себе все признаки классической. Она написана в пяти действиях, шестистопными ямбами; в ней соблюдено единство времени и места; лиц не много; пристойность вкуса не оскорбляется никакой непозволительной выходкой; есть характеры и интрига, есть завязка и развязка; кажется, автор всем снабдил свою комедию, чтобы дать ей право на место в списке любимиц Талии. Но отчего впечатление, произведенное чтением оной, так неполно, так слабо? Отчего душа, в продолжение чтения, не увлекается никаким интересом, и при конце не приобретши ни одной новой мысли, ни одного чувства, утомленная, с радостию покидает эту пиэсу, как всякое обыкновенное явление жизни светской? Это заставляет думать, что помянутые достоинства комедии суть достоинства отрицательные, что комик, желающий действовать на человека, не успел еще, если только избежал погрешностей и не дал своей комедии качеств положительных, которые заключаются в живом, полном и ясном изображении жизни со стороны ее смешных противоречий и в игривой, легкой форме представления.

Вероятно, не всем читателям нашим известно содержание сей комедии, и потому, дабы оправдать наши мысли, постараемся как можно короче рассказать слишком запутанное и скучное действие оной. - Пионина, богатая женщина, помешанная на метромании, приехала в Москву к своей племяннице, молодой вдове, княгине Тирской, которая, также и по метромании будучи сродни тетушке, завела у себя в доме литературное общество. Цель прибытия Пиониной в Москву - вступить в члены и выдать племянницу по выбору своего вкуса за того из двух поэтов-женихов княгини, кто отличится в состязании своими стихами. Княгиня предоставляет себя на волю тетушки из видов на ее наследство. Несмотря на то, она предпочитает Пламенова Тонскому, уважая его талант и истинную любовь к ней. Тонской своею лестию успевает во мнении тетушки; Пламенов в двух несчастных встречах с нею лишается ее милости. К тому же член общества, журналист Лезвинский, завистник его таланта и враг по отношениям литературным, вредит ему во мнении Пиониной, но между тем обманывает Пламенова и, примирившись с ним наружно, выдает ему себя за услужливого друга. Сам же, вытребовав оду Пламенова, им еще не напечатанную и написанную для получения желанного приза, пишет на него злую критику - и открывает одному из членов, Трутневу, который пользуется особенною благосклонностию Пиониной за похвалы ее стихам, намерение - поместить в своем журнале помянутую статью, выдавая ее за чужую. Но увидев, что Трутнев на стороне Пламенова и хочет открыть его замыслы, он обращает дело в шутку и дает честное слово бросить критику. Параша, служанка княгини, убеждает Трутнева, что он пленил Пионину, и он надеется получить ее руку, что и обещает ему Параша, если он будет помогать Пламенову. Она, чтоб примирить Пионину с Пламеновым, которому даже отказано от дома за невинно произнесенную хулу на стихи ее, заставляет Трутнева написать стихи в честь Пиониной и выдать их от имени Пламенова. Это средство удается - и Пионина снова примиряется с поэтом, без ведома коего все это сделалось. На состязании ему отдается преимущество перед Тонским. Трутнев вместе с Пиониной обнаруживает козни Лезвинского, а потом и сам несчастный после многих хлопот получает отказ. В заключение Пламенов и княгиня радуются помолвке, Пионина - племяннику поэту, Параша - отпускной, из которой она и трудилась, а читатель и зритель радуются окончанию пиэсы..."

Текст статьи целиком



02.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Тихомиров

Л.А. Тихомиров. Социально-политические очерки

В которые входят три очерка: "Гражданин и пролетарий"; "Заслуги и ошибки социализма"; "Плоды пролетарской идеи"

Тихомиров Лев Александрович (1852 - 1923) - политический деятель, публицист, религиозный философ.

Лев Тихомиров пишет: "Получив от книгоиздательства "Верность" предложение дать для его изданий несколько брошюр по социально-экономическим вопросам, я пользуюсь этим приглашением тем охотнее, что оно идет навстречу задаче, мною уже себе поставленной.

Социально-революционное движение протекает у нас не только с ненормальной бурностью, но, по убеждению моему, в чрезвычайном противоречии с действительными интересами рабочего класса. В виду этого значительная часть моей писательской деятельности была за последний год (по преимуществу в газетах "Колокол" и "Московский голос") посвящена напоминанию тех основ общественности и экономики, на которых рабочий класс только и может воздвигать удовлетворение своих нужд.

Наш рабочий класс, по недостатку подготовки, очень легко поддается влияниям со стороны социально-революционного движения, старающегося подорвать эти основы. Рабочие, особенно за последний год, обнаруживают опасную для их дела склонность поддаваться руководству, исходящему не из их среды. Между тем только самостоятельными усилиями и работой мысли какого бы то ни было класса совершается правильное развитие его и его программы.

Роль интеллигенции в отношении народа, вообще, должна быть для него не командующей, а только вспомогательной. Она должна не предписывать рабочим той или иной линии поведения, но более всего стремиться пробуждать в них самостоятельную работу мысли, доставляя возможно полное осведомление о данных науки или опыта других стран.

Эту именно цель и ставлю я настоящим социально-политическим очеркам.

При современном развитии производительных сил рабочие обрабатывающей промышленности представляют многочисленный и важный класс общества. Как их собственные нужды, так и их социальные обязанности, а в связи с этим их организация, их надлежащее положение в государстве образуют ряд задач, составляющих содержание рабочего вопроса.

Этот ряд задач требует теперь чрезвычайного внимания общества, государственных деятелей и особенно самих рабочих. Но в этой крайне сложной области доселе по всему миру достигнуто весьма еще немногое, главным образом потому, что в среде самих рабочих было доселе проявлено слишком мало самостоятельного изучения своего положения и его отношений к другим классам общества..."

Полный текст статьи


С.Т. Аксаков. Семейная хроника

Аксаков С.Т.

Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859), русский писатель, литературный и театральный критик, мемуарист, автор книг о рыбалке и охоте. Отец русских писателей и общественных деятелей славянофилов: Константина, Ивана и Веры Аксаковых. Член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии наук.

Сергей Тимофеевич Аксаков происходил из старинной дворянской семьи. Детство Аксакова прошло в Уфе и в имении Ново-Аксаково.

В возрасте 8-и лет, в 1801 г. Аксаков был определен в Казанскую гимназию. С 1804 г., когда старшие классы гимназии были преобразованы в 1-курс новообразованного Казанского Университета, Аксаков становится в нём студентом.

В годы своей учёбы в Казанском Университете (1804 – 1807) Аксаков участвует в издании рукописных журналов «Аркадские пастушки» и «Журнал наших занятий». В них он публикует свои первые литературные опыты – стихи, написанные в наивно-сентиментальном стиле.

С 1806-го года Аксаков принимает участие в деятельности «Общества любителей отечественной словесности» при Казанском Университете. Свое участие в нём он прерывает в июне 1807 года в связи с переездом в С.-Петербург.

Воспоминания детства и юности Аксакова впоследствии легли в основу его мемуарно-автобиографической трилогии: «Семейная хроника» (1856), «Детские годы Багрова-внука» (1858), «Воспоминания» (1856).

После смерти своего отца Тимофея Степановича в 1837 году он наследует довольно крупные поместья. А в 1843 г. приобретает именье Абрамцево, в 50-и верстах от Москвы. В 40-х годах претерпевает коренные изменения тематика творчества Аксакова. Он приступает к написанию «Семейной хроники».

История написания «Семейной хроники» растянулась почти на полтора десятилетия. Начало работы над ней относится к 1840-му году. Но вскоре Аксакова отвлекло от неё написание записок о рыбалке и охоте. Хотя он и не переставал размышлять о большой мемуарном произведении, но работа над ним возобновилась лишь в 1852 г.

По мере написания, книга публиковалась по частям в периодике: небольшой эпизод из неё появился ещё в 1846 г. в «Московском литературном и ученом сборнике». Спустя 8 лет, первый «отрывок» – в «Москвитянине» (1854), четвёртый – в «Русской беседе» (1856) и пятый – в «Русском вестнике» (1856). Параллельно Аксаков работал над «Воспоминаниями», которые в 1856 г. под одной обложкой вместе с первыми тремя отрывками «Семейной хроники» вышли отдельной книгой. В том же году Аксаков во 2-е издание добавляет оставшиеся два отрывка, и «Семейная хроника», наконец, принимает свою законченную форму.

Текст воспоминаний "Семейная хроника"

«Семейная хроника» состоит из пяти отрывков. Первый отрывок посвящен описанию жизни семьи после переезда на новые земли в Уфимское наместничество.



01.09.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.

Гоголь

Н.В. Гоголь. Искусство есть примирение с жизнью

Николай Васильевич Гоголь (1809 - 1952) русский писатель малороссийского происхождения, драматург, поэт, критик, публицист.

Настоящая статья представляет собой письмо к В.А. Жуковскому от 10 января н. ст. 1848 г. из Неаполя. Гоголь пишет: "Не мое дело решить, в какой степени я поэт; знаю только то, что, прежде чем понимать значенье и цель искусства, я уже чувствовал чутьем всей души моей, что оно должно быть свято. И едва ли не со времени этого первого свиданья нашего оно уже стало главным и первым в моей жизни, а все прочее вторым. Мне казалось, что уже не должен я связываться никакими другими узами на земле, ни жизнью семейной, ни должностной жизнью гражданина, и что словесное поприще есть тоже служба. Еще я не давал себе отчета (да и мог ли тогда его дать), что должно быть предметом моего пера, а уже творческая сила шевелилась и собственные обстоятельства жизни моей наталкивали на предметы. Все совершалось как бы независимо от моего собственного (свободного) произволения. Никогда, например, я не думал, что мне придется быть сатирическим писателем и смешить моих читателей. Правда, что, еще бывши в школе, чувствовал я временами расположенье к веселости и надоедал товарищам неуместными шутками. Но это были временные припадки, вообще же я был характера скорей меланхолического и склонного к размышлению. Впоследствии присоединилась к этому болезнь и хандра. И эти-то самые болезнь и хандра были причиной той веселости, которая явилась в моих первых произведениях: чтобы развлекать самого себя, я выдумывал без дальнейшей цели и плана героев, становил их в смешные положения - вот происхождение моих повестей! Страсть наблюдать за человеком, питаемая мною еще сызмала, придала им некоторую естественность; их даже стали называть верными снимками с натуры. Еще одно обстоятельство: мой смех вначале был добродушен; я совсем не думал осмеивать что-либо с какой-нибудь целью, и меня до такой степени изумляло, когда я слышал, что обижаются и даже сердятся на меня целиком сословия и классы общества, что я наконец задумался. "Если сила смеха так велика, что ее боятся, стало быть, ее не следует тратить по-пустому". Я решился собрать все дурное, какое только я знал, и за одним разом над ним посмеяться - вот происхождение "Ревизора"! Это было первое мое произведение, замышленное с целью произвести доброе влияние на общество, что, впрочем, не удалось: в комедии стали видеть желанье осмеять узаконенный порядок вещей и правительственные формы, тогда как у меня было намерение осмеять только самоуправное отступленье некоторых лиц от форменного и узаконенного порядка. Представленье "Ревизора" произвело на меня тягостное впечатление. Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и на себя самого, бывшего виной тому, что меня не поняли. Мне хотелось убежать от всего. Душа требовала уединенья и обдуманья строжайшего своего дела. Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы. Я видел и обнимал порознь много частей, но план целого никак не мог предо мной выясниться и определиться в такой силе, чтобы я мог уже приняться и начать писать. На всяком шагу я чувствовал, что мне многого недостает, что я не умею еще ни завязывать, ни развязывать событий и что мне нужно выучиться постройке больших творений у великих мастеров. Я принялся за них, начиная с нашего любезного Гомера. Уже мне показалось было, что я начинаю кое-что понимать и приобретать даже их приемы и замашки, - а способность творить все не возвращалась. От напряженья болела голова. С большими усилиями удалось мне кое-как выпустить в свет первую часть "Мертвых душ", как бы затем, чтобы увидеть на ней, как я был еще далек от того, к чему стремился. После этого нашло на меня вновь безблагодатное состояние. Изгрызалось перо, раздражались нервы и силы - и ничего не выходило. Я думал, что уже способность писать просто отнялась от меня. И вдруг болезни и тяжкие душевные состоянья, оторвавши меня разом от всего и даже от самой мысли об искусстве, обратили к тому, к чему прежде, чем сделался писатель, уже имел я охоту: к наблюденью внутреннему над человеком и над душой человеческой. О, как глубже перед тобой раскрывается это познание, когда начнешь дело с собственной своей души! На этом-то пути поневоле встретишься ближе с Тем, Который Один из всех доселе бывших на земле показал в Себе полное познанье души человеческой, божественность Которого если бы даже и отвергнул мир, то уж этого последнего свойства никак не в силах отвергнуть, разве только в таком случае, когда сделается уже не слеп, а просто глуп. Этим крутым поворотом, происшедшим не от моей воли, наведен я был заглянуть глубже в душу вообще и узнать, что существуют ее высшие степени и явления. С этих пор способность творить стала пробуждаться; живые образы начинают выходить ясно из мглы; чувствую, что работа пойдет, что даже и язык будет правилен и звучен, а слог окрепнет. И, может быть, будущий уездный учитель словесности прочтет ученикам своим страницу будущей моей прозы непосредственно вослед за твоей, примолвивши: "Оба писателя правильно писали, хотя и не похожи друг на друга". Выпуск книги "Переписка с друзьями", с которою (от радости, что расписалось перо) я так поспешил, не подумавши, что, прежде чем принести какую-нибудь пользу, могу сбить ею с толку многих, пришелся в пользу мне самому. На этой книге я увидел, где и в чем я перешел в то излишество, в которое, в эпоху нынешнего переходного состоянья общества, попадает почти всякий идущий вперед человек. Несмотря на пристрастье суждений об этой книге и разномыслие их, в итоге послышался общий голос, указавший мне место мое и границы, которых я, как писатель, не должен переступать..."

Текст статьи полностью


Н.В. Гоголь. О сословиях в государстве

Статья осталась незавершенной; написана в середине 1840-х гг. По содержанию тесно связана с «Выбранными местами из переписки с друзьями». 11 июня н. ст. 1847 г. Гоголь, обращаясь к П. А. Вяземскому с просьбой написать статью о «тех истинах, о которых могут сказать только люди государственные», замечал: «Если о них не раздадутся теперь здравые определения, годные укрепить хотя некоторых или дать им знать, по крайней мере приблизительно, чего держаться, то их пойдут скоро коверкать вовсе негосударственные люди и могут сбить всех с толку. Вы видите, что некоторое поползновение к тому уже обнаруживается. Даже и я, человек вовсе негосударственный, заговорил о том». Хотя Гоголь имел здесь в виду прежде всего свои «Выбранные места из переписки с друзьями», в еще большей мере это относится к настоящей статье. Возможно, потому она и осталась незавершенной.

Гоголь пишет: "Прошло то время, когда идеализировали и мечтали о разного рода правлениях, и умные люди, обольщенные формами, бывшими у других народов, горячо проповедывали: одни - совершенную демократию, другие - монархию, третьи - аристократию, четвертые - смесь всего вместе, пятые - потребность двух борющихся сил в государстве и на боренье их основывали <...> Наступило время, когда всякий более или менее чувствует, что правленье не есть вещь, которая сочиняется в голове некоторых, что она образуется нечувствительно, сама собой, из духа и свойств самого народа, из местности - земли, - на которой живет народ, из истории самого народа, которая показывает человеку глубокомысленному, когда и в каких случаях успевал народ и действовал хорошо и умно, и требует - внимательно все это обсудить и взвесить..."

Текст статьи целиком


Н.В. Гоголь. Правило жития в мире

Написано в Ницце, где Гоголь провел зиму 1843/44 г. В Ницце Гоголь делает выписки из творений святых отцов, с которыми знакомит своих друзей. Созданию «Правила жития в мире» предшествует сборник выписок. В этом сборнике можно найти идеи, отразившиеся в «Правиле...».

Известие о новых сочинениях Гоголя дошло и до Москвы. Н. М. Языков писал Ф. В. Чижову в Рим 21 октября 1845 г.: «Слух, вами мне сообщенный, что 2 часть «Мертвых душ» не пропущена цензурою, едва ли верен. На днях была в Москве г-жа Смирнова... приятельница Гоголя: она объявила,, что он написал какое-то богословское сочинение в 2-х томах, а о «Мертвых душах» у него, дескать, и помину нет» (цит. по: Языков Н. М. Свободомыслящая лира. М., 1988. С. 319).

В 1965 г. беловые рукописи указанных сочинений Гоголя были обнаружены Б. Бессоновым среди бумаг Виельгорских в архиве Ленинградского отделения Института истории АН СССР. «О тех душевных расположениях и недостатках наших...» Бессонов опубликовал в журнале «Русская литература» (1965. № 3). «Правило жития в мире» впервые напечатал норвежский славист Гейр Хетсо.

Текст статьи целиком

Гоголь пишет: "Начало, корень и утвержденье всему есть любовь к Богу, Но у нас это начало в конце, и мы все, что ни есть в мире, любим больше, нежели Бога. Любить Бога следует так, чтобы все другое, кроме Него, считать второстепенным и не главным, чтобы законы Его были выше для нас всех постановлений человеческих, Его советы выше всех советов, чтобы огорчить Его считать гораздо важнейшим, чем огорчить какого-нибудь человека. Любить Бога значит любить Его в несколько раз более, чем отца, мать, детей, жену, мужа, брата и друга; а мы даже и так Его не любим, как любим их. Кто любит Бога, тот уже гораздо более любит и отца, и мать, и детей, и брата, чем тот, кто привязывается к ним более, чем к Самому Богу. Любовь последнего есть один оптический обман, плотская чувственная любовь, одно страстное обаяние. Такая любовь не может поступать разумно, потому что очи ее слепы. Любовь же есть свет, а не мрак. В любви заключается Бог, а не дух тьмы: где свет, там и спокойствие, где тьма, там и возмущение. И потому любовь, происшедшая от Бога, тверда и вносит твердость в наш характер и самих нас делает твердыми; а любовь не от Бога шатка и мятежна и самих нас делает шаткими, боязливыми и нетвердыми. И потому прямо от Божьей любви должна происходить всякая другая любовь на земле..."


"Жёлтые" новости наших проектов


19 августа 2009 года. Внимание, внимание!!!
Очередная жёлтая новость!

Лис Лис

Ну как же обойтись без жёлтых новостей?!! Без них никак нельзя!

Как мы уже говорили об этом ранее - Жёлтые новости чрезвычайно полезны т.к. двигают нашу жизнь вперёд и не дают скучать!


И вот, очередная Желтая новость не заставила себя ждать.

Кратко можно сказать так: на наш каталог "Сентябрьский Лис" нагрянули слэшеры!!!

Можно поговорить о событии подробнее.

На "Сентябрьский Лис" пришёл человек (ник - Адьютант), принёс рекламу и поставил ее в Исторический раздел. Чрезвычайно занятый в последнее время администриссимус Сентябрьский Лис, поверил Адьютанту на слово, что это историчка, тем более, что текст шаблона рекламы говорил только об исторический направленности игры, проверил ответную рекламу и энергично убежал в реал.

На поверку оказалось, что это классическая игра слэшеров.

Далее возник прелюбопытный разговор, часть которого мы здесь приводим:


Solo напомнила о правилах форума "Сентябрьский Лис", написав:

"Из правил данного форума: в каталог не принимается реклама форумов, пропагандирующих любые половые отклонения."

На это логичное напоминание Адъютант отвечает:

"администрация проверила форум и допустила к участию в каталоге. Поэтому все остальное я считаю просто попытками устроить здесь разборки. И отвечать на выпады в таком ключе не собираюсь совершенно. У нас никто не занимается сексом с животными, трупами и т.д. Все остальное-часть нормальной, человеческой жизни..." и подкрепляет своё заявление отрывком правил со своего личного форума, которые к правилам форума "Сентябрьский Лис" не имеют никакого отношения.

На это заявление соадминистратор Сентябрьского Лиса - Мэгги - указывает, что: "Любовные отношения между мужчиной и мужчиной (равно как и между женщиной и женщиной) никогда и ни в какие времена не считались нормой."

На сообщение Мэгги Адъютант отвечает тем, что отсылает администратора в древний Рим и древнюю Грецию, а так же намекает на то, что без слэша не было бы ни литературы, ни скульптуры, ни искусства вообще. А так же обвиняет администратора "Сентябрьского лиса" в том, что он не ознакомился с игрой Адъютанта в подробностях и не прочёл все игровые темы рекламируемого форума.

На это заявление можно было бы ответить лишь следующим:

"Сентябрьский Лис" - рекламный каталог, а не форум критиков. Мы не оцениваем литературность постов и качество ведения игры. Мы определяем только то, на сколько морально или аморально с точки зрения администрации данного форума размещать у себя рекламу той или иной игры, чем в принципе занимается любой человек, который размещает какую-либо рекламу на своей площадке."

Однако, Мэгги более расширенно объясняет суть проблемы, поскольку тема слэша затрагивается уже не в первый раз.

Полностью разговор можно прочитать в ЭТОЙ ТЕМЕ

К слову о слэшерах. Не так давно у нас на форуме сайта "Литература и жизнь" был разговор, что люди, пропагандирующие слэш, вовсе не мужчины (как это можно было бы предположить первоначально), а женщины.

Вот иллюстрация к этому мнению: Адьютант пишет о себе в женском роде.

(См. указанную выше тему "Сентябрьского Лиса").




Наши проекты

Монастыри и храмы Северо-западаЛитература и жизнь. Проблемы современной литературыПолитический детектив. Англия 1931RPG Настоящие Звёздные Войны - IIФорумные ролевые игры. Проблемы, решения, реклама



Hosted by uCoz