 |
Новости сайта Монастыри и храмы Северо-запада25.08.2009 на сайт добавлен альбом: Церковь Благовещания Пресвятой Богородицы в Александро-Невской лавре. 
День освящения первой деревянной Благовещенской церкви - 25 марта 1713 - является и официальной датой основания Александро-Невского монастыря. Проектировка монастырского комплекса была поручена Петром I италианскому архитектору Доменико Трезини. За исполнением всех строительных работ по утверждённому проекту наблюдал не Трезини, а Христоф Конрат. Первая деревянная церковь Благовещения Пресвятой Богородицы была заложена в 1712 году. Через несколько лет, в 1717 - 1723 годах на месте деревянной Благовещенской церкви по проекту Трезини построили каменный двухэтажный храм, существующий и ныне. Сооруженное по проекту Доменико Трезини здание, расположенное в северо-восточном углу монастырского каре близ главного входа во двор монастыря на правом берегу реки Монастырки (налево от ворот), послужило образцом для более поздних построек. Первым настоятелем монастыря стал архимандрит Феодосий. Это здание сейчас является самой старой постройкой на территории лавры. 12 сентября 1724 года, в третью годовщину Ништадтского мира, в нём освятили придел Александра Невского (на втором этаже). Только после этого мощи благоверного князя Александра Невского были перенесены в монастырь. Мощи были вывезены из владимирского Боголюбского Рождественского монастыря почти за год до того - 11 августа 1723 года и 20 сентября были привезены в Шлиссельбург, где и оставались почти год - до 1724 года - ведь храм в будущей лавре ещё не был достроен. 30 августа (ст.ст.) / 12 сентября (н.ст.) мощи были перенесены в Санкт-Петербург и установлены в Благовещенской церкви, где находились в серебряной раке вплоть до 1790 года, когда они были перенесены в Троицкий собор. Через три дня после перенесения - 2 сентября 1724 года (ст.ст.) - Указом было установлено празднество перенесение мощей Благоверного князя Александра Невского... Альбом расположен по адресу: Церковь Благовещания Пресвятой Богородицы в Александро-Невской лавре 17.08.2009 на сайт добавлен альбом: Единоверческая часовня во имя Святителя Николая Чудотворца. 
В 1817 году уполномоченный Санкт-Петербургского единоверческого общества купец Козьма Захарович Чурсинов подал митрополиту Амвросию прошение о постройке новой церкви на приобретённом им участке земли, близ Московской Ямской, на пересечении Никольской улицы (после 1917 года - ул. Марата) и Кузнечного переулка. В 1819 году было получено разрешение Императора Александра I. Закладка церкви состоялась 20 августа 1820 года, по проекту архитектора, работавшего в стиле позднего ампира - Авраама Ивановича Мельникова (1784 – 1854), автора знаменитой Колыванской вазы в Эрмитаже и целого ряда зданий в центре Одессы. Здание в плане имеет крестообразную форму, и расчленено карнизом на два яруса. К нижнему ярусу примыкает портик с шестью дорическими колоннами, верхний ярус оформлен четырьмя угловыми башнями, связанными друг с другом колоннадой. Большой купол размещается посредине, по бокам - четыре малых купола. Внутри свод храма поддерживают тридцать две кирпичные колонны, декорированные под мрамор. Парусные своды над центральным объемом несут круглую колоннаду-ротонду, вписанную в объем второго этажа... Альбом находится по адресу: Единоверческая часовня во имя Святителя Николая Чудотворца 05.08.2009 на сайт добавлен альбом: Церковь Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади 
В 20-х годах XVIII века на Конюшенной площади у Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова) было построено здание Конюшенного ведомства (Конюшенный двор) по проекту архитектора Н.Гербеля. Комплекс был сооружен в 1720 -1724 годах. В Зданиях двора размещались конюшенная контора, конюшни, службы, а также квартиры работников Двора. В 1736 году императрица Анна Иоанновна, уступая желанию служащих придворного Конюшенного двора иметь свой храм, распорядилась построить здесь церковь. Под храм было отведено главное здание придворных конюшен, в центре комплекса, в палате над воротами. Деревянная церковь Спаса Нерукотворного предположительно была построена архитектором Доменико Трезини. Храм был торжественно освящен в 1737 году. В церковь перевезли Образ Спаса Нерукотворного, шитую шелками и жемчугом Плащаницу и икону Знамение. Эти святыни были привезены из Константинополя и до 1743 хранились в домовой церкви графа М.Г. Головкина. По преданию, в 1814 году, Образ Всемилостивейшего Спаса из Конюшенной церкви находился с императором Александром I при взятии Парижа. В 1828 году на основании этого предания император Николай I брал его с собой в Турецкий поход, на что есть документ следующего содержания, присланный министром императорского двора, князем Волконским, к шталмейстеру придворной конюшни, князю Долгорукову: "Государю Императору угодно, чтобы хранящийся в придворной церкви, на главных конюшнях, Образ Спаса Нерукотворенного, поступивший в 1743 году на придворную конюшню вместе с церковью от бывшего графа Михаила Головкина, находился при походной Его Величества церкви, в предстоящем походе". В Турецком походе также была и Плащаница из храма. После революции святыни были изъяты, сначала направлены в Эрмитаж, откуда бесследно исчезли... Адрес альбома Церковь Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади Церковь Спаса Нерукотворного Образа открыта ежедневно с 9.00 до 19.00. Литургия служится по Воскресным дням и в праздники. Новости сайта Литература и жизнь31.08.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
В.Ф. Ходасевич. Уход Толстого Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед. Ходасевич пишет: ""Уход Толстого"; "Толстой ушел из Ясной Поляны"... Когда осенью 1910 года эти слова впервые появились в заголовках газет, они тотчас получили особый оттенок - тревожный и роковой. Не уехал, а ушел, то есть что-то бросил, с чем-то порвал, сделал шаг, важный не только для него, но и для человечества. Газетные телеграммы, поначалу неясные, противоречивые, волновали воображение. Ушел - неизвестно куда, затерялся в пространстве, скрылся в ненастной ночи. Потом стали вырисовываться, точно проступать из тумана, отрывочные подробности: Софья Андреевна, Чертков, их соперничество, завещание. Все понимали, что у этого ухода есть какие-то конкретные поводы, что Толстой приведен в действие механизмом каких-то вполне житейских событий - и, конечно, хотели знать эти поводы, вникнуть в события. Но в то же время угадывалось и чувствовалось, что внутренний смысл того, что произошло, перерастает значение и силу всех поводов, что теперь должны наступить события, в которых решится нечто гораздо более важное, чем все яснополянские распри, вместе взятые..." В.Ф. Ходасевич. О Чехове Вторая статья Ходасевича посвящена сравнению творчества Чехова и Державина. Критик пишет: "Державин - лирик, Чехов - эпик. Но державинская лирика мужественна и все время стремится стать эпосом, в то время как эпос Чехова - лиричен и женствен. Державин - всегда в кипении, в борьбе, и чего только нет в его жизни? Он низко падает и высоко восходит. Чехов от всякого шума отходит в сторону, его жизнь - кабинетная, биография - литераторская; он не совершит ничего предосудительного, но и на подвиг вряд ли способен: может быть, по скромности. Державин - воин, Чехов - врач; Державин несет меч и страдание, Чехов - примирение и облегчение. Державин на своем веку шесть человек повесил, Чехов, должно быть, нескольких вылечил. Державин суров и строг, Чехов снисходителен. Державин упрям и сварлив, Чехов мягок, доброжелателен. Державин горд и честолюбив откровенно, даже до дикости; о себе он "мечтает": Един есть Бог, един - Державин. Чехов до той же крайности скромен: Толстой со слезами на глазах расхваливает его рассказ; Чехов краснеет, молчит, протирает пенсне и, наконец, говорит: "Там - опечатки"... Державин не стыдится гоняться за орденами; единственный орденок свой, звание почетного академика, Чехов при первом удобном случае возвращает обратно. Державин ссорится с тремя императорами, он топочет ногами на Екатерину и в глаза обзывает грозного Павла таким словом, какого и напечатать нельзя. Один из двух императоров, при которых протекла творческая жизнь Чехова, даже не знал, что есть у него такой подданный: Антон Павлович Чехов, врач. Державин - организатор, администратор, министр. Чехов - созерцатель: самая даже мысль о действии, тем более о властвовании, ему бесконечно чужда. Жизнь Державина протекает среди "екатерининских орлов", порочных, хитрых, корыстных, но заряженных огромною государственной энергией. Чехову шум государственной машины несносен; ко всем управителям, бюрократам, властителям он стоит спиной; лицо его обращено к безгласной, унылой равнине российской, и "лишние" люди ему милее необходимых..." В.Ф. Ходасевич. Об Анненском Третья статья посвящена И.Ф. Анненскому. Ходасевич пишет: "Толстовский герой Иван Ильич Головин прожил жизнь совершенно как все: учился, женился, делал карьеру, рожал детей - и не думал о том, чем все это кончится. О смерти не думал он, даже когда заболел и слег. Только подслушав разговор жены с шурином, он узнал, что ему, Ивану Ильичу, тоже предстоит умереть, как всем прочим, - и не когда-то там вообще, а очень скоро. И с тех пор каждая минута его жизни была отравлена мыслью о надвигающейся смерти. Поэт Анненский был не таков. О смерти он знал и помнил всегда: во всяком случае - все те годы, которые находятся в поле нашего зрения, будучи отражены его замечательною поэзией. Но, будучи растворен в большей дозе времени, яд этой мысли оказался для Анненского не менее силен, чем для Ивана Ильича. Поэт был отравлен ею. С самого начала до самого конца смерть есть основной, самый стойкий мотив его поэзии, упорно повторяющийся в неприкрытом виде и более или менее уловимый всегда, - словно острый и терпкий запах циана, веющий над его поэзией. У Анненского был порок сердца. Он знал, что смерть может настигнуть его в любую секунду. Когда читаешь его стихи, то словно чувствуешь, как человек прислушивается к ритму своего сердца: не рванулось бы сразу, не сорвалось бы. Вот откуда и ритмы стихов Анненского, их внезапные замедления и ускорения, их резкие перебои. Это - стихи задыхающегося человека..." Статья о поэте Иннокентии Федоровиче Анненском (1855—1909) имела несколько редакций и публиковалась несколько раз. 29.08.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
В.Я. Брюсов. Метерлинк-утешитель (О «жёлтой опасности») Брюсов Валерий Яковлевич (1873 - 1924) - русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Один из основоположников русского символизма. Родился в Москве, в купеческой семье. Будущий мэтр символизма был внуком поэта-баснописца И. Я. Бакулина (фамилией деда Брюсов подписывал некоторые свои сочинения). Большое внимание в семье Брюсовых уделялось «принципам материализма и атеизма», поэтому Валерию строго запрещалось читать религиозную литературу, зато на «французские бульварные романы» запрещения родители не накладывали. Брюсов учился в двух московских гимназиях (с 1885 по 1889 год в частной классической гимназии Ф. И. Креймана, в 1890—1893 годах — в гимназии Л. И. Поливанова). Самые ранние известные стихотворные опыты Брюсова относятся к 1881 году; несколько позднее появились первые (довольно неискусные) его рассказы. В пору обучения в гимназии Креймана Брюсов сочинял стихи, занимался изданием рукописного журнала. В 1890-х годах Брюсов написал несколько статей о французских поэтах. В период с 1894 по 1895 год он издал (под псевдонимом Валерий Маслов) три сборника «Русские символисты», куда вошли многие из его собственных стихов (в том числе под различными псевдонимами). В 1893 году Брюсов поступил на историко-филологический факультет Московского университета, который окончил в 1899 году. После революции вступил в партию, организовал Высший литературно-художественный институт. Брюсов являлся и членом Моссовета. Принимал активное участие в подготовке первого издания Большой советской энциклопедии. 9 октября 1924 года Брюсов скончался в своей московской квартире от крупозного воспаления лёгких. Предлагаем вашему вниманию статью Брюсова Метерлинк-утешитель (О «жёлтой опасности»), посвящённую "Нашествию Востока на Запад и падению Европы"... Вторая статья Брюсова также посвящена модной в начале ХХ века проблеме взаимоотношения Востока и Запада. Брюсов пишет: "Панмонголизм и панисламизм — вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться. Третья такая сила должна зародиться в чёрной Африке. Европейцы совершенно напрасно думают, что Африка — страна, которую можно безнаказанно грабить целые века и население которой в XX веке можно держать в положении рабов, как то делают бельгийцы в своем Конго. Мы скоро услышим ещё один лозунг: «Африка для чёрных!». Народы Дальнего Востока с их чуждой, непонятной нам культурой, мир ислама, объединённый общей верой, и мир чёрных — вот три ближайших угрозы европейской культуре. Гибельно будет, если грядущее столкновение с ними застанет европейцев занятыми, подобно русским князьям, своими «удельными» распрями. Быть может, история ещё впишет в свои скрижали одну или две войны европейских народов между собой. Но то будут уже последние войны народов. Европе предстоит сплотиться перед лицом общих врагов всей европейской культуры. Важно ли, кому будет принадлежать клочок земли, вроде Эльзаса-Лотарингии, Шлезвига-Голыитинии, Скутари, когда под угрозой окажется всё, добытое двумя или даже тремя тысячелетиями культурной жизни. В опасности окажутся наши лучшие достояния, и Шекспир, и Рафаэль, и Платон, которых захотят заменить стихами Саади, картинами Утамаро, мудростью Конфуция. В опасности окажется весь строй нашей жизни, весь её дух, а перед такой угрозой все европейцы не могут не почувствовать себя гражданами единой страны, детьми единой семьи..." В.Я. Брюсов. Война вне Европы В следующей статье Брюсов рассуждает о состоянии Германии и других стран мира. Брюсов пишет: "Наряду с этими совершающимися и возможными территориальными захватами идёт преследование германских судов англичанами по всем океанам. Насчитывают, что англичанами уже захвачено в разных частях света свыше 200 германских судов стоимостью в «миллиард франков» (последняя цифра явно преувеличена), французами — свыше 50, русскими и японцами — свыше 30. Лучшими трофеями оказались захваченные англичанами в Атлантическом океане великаны Северо-Немецкого Ллойда «Кронпринцесса Цецилия» (на которой взято будто бы 40 миллионов марок золотом) и «Кронпринц Вильгельм». Два других великана той же фирмы «Император» и «Фатерланд» были спешно проданы одной нью-йоркской фирме, а «Вифания», долго ускользавшая от английских крейсеров, захвачена 29 августа у берегов Ямайки. Германский пароход «Император Вильгельм Великий» (14000 тонн), превращенный в крейсер, захватил было у берегов Африки несколько английских судов (в том числе пароходы «Арланда», «Гелициан» и др.), но затем у Золотого Берега был застигнут английским крейсером «Хайфлаэр» и потоплен. В Тихом океане немцы захватили близ Цусимы небольшой русский пароход Добровольного флота «Рязань», но англичанами взяты зато германские океанские пароходы «Принц Вольдемар» и «Георг», шедшие на Самоа. Германский крейсер «Карлсруэ» был застигнут в Атлантическом океане английским крейсером «Бристоль» и едва успел спастись, воспользовавшись наступавшей темнотой. Германский крейсер «Блюхер» принужден был укрыться в Пернамбуко (Бразилия) и там разоружиться. В Гонконге, как говорят, видели два германских крейсера, сильно повреждённые в бою, которые вынуждены были снять весь экипаж на берег. И т.д. Сводя все эти известия к одному, приходится признать, что морское и колониальное могущество Германии уже теперь, в начале войны, потрясено до основания, если не сломлено совсем. Почти треть её торгового флота находится в руках неприятеля; остальные суда в лучшем случае обречены на бездействие, а иные из них приходится спешно продавать нейтральным государствам. Военный флот доказал свою неспособность померяться силами с английским флотом и защитить колонии. Император Вильгельм говорил когда-то немцам: «Ваше будущее на воде», — имея в виду деятельность флота и развитие колоний. На создание германского флота истрачены были миллиарды марок как из обще-имперских сумм, так и собранных по всенародной подписке. Крушение этих заветных надежд — первый решительный и очень чувствительный удар, постигший Германию. Как бы ни развивались события далее, от этого удара Германии не скоро оправиться..." И.В. Киреевский. Записка об отношении русского народа к царской власти 
Киреевский Иван Васильевич (1806 - 1856) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист. Учился у Гегеля (в Берлине) и у Шеллинга (в Мюнхене); рассматривал Гегеля как рационалиста и последователя Аристотеля, как последнюю и высочайшую из возможных вершин западной мысли, которой должно быть противопоставлено русское мировоззрение, построенное на чувстве и чистой ортодоксальной вере. Киреевский — поборник славянофильства и представитель его философии. В отходе от религиозных начал и утрате духовной цельности видел источник кризиса европейского Просвещения. Задачей самобытной русской философии считал переработку передовой философии Запада в духе учений восточной патристики. Труды Киреевского впервые были изданы в 1861 в 2 томах. "Основные сферы деятельности Киреевского – философия, религия, литературная и художественная критика. Киреевский с юных лет питал интерес и к экономике. Примечательно, что, готовясь к экзамену для поступления на службу в Московский главный архив Иностранной коллегии, он не только много читал но и пробовал написать сочинение по «экономии». Экономические взгляды Киреевского складывались в русле общей концепции славянофильства и в соответствии его положения как землевладельца, помещика. В частности, Киреевский был сторонником отмены крепостного права, однако в отличие от др. «освободителей крестьян» предвидел возможные отрицательные последствия этой меры, справедливо опасаясь, как бы крестьяне, освободившись от работы на помещиков, не попали в гораздо худшую кабалу (что, к несчастью, слишком часто впоследствии и случалось). Наиболее важное, воистину мировое значение имеет тот вывод, который Киреевский сделал из общей концепции славянофильства применительно к экономической науке. Славянофилы считали, что гибель западной цивилизации, пораженной язвой рационализма, неизбежна; ее может спасти только восприятие православно-славянской цивилизации, наиболее полно раскрывшейся в духе русского народа." - пишет о философе М. Антонов. Предлагаем вашему вниманию Записку об отношении русского народа к царской власти Адресатом письма был, вероятно, Владимир Иванович Назимов (1802-1874) - генерал-лейтенант, попечитель Московского учебного округа в 1849-1855 гг., который взялся хлопотать перед новым министром народного просвещения А.С. Норовым о снятии предварительной цензуры текстов участников «Московского сборника» и о разрешении издание первого славянофильского журнала «Русская беседа». 27.08.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
Н.Ф. Федоров. Статьи религиозного содержания Фёдоров Николай Фёдорович (1829 - 1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма. Опубликован сборник статей Н.Ф. Фёдерова, в который вошли статьи: Вера, дело и молитва Религия - культ предков и воскрешение Еврейская Суббота и христианское Воскресенье О православии и Символе веры Православие в его отличии от эгоизма и альтруизма Смысл евангелия от Иоанна и Евангелия вообще Молитва о всеобщем спасении Рай и ад? или чистилище? Об условности пророчеств о кончине мира Искушение по вопросу о смертной казни Регуляция, метеорическая, как исполнение молитвы "хлеб наш (т.е. трудом приобретенный) даждь нам (т.е. всем) днесь" Обыденное разрушение храма; самого великого, самого святого храма, храма живого Неделя о Лазаре Вифания В чем состоит наша "Мессиада"? "Великая кончина" Будды и Великий Пяток Гениальный разбойник. По поводу картины Ге "Распятие" Сотник в Капернауме и при Кресте О Ренане "Человек есть существо погребающее" Православный погребальный обряд и его смысл О церковно-народном творчестве, а "по-ученому" - о "местных выдумках" К вопросу о праздновании дня Пресв. Троицы О секуляризации как профанации Для чего нужен календарь? Дочь человеческая как примирительница Порабощение Творца творению в новейшем протестантизме В оправдание Приговор и несколько слов в оправдание Сборник статей находится по адресу: Статьи религиозного содержания Ю.И. Айхенвальд. Мариэтта Шагинян 
Ю.И. Айхенвальд (1872 - 1928) - известный литературный и театральный критик, литературовед, публицист, переводчик, мемуарист, эмигрировавший в 1922 году в Берлин. Практически не переиздавался в советское время. Критическая статья посвящённая Мариэтте Шагинян. Айхенвальд пишет: "Не весь сборник" Мариэтты Шагинян "Orientalia" соответствует своему заглавию: наряду со стихотворениями ярко восточного колорита, он содержит и такие, которые совсем не отличаются расовой окрашенностью, а проникнуты общим чувством и особенно общей мыслью - тем, что по преимуществу, но не исключительно характеризует нашего умного автора. Ее стихи далеко не "глуповаты", как этого от поэзии требовал Пушкин, но они и не рассудочны, и много красивых образов, точно лианы, обвивают ствол их интеллектуального содержания. Может быть, впрочем, и ту, и другую - и образность, и мудрость - поэтесса действительно получила от своего родного востока. Она оказалась достойной дочерью его. Все чары и пламень экзотики и эротики вдохнула она в свои строки, звучащие музыкой, дышащие негой, горящие страстью. "Кто б ты ни был, - заходи, прохожий", - зовет у нее женщина, откровенная в своих желаниях; и в этом есть какая-то простота и величие и восточная покорность мужчине: "кто б ты ни был - будешь господином". Дыхание многих ароматов передано в сладострастных, но и простодушных зовах, какие женщина востока посылает своему властителю: "пахнут руки чебрецом и тмином"; "душистый сок из лучших роз" ожидает счастливца, и "благовонен сад сераля", и "цветет миндаль в саду" влюбленной. Не скуднее пиршество, приготовленное глазам: "земле не счесть цветов и злаков; луна - как розовый орех, темней вина небесный полог". А слух услаждают самые стихи поэтессы, сосуд чарующих звукосочетаний. И в тишине и тайне затихшей природы, как только "последний луч на минарете крылом тяжелым стирает ночь", свершается великое таинство любви..." Текст критической статьи целиком Мариэтта Сергеевна Шагинян (1888 - 1982) — русский советский поэт и прозаик, Герой Социалистического Труда, член-корреспондент Академии наук Армянской ССР, лауреат Сталинской премии, лауреат Ленинской премии. Получила прекрасное домашнее образование, училась в частном пансионе, затем — в гимназии Ржевской. В 1912 году окончила историко-философский факультет Высших женских курсов В. И. Герье. В 1906—1919 годах сотрудничала в московской печати и, позднее, в газетах «Приазовский край», «Кавказское слово», «Баку». Опубликовала книги стихов «Первые встречи» (1909), «Orientalia» (1913), затем книги рассказов «Узкие врата» (1914), «Семь разговоров» (1915). Шагинян с энтузиазмом приняла Октябрьскую революцию. В 1930-х гг. окончила Плановую академию Госплана (изучала минералогию, прядильно-ткацкое дело, энергетику), работала лектором, инструктором ткацкого дела, статистиком, историографом на ленинградских фабриках, годы Великой Отечественной войны провела на Урале корреспондентом газеты «Правда». 26.08.2009 в раздел "Как мы делали этот сайт" добавлен урок "Создание простейших фотоальбомов". 
"Для того, чтобы разместить на своём сайте фотографии, можно пойти тремя путями. 1. Найти в сети Интернет готовый фотоальбом, скачать его и установить на своём сайте. Этот путь я не стану рассматривать. 2. Просто разместить фотографии и подписи к ним на своей html-странице, использовав теги для вставки изображения в текст, о которых Алла Михайловна вела речь в Уроке 20 3. Но допустим, вы не хотите, чтобы картинки просто торчали в тексте. Вы хотите, например, чтобы на странице стояли миниатюры, при нажатии на которые на отдельной странице открывалось бы полномасштабное изображение. Или вы хотите, чтобы у вас получилось слайд-шоу, когда картинки сменяются при нажатии на кнопку "Далее", без смены всей страницы. Я расскажу о трёх простейших вариантах создания таких фотоальбомов... Размещаем на странице миниатюры, при нажатии на которые в отдельном окне будет открываться полномасштабная картинка"... Предложенные в уроке способы позволяют даже новичку, который только осваивается с html, создавать свои фотоальбомы и размещать их в сети Интернет. 25.08.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
В.Г. Белинский. Повести Марьи Жуковой Белинский Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. Белинский пишет о М. Жуковой: "Из четырех новых повестей г-жи Жуковой мы положительно недовольны последнею - "Мои курские знакомцы". В ее рассказе много бальзаковской манеры, то есть рассуждений, а по-нашему - резонерства. Основная мысль ее прекрасна: доказать, что для женщины и вне брака есть высокая жизнь - в жизни для других, для отца, матери, братьев, сестер и пр. Такая мысль требовала бы и выполнения, достойного себя, а повесть г-жи Жуковой слаба и бесцветна. Сверх того, есть противоречие между рассуждениями сочинительницы и самою повестью. В рассуждениях она спорит против мужчин, ограничивающих сферу женщины исключительно семейственною жизнию, а в повести показывает, что и вне брака сфера женщины все-таки в семейственности. Назначение женщины - быть счастливою, делая счастие другого, отказываясь от себя для другого. Так; но есть же ведь разница - отказаться от себя для милого сердцу человека, словом, для мужа, или посвятить себя, всю жизнь свою отцу, матери или другому родственнику?.. Если человек по какому-нибудь несчастному случаю лишился употребления рук и ног, да к этому потерял еще и зрение, - для него все-таки существует и молитва к Богу, и мысль, и чувство, и минуты умиления и радости, словом - для него все еще остается жизнь, и он все еще человек; но кто же скажет, что все равно, быть с руками, ногами и глазами или быть без них?.. Так точно нельзя сказать: все равно для женщины, что выйти замуж, что навек остаться девушкою. Равным образом, нельзя слишком нападать и на общество, которое особенными глазами смотрит на девушку-Минерву и с особенною улыбкою говорит: девушка в сорок или пятьдесят лет! Все, не выполнившее своего назначения, кажется чем-то странным. Физиологи - невежливый и грубый народ! - даже утверждают (но мы первые не верим этому!), что будто у засидевшихся девиц притупляется отчасти восприемлемость впечатлений и слабеют другие способности души. Должно быть, что это клевета педантов, во имя науки: достоверно только то, что все, не выполнившее своего назначения, как-то странно и двусмысленно. Впрочем, женщина, которая, отказавшись от надежды на замужество (особенно если потому, что не хотела отдаться по расчету немилому сердца, а милого, почему бы то ни было, не нашла), принялась не за сплетни и злословие, а обратила жар своего любящего сердца на своих родных, или своего родного, и им, или ему, бескорыстно посвятила всю жизнь свою, - есть явление прекрасное, святое, достойное высокого уважения. Только нам кажется, что в "Самопожертвовании", когда мы видим Лизу учительницею маленького женского училища, г-жа Жукова, может быть, сама того не подозревая, удачнее изобразила такую женщину, нежели в повести "Мои курские знакомцы"..." И. Савкина пишет о Марие Жуковой в своём произведении "Провинциалки русской литературы (женская проза 30-40-х годов XIX века)": "Марья Семеновна Жукова — одна из самых популярных женщин-писательниц 30-40-х годов XIX века, имя которой редко упоминается в современных работах по истории русской литературы и, если упоминается, то, как правило, с эпитетами "забытая", "второстепенная". Жукова имеет устойчивую репутацию "литературной провинциалки". Впрочем, она и была провинциалкой и, кажется, совершенно не стыдилась этого звания. О ее биографии известно очень немногое, почти все пишущие о ней опираются на биографический очерк М. С. Коноплевой, которая, как она сама откровенно пишет, в качестве главного источника использовала произведения Жуковой, понимая их как род автобиографии. Родилась писательница в 1805 году в Арзамасе, в этом же провинциальном городке и в деревне отца провела свои детские годы. Получив домашнее образование, семнадцатилетней девушкой вышла замуж за нижегородского помещика Разумника Жукова. Вопреки своему привлекательному имени, муж оказался игроком и волокитой, и с 1830 года супруги жили в разъезде. Марья Семеновна с сыном на некоторое время поселилась в Петербурге, потом по состоянию здоровья должна была на четыре года уехать в южную Францию. Остальную часть жизни (а умерла она в 1855 году) провела в основном в Саратове, куда перевелся по службе ее отец. Зарабатывала себе на жизнь литературным трудом, а также рисованием копий картин, т.е. ее можно назвать профессиональным литератором. " В.Г. Белинский. Ярчук, собака-духовидец. Сочин. Александрова (Дуровой) Дурова, Надежда Андреевна известна также под именем Александра Андреевича Александрова; 17 сентября 1783 — 21 марта (2 апреля) 1866) — первая в русской армии женщина-офицер (известна как кавалерист-девица) и писатель. В «Современнике» , 1836, № 2) были напечатаны её мемуары (впоследствии вошедшие в её «Записки»). Пушкин глубоко заинтересовался личностью Дуровой, писал о ней хвалебные, восторженные отзывы на страницах своего журнала и побуждал её к писательской деятельности. В том же году (1836) появились в 2-х частях «Записки» под заглавием «Кавалерист-Девица». Прибавление к ним («Записки») вышло в 1839. Они имели большой успех, побудивший Дурову к сочинению повестей и романов. С 1840 года она стала печатать свои произведения в «Современнике», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках» и др. журналах; затем они появлялись и отдельно («Гудишки», «Повести и рассказы», «Угол», «Клад»). В 1840 году вышло собрание сочинений в четырёх томах. Рецензия Белинского посвящена её повести "Ярчук..." Белинский пишет: "Г-н Александров, видно, решился дарить нам каждый месяц по большой повести. Доброе дело! а то, право, нечего читать. На этот раз г. Александров вводит своих читателей в мир фантастического, мир сколько обаятельный, столько и опасный - истинный подводный камень для всякого таланта, даже для всякого немецкого поэта, если он не Гофман. Правы ли мы - судите сами. ...И вот наша современная литература! В куче книг видите вы одну с именем автора, которого первые сочинения обнаружили замечательное дарование, с жадностию хватаетесь за нее, - и что же? прочитываете две-три страницы и бросаете... И к чему эти набеги на Богемию, эти претензии на изображение фантастического мира? Пишите, господа, о том, что вокруг вас, что можно брать, не ходя далеко. Дело не в содержании, а в таланте. Гоголь и в ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем умел найти богатое содержание... Ничего нет тяжеле обманутого ожидания, ничего нет тяжеле, как перелистывать груды книг. И все затем, чтобы сказать, Что их не надобно читать!.." «Записки Н. А. Дуровой», опубликованные Пушкиным в его «Современнике», Белинский охарактеризовал как «занимательные и увлекательные до невероятности». Последующие ее произведения заметно уступали «Запискам»; рецензируя почти одновременно с дан» ной повестью другую повесть Дуровой «Угол», Белинский писал о «недостатке вероятности в содержании», «совершенно внешней запутанности л вымысле» и «бледности характеров» (Белинский, АН СССР, т. IV, с. 309). В.Г. Белинский. Записки Александрова (Дуровой) Белинский пишет: "В 1836 году появился в "Современнике" отрывок из записок Девицы-кавалериста. Не говоря уже о странности такого явления, литературное достоинство этих записок было так высоко, что некоторые приняли их за мистификацию со стороны Пушкина. С тех пор литературное имя Девицы-кавалериста было упрочено. Она издала "Девицу-кавалериста", потом "Год жизни в Петербурге", а теперь вновь является на литературную арену с дополнениями к "Девице-кавалеристу". Прежде нежели мы увидели эту книгу, мы прочли в одном из №№ "Литературных прибавлений" прошлого года отрывок из нее, в котором Девица-кавалерист описывает свое детство: Боже мой, что за чудный, что за дивный феномен нравственного мира героиня этих записок, с ее юношескою проказливостию, рыцарским духом, отвращением к женскому платью и женским занятиям, с ее глубоким поэтическим чувством, с ее грустным, тоскливым порыванием на раздолье военной жизни из-под тяжкой опеки доброй, но не понимавшей ее матери! И что за язык, что за слог у Девицы-кавалериста! Кажется, сам Пушкин отдал ей свое прозаическое перо, и ему-то обязана она этою мужественною твердостию и силою, этою яркою выразителыюстию своего слога, этою живописною увлекательностию своего рассказа, всегда полного, проникнутого какою-то скрытою мыслию. Глубоко поразил нас этот отрывок в "Литературных прибавлениях", и по выходе книги мы вновь перечли красноречивые и живые страницы дико-странного и поэтического детства Девицы-кавалериста. Мы приняли глубокое участие в ее потере Манильки и тетери, равно как и всего, что любила она в детстве и что вырывала у ней злая судьба, как бы закаляя ее сердце для того поприща, на которое готовила ее; вместе с нею мы любовались ее Алкидом, гладили его по крутой шее, чувствовали у щеки своей горячее дыхание его пламенных ноздрей..." В.Г. Белинский. Несколько слов о чтении романов Небольшая брошюра под названием «Несколько слов о чтении романов» принадлежала А.О. Ишимовой. Белинский пишет: "Книжечка эта издана для того, чтобы показать заботливым отцам и матерям, какие романы могут читать девицы тех лет, когда их "Звездочка"' называет уже "детьми старшего возраста". Книжечка, как видите, по цели своей очень полезная, потому что в нашем обществе такие вопросы рождаются часто. Но кто скажет, какие именно мы должны читать романы? Одни и те же ли романы должен читать человек взрослый и юноша, одним и тем же ли должна интересоваться женщина, пока еще она не приняла на себя всех супружеских обязанностей и в то время, когда она делается матерью и с этим вместе занимает новое место в общественных отношениях? У нас по крайней мере до настоящего времени говорят, что девица не должна того читать, что может читать женщина, что молодой человек, пока он учится и находится в заведении, может вытверживать только вековым приговором утвержденные отрывки из Корнеля, Расина, Бернардена де Сен-Пьера, прозу Карамзина, стихи Ломоносова, Державина и (с недавнего времени) несколько стихов Пушкина. Это же почти выучивают и девицы. Но мы сделаем здесь один вопрос: что читают девицы, когда они браком освобождаются от надзора родительского, и молодые люди, когда они сходят с ученических скамеек и занимают места в обществе? - От них скрывали или по крайней мере им мало говорили о том, что делается в литературе в настоящее время, они жили посреди писателей XVII и XVIII веков, посреди той жизни, которая была доступна этим писателям, и вдруг после того вступают в жизнь настоящего времени и в литературу этой же эпохи. Им говорили, что новейшие романы пишут зловредно, обольстительно, пагубно для нравственности; хорошо, они были с этим согласны, пока им не надоели старинные писатели и пока они сами не вступили в жизнь. Но как они только восходят на это новое поприще, их, неприготовленных, совершенно обхватывает и общество с своими светскими требованиями и литература с своими новыми интересами, о которых они мало слыхали. Ум их еще свеж и гибок, убеждения изменчивы, и новые писатели, как их ни брани, имеют в себе много блестящих сторон, которыми трудно не увлечься. Что им делать? ..." Ишимова Александра Осиповна (25 ДК 1804-16 ИН 1881) - издательница журналов, популяризатор знаний о Коми крае. Родилась в Костроме. Училась в частных пансионатах. В 1818 приехала в Усть-Сысольск вместе с сосланным сюда отцом. Через два года она уже давала уроки русского и французского языков двенадцатилетнему сыну усть-сысольского купца Латкина Василию, будущему известному коми купцу и промышленнику, автору знаменитого дневника путешествия на Печору. Ишимова А.О. много сделала для пропаганды коми народа и его культуры, став впоследствии редактором русских журналов "Лучи", "Звездочка". В первом из них печатались зырянин Лыткин Г.С., усть-сысольский учитель Кичин В.Е. И сама она публиковала очерки и рассказы с воспоминаниями о своей жизни в Усть-Сысольске. Творчество Ишимовой А.О. положительно оценивали Пушкин А.С., Белинский В.Г. и др. Умерла в Петербурге. 24.08.2009 в библиотеку сайта "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
П.Д. Боборыкин. Памяти Тургенева Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836 - 1921) русский писатель, драматург, журналист, мемуарист. Боборыкин пишет в своём мемуарном очерке: "Скажем, положа руку на сердце, перед могилой нашего художника-писателя, не очень-то ему, должно быть, сладко приходилось от родины на первых шагах его творческого пути, коли он две трети своей жизни провел за границей. Великое ему спасибо и за то, что он совсем не бежал, когда должен был лишиться свободы за несколько сочувственных слов... о ком?... о Гоголе!.. У, нас он был больше гость, чем постоянный житель; но все, что он мог вобрать в свою творческую душу, он вобрал и передал это в образах не одним нам, но и всему свету, той Европе, которую он чтил, как общую мать науки, свободы и человечности, откуда он взял почти все свое духовное добро. Связь с Европой держала его на высоте все тех же начал и .упований, в то время как столько русских писателей и общественных деятелей свихнулись и стали пятиться к татарской орде и византийскому изуверству... Честь и хвала Европе!.. В таких людях, как Тургенев, мы сливаемся с ней всем, что нам драгоценно... И мы знаем, как она умела ценить в нем и писателя и человека..." П.Д. Боборыкин. Тургенев дома и за границей Боборыкин пишет о Тургеневе: "В Тургеневе прежде всего хотелось схватить своеобразные черты писательской души. Он был едва ли не единственным русским человеком, в котором вы (особенно если вы сами писатель) видели всегда художника-европейца, живущего известными идеалами мыслителя и наблюдателя, а не русского, находящегося на службе, или занятого делами, или же занятого теми или иными сословными, хозяйственными и светскими интересами. Сколько есть писателей с дарованием, которых много образованных людей в обществе знавали вовсе не как романистов, драматургов, поэтов, а совсем в других качествах. Про Тургенева же сказать это совершенно невозможно, по крайней мере для всех, кто что-нибудь читал на своем веку. Просто человеком, русским барином, помещиком, охотником он бывал для простых людей: крестьян, местных обывателей на своей родине или же в случайных столкновениях в дороге, дома и за границей. Такое отношение к нему маскировало и в глазах людей чутких много характерных свойств, принадлежащих ему, как типу, созданному и русской и международной жизнью. У нас до сих пор мало разбирали людей, достигших известности в сфере литературы, науки и искусств, с бытовой точки зрения. Первую попытку этого сделал когда-то в своих критических статьях покойный Аполлон Григорьев. Его интересовала родина различных писателей и поэтов; он находил у земляков многие родственные черты творчества, склада ума. Это родство заключается, конечно, и в них самих: в их характере, манере, внешнем типе. И в Тургеневе сказывался барин из центральной великорусской местности, поюжнее от Москвы. Кто знавал его и вместе с тем знаком был с графом Л.Н. Толстым, тот, конечно, согласится, что они оба очень похожи по типу, а по тону и складу речи их положительно можно было принять за родных братьев, хотя голос у них и не совсем был похож. Толстой также, если не родился, то обжился в местности из того же района. Тула и Орел по бытовой жизни близки между собою..." П.Д. Боборыкин. Печальная годовщина (Из воспоминаний о Тургеневе) Боборыкин пишет: "Я не видал похорон Достоевского и Некрасова (тогда я жил в Москве), а поэтому не могу и сравнивать их с тем, как Россия (а не один Петербург) провожала в могилу Тургенева... Но таких похорон я никогда и нигде, за исключением В. Гюго, в Западной Европе не видал, да, вероятно, и не увижу... В них было что-то радостно-торжественное, - как такое определение ни противоречит самой идее похоронной процессии. Но это было именно так. Те, кто помнят этот день, вероятно, подтвердят верность такого "настроения"... Светлый, ярко-солнечный, теплый день. Вся столица встрепенулась и готовилась к этой могучей, первой по счету, манифестации... "Манифестация" значит обнаружение, а это и было настоящее обнаружение чувств лучшей доли русского общества, которая хотела показать всем охранителям и гасильникам, как она желает проводить тело Тургенева в могилу..." "Основное, что характеризует все мемуары писателя, это стремление правдиво осветить события, свидетелем которых он был, и дать беспристрастную оценку людям, с которыми он встречался на жизненном пути. Можно с полным доверием отнестись к словам писателя, утверждавшего, что он ставил «выше всего полную правдивость» в передаче своих впечатлений о лицах, с которыми его сталкивала жизнь, «совершенно забывая о том», как они относились лично к нему. - пишут о Боборыкине Э. Виленская и Л. Ройтберг. - В воспоминаниях Боборыкина обращает на себя внимание масса второстепенных подробностей в описании быта, обстановки, житейских привычек, внешнего облика и тому подобных, порой несущественных деталей, в которых, как ему казалось, должно исчерпывающе раскрыться внутреннее содержание явлений и характеров..." Н.В. Успенский. И.С. Тургенев 
Н. В. Успенский родился в 1837 году в семье священника в селе Большое Скуратово Чернского уезда Тульской губернии. Сначала учился в духовной семинарии, а затем в Медико-хирургической академии и Петербургском университете, который не закончил. Литературная деятельность Успенского началась в 1857 году, когда в журнале «Сын отечества». Позже Николай Успенский, сблизившись с Некрасовым и Чернышевским, стал сотрудником «Современника». В 1861 году по совету и при поддержке Некрасова Успенский ездил в Париж и Италию, где знакомился с западноевропейской жизнью. После конфликта с Некрасовым, Успенский порвал и с «Современником». В дальнейшем пробовал быть учителем (1862 год преподавал в Яснополянской школе Л. Н. Толстого, в Оренбурге и Москве) и продолжал писать, печатаясь в «Отечественных записках» и «Вестнике Европы». В 1864 году писатель проживал в усадьбе Тургенева. Предлагаем вашему вниманию два очерка Николая Успенского о Тургеневе. Первый очерк "И.С. Тургенев" рассказывает о знакомстве с Тургеневым. "Однажды Некрасов, весь обложенный журналами и газетами, лежал в цветном халате и туфлях на низеньком широком диване и просматривал какие-то корректурные листы, а я сидел за круглым столиком и читал помещенное в "Свистке" стихотворение Добролюбова: У ворот двора сквозного Бедный Ванька плачет... - А я забыл вам сказать, Успенский, - прервал молчание Николай Алексеевич, - с вами желает познакомиться Тургенев... Он приехал из Парижа третьего дня... Если хотите, отправляйтесь к нему сейчас же... попадете как раз к обеду. Он остановился в гостинице "Демут" в Большой Конюшенной, рядом со знаменитой булочной Вебера... Там, вы увидите, около самого подъезда гостиницы висит исполинских размеров вызолоченный крендель... Я немедленно нанял извозчика и отправился в Большую Конюшенную, стараясь запомнить существенный признак временного жилища Тургенева - вызолоченный крендель. - Как об вас прикажете доложить? - вежливо и почти робко спросил меня Захар, белокурый и симпатичный лакей Ивана Сергеевича, служащий ему около тридцати лет. Я сказал свою фамилию. - Проси, - услыхал я мягкий голос знаменитого литературного корифея, тяжелые шаги которого раздавались в соседней комнате. Вошедши в зал, я увидал необычайно величественную и богатырскую фигуру нашего неподражаемого беллетриста, который внезапно заключил в свои мощные длани мою руку. Хотя я и не был из числа малорослых, но должен был, подняв голову вверх, смотреть на приветливое и в высшей степени привлекательное лицо Ивана Сергеевича, причем меня немало поразил его тихий голосок, который вовсе не шел к его исполинскому организму..." Н.В. Успенский. Покупка земли у И.С. Тургенева Второй очерк рассказывает о дальнейшей истории отношений между Николаем Успенским и Тургеневым. Н.В. Успенский. Покупка земли у И.С. Тургенева. Николай успенский пишет: "К сожалению, ни Иван Сергеевич, ни я не могли предвидеть, что эта покупка земли вела меня к неизбежной гибели. Заручившись письмом Тургенева, я должен был устраивать фестиваль среди моих родственников и знакомых, которые все без исключения восторгались моим умением "обделывать дела"! - Вот так молодец! - приветствовали они меня, - отхватил себе 30 десятин в долг и сделался помещиком! Мой отец при встрече с каждым возвещал громогласно: - Дьякон! Ты слышал, мой Николай сделался помещиком! Эй, дьячок! Ты знаешь новость? - Какую? - Про моего Николая? Он, брат, теперь сделался помещиком Чернского уезда... его голой рукой не хватай... а я думал, что из него ничего путного не выйдет!.. Зайди, выпей рюмочку!.. - Ну, Николай, - говорил мне отец при моем отъезде в Спасское для совершения купчей крепости, - выбирай себе землю с лугом и, если можно, с рекой... Потому что для скотины это хорошо... - Да и для домашней птицы, например, для гусей и уток, -подхватила мать, - тоже полезно..." В результате Н. Успенский не выдержал "помещичьего уединения" и вернул землю Тургеневу. А.В. Амфитеатров. Из давних лет 
Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург. Мемуары Амфитеатрова касаются театральной жизни России XIX века. Амфитеатров пишет: "В конце 70-х годов дирекция Императорских театров решила упразднить в Москве итальянскую оперу и воскресить русскую. Эта мертвая царевна пребывала в летаргической окоченелости так давно, что никто уже и не помнил, когда она была жива. Виновником ее омертвления был "царь и бог" тогдашних московских театров, бесконтрольно управляющий, по званию, их конторою, а по существу, всею махиною Владимир Петрович Бегичев, человек замечательный и даже, пожалуй, легендарный. Прогорелый, но большой барин, когда-то первый красавец и донжуан обеих столиц, Бегичев не раз привлекал к себе внимание русских писателей. Болеслав Маркевич портретно изобразил его под именем Ашанина в романах "Четверть века назад", "Перелом" и "Бездна". Чрез инсценировку этих романов Бегичев - Ашанин попал и на театр: в пресловутой "Ольге Ранцевой", которая тоже лет двадцать пять служила любимым боевым коньком покойной Марье Гавриловне Савиной. Островский отчасти отразил Бегичева Телятевым в "Бешеных деньгах" и вставил в телятевские реплики множество бегичевских острот. Писемский в "Мещанах" использовал эффектную рыцарскую наружность Бегичева для героя, последнего "московского барина", Бегушева, которому и фамилию дал схожую. Следует, однако, оговорить, что, кроме фамилии да наружности, Бегушев из "Мещан" с В.П. Бегичевым имеет очень мало общего, скорее даже полярно противоположен ему во всем, кроме усердного женолюбия. Наконец, когда появилась на сцене знаменитая мелодрама А.И. Сумбатова "Цепи", Москва, еще не успевшая позабыть Бегичева (он к тому времени уже ушел на покой и в безвестность), непременно хотела узнать его в Пропорьеве. А.П. Ленский, создатель этой роли, действительно играл ее "под Бегичева", даже, пожалуй, до некоторого сходства в гриме..." В последние годы -жизни Амфитеатров выступал с воспоминаниями о театральных деятелях, этюдами о писателях и актерах (В.Комиссаржевской, А-Сумбатове-Южине, М.Писареве, И.Горбунове и др.). 22.08.2009 в раздел "Мемуары" добавлены дневники В.С. Аксаковой. 
Дневник: 1854 год Аксакова, Вера Сергеевна (1819 - 1864) общественный деятель, мемуаристка. Дочь русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова. Сестра русских писателей и общественных деятелей славянофилов: Константина Сергеевича и Ивана Сергеевича Аксаковых. Дневник Веры Сергеевны Аксаковой, дочери писателя Сергея Тимофеевича и сестры известных славянофилов Константина и Ивана Аксаковых является ценным источником. Аксакова описала период своей жизни с ноября 1854 по ноябрь 1855 г. Вера Сергеевна подробно описала в дневнике этот период испытаний и потрясений для России: Крымская война, смерть Николая I и восшествие на престол Александра II. Также Подробно Вера Сергеевна описала в дневнике и свои впечатления о некоторых гостях дома, близких друзьях отца и братьев. Ее характеристики являются интересным, хотя и не лишенным пристрастия источником по истории взаимоотношений членов семьи Аксаковых с рядом выдающихся деятелей той эпохи. В своём дневнике за 1854 год Вера Сергеевна Аксакова пишет: "Какие времена! Совершаются судьбы Божий над народами. Но мы противимся судьбам святым над нами, да не покарает нас Бог за то; но народ не виноват, что правительство против его желания так поступает, или, может быть, народ всегда виноват, если у него такое правительство. Справедливы стихи Хомякова, теперь они еще более оправдались. Где же покаяние, возможно ли оно или, может быть, нужны в самом деле страшные испытания, чтоб Русская земля очистилась? Куда ведет нас Божья воля? Страшно. Если и настанет наконец светлый день, то через что должны пройти люди? Господь да свершит святые судьбы Свои в милости, и да укрепит людей Своих на пути испытания, и да узрим мы день спасения!" Текже на сайте размещена вторая часть дневника Веры Аксаковой за 1855 год. Одна из записей дневника гласит: "Воскресенье, 20 февраля. Боже мой, какое страшное неожиданное известие! Мы были поражены, ошеломлены совершенно. Сегодня привезли письма и газеты с почты рано, в то время как мы собирались к обедне. Прочли сперва за чайным столом в зале письмо от Ивана, и в нем были очень важные известия, Иван сам записался охотником в ополчение, Константин записан между баллотирующимися дворянам, но его выбрать нельзя, потому что он нигде не служил. Ермолов избран также в Петербург, и к нему прислано было об этом уведомление; он, разумеется, благодарил, но отвечал, что уже выбран в Москве. Получено частное известие, что Ермолов будет утвержден; разнесся слух, что он в такой-то день будет в собрании; все дворяне съехались; однако же слух оказался ложным. Иван отказался от избрания в дружинные начальники, и на его место - князь Леонид Голицын. Вот что заключало письмо Ивана. Мы не успели еще потолковать о нем, как отесенька или маменька спросили Константина, но где же другое письмо Ивана? Их было два. Константин смутился, замялся, признался, что точно есть, но что он считает лучше его не показывать. Разумеется, стали к нему приставать, и он сказал, в нем есть одно известие об Николае Павловиче. - "Каком Николае Павловиче?" - "О государе, - сказал он, - он очень болен". -"Как, что, значит, умирает, может быть, умер, не совсем!" - И Константин не решался вдруг выговорить, наконец, показал письмо Ивана. Оно начиналось так: "Государь Николай Павлович умер". Не могу пересказать то впечатление, которое произвели эти слова на всех нас. Мы были подавлены огромностью значения этого неожиданного события. Следствия его нескончаемы, неисследимы. Никогда не могло оно иметь такого важного значения, как в настоящую минуту. Чего ждать, что будет, как пройдет эта минута смущения? Не пойдет ли все прежним или даже худшим порядком, или вдруг переменится все направление, вся политика? И, может быть, Бог ведет Россию к исполнению ее святого долга непостижимыми своими путями! Да, на Бога вся надежда, Господь не оставит верующих и молящихся Ему, а сколько молятся усердно по всей земле русской! Господь защитит православие и несчастных мучеников..." В конце дневника есть такие строки: "...Насчет государя Оболенский говорит, что он очень слаб и никогда бы не решился отставить Клейнмихеля, если б был в Петербурге. Михаил Оболенский сказывал, что в первое время после Николая Павловича хотели его канонизировать! Почти невероятно, но в Петербурге все возможно. Хорошо также и то, что было намерение раздать всех казенных крестьян в частные руки! Но, кажется, это отменено..." 21.08.2009 на сайт "Литература и жизнь" добавлены статьи. 
И.И. Мечников. Закон жизни (По поводу некоторых произведений гр. Л. Толстого) Мечников Илья Ильич (1845-1916) русский микробиолог и патолог, удостоенный в 1908 Нобелевской премии по физиологии и медицине (совместно с П.Эрлихом) за исследование природы иммунитета, Почётный член Петербургской АН (1902). Мечников окончил Харьковский университет (1864), специализировался в Германии у Р. Лейкарта и К. Зибольда, изучал эмбриологию беспозвоночных животных в Италии. Защитил магистерскую (1867) и докторскую (1868) диссертации в Петербургском университете. Профессор Новороссийского университета в Одессе (1870—1882). В 1887 покинул Россию и переехал в Париж, где ему была предоставлена лаборатория в созданном Луи Пастером институте. С 1905 — заместитель директора этого института. Проживая до конца жизни в Париже, Мечников не порывал связи с Россией; систематически переписывался с К. А. Тимирязевым, И. М. Сеченовым, И. П. Павловым, Н. А. Умовым, Д. И. Менделеевым и др. Научные труды Мечникова относятся к ряду областей биологии и медицины, но в ряде работ Мечниковым затронуты многие общетеоретические и философские проблемы. Мысль Мечникова во многом работала в направлении идей В.И. Вернадского, К.Э. Циолковского. Мечников работал как зоолог, микробиолог, патолог, демограф, геронтолог, философ, врач, эпидемиолог, психоаналитик, став, по словам И.М. Сеченова, "гордостью русской науки". Мечникова по праву можно назвать энциклопедистом. Предлагаем вашему вниманию статью Мечникова Закон жизни Статья содержит достаточно язвительную критику Мечникова по поводу философских воззрений Льва Толстого. По словам Н.Н. Гусева, секретаря Толстого, писателя привела в негодование книга Мечникова «Этюды оптимизма», в частности раздел о нравственности. И.И. Мечников. Гете и Фауст Мечников пишет: "Знакомство с биографиями великих людей очень поучительно для изучения человеческой природы. Мой выбор остановился на Гёте по следующим причинам. Его гений отличался большой многосторонностью. Он был не только первостепенным поэтом и драматургом, но и вообще обладал разнообразнейшими знаниями и способствовал успехам естественных наук. В качестве министра и директора театра он принимал участие в практической жизни. Дожив до 83 лет при сравнительно нормальных условиях, он пережил несколько стадий жизни. В своих многочисленных сочинениях он оставил множество ценных данных, бросающих яркий свет на его характер и образ жизни. Сверх того, благодаря почитанию, возбужденному им в своих соотечественниках, о нем накопилось больше биографических данных, чем о ком-либо другом. Стремясь к "наивысшему существованию", он интересовался самыми возвышенными задачами человеческой жизни и беспрерывно старался решить их. Поэтому весьма естественно, что, ввиду своих исследований, я неизбежно должен был остановить выбор свой на Гёте..." Второй очерк Мечникова "Гете и Фауст" посвященная известному немецкому поэту Иоганну Вольфгангу Гёте и трактовке ряда положений главного труда его жизни - «Фауста» применительно к биографическим моментам самого поэта и формированию его философии. Опираясь на биографию Гёте Мечников анализирует «Фауста». Мечников и тут делает вывод, что основа развития пессимизма — дисгармония человеческой натуры, особенно проявляющаяся в периоды, связанные с изменением сексуального статуса. И.И. Мечников. Мое пребывание в Мессине Мемуарный очерк Мечникова рассказывает о последствиях землетрясения в Мессине. Мессина (итал. Messina, сиц. Missina, лат. Messana) — город в итальянском регионе Сицилия, административный центр одноимённой провинции. Третий по величине город на острове Сицилия. Мечников пишет: "Когда газеты вышли с заголовками статей: "Гибель Мессины", "Мессина совершенно разрушена" и т.п., то можно было думать, что сообщаемые ими известия очень сильно преувеличены ради возбуждения большего интереса в читающей публике. Но и после получения более подробных сведений действительность оказалось ужасной. Множество домов пострадало от землетрясения и последовавшего за ним наводнения морской волной. Бедствие усиливалось еще вследствие пожаров, вспыхнувших во многих частях города вследствие повреждения газовых труб и газометров. Число человеческих жертв еще не определилось с точностью, но если оно и ниже 100 000, возвещенных газетами, то во всяком случае оно должно быть очень велико. Уже теперь можно видеть, что облик прежней Мессины существенно изменился и что нынешняя катастрофа ужаснее всех бывших ранее в Сицилии землетрясений. После смерти кого-нибудь из близких является потребность говорить об усопшем, вспоминать черты его лица и характера, все до мелочей. Так и теперь. Катастрофа, постигшая Мессину, оставляет впечатление как о потерянном близком друге, и сами собой напрашиваются воспоминания о времени, проведенном мной в ней. Многократное пребывание в Мессине оставило во мне глубокие следы, и потому кроме чувства жалости, которое теперь испытывается всеми, во мне говорит еще особенное личное чувство..." Город был почти полностью разрушен во время землетрясения и цунами утром 28 декабря 1908 года. Тогда погибло около 60 тысяч жителей. По счастью, там находились корабли русского флота, моряки которого спасли тысячи итальянских жизней. 21.08.2009 в раздел "Как мы делали этот сайт" добавлен урок "Текстовые теги и некоторые специфические символы для web-страниц".
"Со специфическими текстовыми тегами всё понятно: они нужны для того, чтобы что-то выделить жирным, что-то курсивом, что-то подчеркнуть или зачеркнуть, ввести верхний или нижний индекс и ещё как-то выделить текст на web-странице. Но есть и более специфические символы, которые иногда требуется ввести в текст. Поначалу я мало задумывалась о необходимости обозначения различных символов в web-странице. Но вот наш главный редактор библиотеки на сайте "Литература и жизнь" - А.М. Возлядовская - выложила первую часть труда Б.Н. Чичерина, в которой автор некоторые понятия государства и права поясняет словами на греческом языке. Все эти греческие символы были старательно найдены в Ворде и вставлены в нужные места текста. Однако, при переводе страницы в web все греческие символы пропали - вместо них можно было увидеть только ряд вопросительных знаков, по числу бывших греческих букв. Я убедилась, что иногда, совершенно неожиданно, может понадобиться умение вставить в текст своей web-страницы самые разнообразные символы..." В уроке я привожу некоторые текстовые теги, а так же символы и способы их обозначения. Надеюсь, наша уважаемая Алла Михайловна заменит с помощью моих таблиц вопросительные знаки в тексте Чичерина на соответствующие греческие буквы"... 20.08.2009 в раздел "История российской государственности" добавлены статьи. 
А.Д. Градовский. Первые славянофилы Александр Дмитриевич Градовский (1841 - 1889) известный русский профессор права и публицист, выдающийся юрист-государствовед. Преподавал в Санкт-Петербургском университете. Александр Дмитриевич Градовский родился 13 (25) декабря 1841 в Валуйском уезде Воронежской губернии. Образование получил в харьковской второй гимназии и в Харьковском университете. Был редактором «Харьковских губернских ведомостей», потом чиновником особых поручений при воронежском губернаторе. К этому времени относится одна из первых его работ - лекция о земских учреждениях, которая была напечатанная в «Воронежских губернских ведомостях». В 1866 году Градовский защитил в Санкт-Петербургском университете диссертацию на степень магистра государственного права («Высшая администрация XVIII века и генерал-прокуроры»). Будучи единогласно избран штатным доцентом, Градовский начал в январе 1867 году чтение лекций по государственному праву. Одновременно он был назначен исправляющим должность экстраординарного профессора в императорском Александровском лицее. В 1868 году А. Д. Градовский защитил докторскую диссертацию «История местного управления в России, т. I», после чего был избран экстраординарным, а через год — ординарным профессором университета. В 1889 году Градовский тяжело заболел и был вынужден прекратить преподавательскую деятельность. 18 сентября ему было присвоено звание почётного члена Санкт-Петербургского университета. После его смерти 6 (18) ноября 1889 созданное им юридическое общество при университете, почтило его память, проведя особое посвящённое ему заседание. Ряд речей, произнесённых на заседании позже издали отдельной брошюрой (СПб., 1890). Градовский пишет в своей статье "Первые славянофилы": "Все, даже противники славянофильства (мы говорим о противниках добросовестных), признают и одобряют влияние славянофильства в пределах своего времени. Но заключала ли в себе эта теория зародыши дальнейшего развития, или она, вспыхнув как метеор, должна разлететься в прах? Таково именно заключение весьма многих. По их мнению, коренные начала славянофильства, как теории, а не как направления, ложны. Поэтому в настоящее время оно анахронизм, мертвенный остаток прошлого, которое никогда не возвратится. Вот, следовательно, вывод, требующий возражения и возражения не ради простого спора. Спорить просто - занятие, может быть, приятное, но бесполезное. С нашей точки зрения, предполагаемый спор имеет более серьезное значение. Он будет новым предлогом для проверки того, что многие делают, чему многие служат, во что многие верят. Конечно, каждый из них и без того служит своему делу с сознанием и верою. Но, может быть, их сознание затемнено, может быть, их вера слепа. Поэтому ничто не может так выяснить этого сознания и этой веры, как проверка возражения, исходящего от противников добросовестных и твердо убежденных в правоте своего дела..." А.Д. Градовский. Общество и государство (Теоретические очерки) Градовский пишет: "Человек есть существо общежительное по своей природе - это факт. Нигде человек не живет вне общества, хотя форма этого бывает крайне несовершенна. Следовательно, общество само по себе есть также природный факт. Но затем остается и известное пространство для "построений". Оттого, как люди будут смотреть на задачи общества, на его отношение к личности, на существо и пределы власти, зависит форма человеческого общества в данную эпоху его развития. В этом отношении человек и общество, в котором он живет, изменяются. Меняется миросозерцание человека, изменяются и общественные формы. Построения Гегеля относились к иному обществу, чем то, что воспроизведено в "Политике" Аристотеля; теория Монтескье свидетельствовала об иных общественных условиях, чем теория Фомы Аквинского. Произведения великих мыслителей разных эпох неизбежно должны были начинаться с исследования существа, коренных основ человеческих обществ. В этом нет ничего прискорбного; это неизбежно и полезно, ибо политическая мысль, руководящая действиями людей, должна быть результатом условий данной эпохи, а не какой-либо иной. Формы общества и государства вообще не существует, как не существует человека "вообще". Общественные и государственные формы являются следствием общения людей данного времени, с его экономическими условиями, верованиями, страстями и умственными стремлениями..." Центральной проблемой его историко-юридической концепции являлось общество и государство в их взаимном отношении и изменении в ходе исторического процесса. А.Д. Градовский разделял мнение, что древний период любого государства предопределяет самобытность ее дальнейшего развития. А.Д. Градовский. Государство и прогресс Градовский пишет: "В области социальных наук нет понятий, поставленных в более враждебное отношение, особенно в последнее время, как идеи, развитие которых должно бы идти рука об руку, - идеи порядка и прогресса. Каждый беспристрастный наблюдатель согласится, что государственный строй, не заключающий в себе элементов дальнейшего развития, обречен на неподвижность и разложение и что, с другой стороны, движение вперед невозможно без прочного общественного порядка, твердо установленного на исторических основах каждой национальности. Между тем оба эти слова получили какое-то странное значение в государствах Западной Европы: партия движения, прогресса, является врагом всякого порядка, всякой организации; так называемые защитники порядка отреклись от прогресса и ищут идеала государственного устройства в отживших преданиях, стараются восстанавливать искусственно давно отжившие институты. Понятно, как мало выигрывает от этого и порядок, и движение, и наконец самое общество. От чего зависит это печальное явление? Вопрос чрезвычайно любопытный не только для западного ученого, но и для русского, и для последнего, может быть, больше, чем для кого-нибудь. На глазах у нас происходит нечто подобное западным недоразумениям. Порядок и прогресс и в нашем обществе начинают представляться чем-то враждебным друг другу, хотя эпоха переживаемых нами мирных преобразований должна бы всех убедить в противном. Нет тех обвинений, которых "партия порядка" не взводила бы на тех, кого она называет прогрессистами, и нет того зла, которого причины "партия прогресса" не искала бы в консерваторах. Все это может иметь некоторый интерес и даже некоторую привлекательность в области политики, где открывается простор борьбе партий, где каждый считает себя вправе сказать свое слово и всегда найдет охотников его выслушать. Но с научной точки зрения все эти недоразумения, вся эта борьба, борьба ожесточенная, но, должно сознаться, без всякой определенной цели и плана, прежде всего вызывает самый простой вопрос: знают ли обе партии друг друга? Знают ли они общество, за интересы которого они так громко говорят? Что такое порядок? Где отличие его от прогресса?.." Статья является мнением автора по поводу книги Бюше (Buchez [Ph. J. В.]. Traite de politique et de science sociale. 2 vol. Paris, 1866). 17.08.2009 на сайт "Литература и жизнь" добавлены статьи. 
П.С. Шевырев. Миргород. Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя. Шевырев Степан Петрович (1806 - 1864) Русский литературный критик, историк литературы, поэт; академик Петербургской Академии наук. Шевырев пишет о сборнике Н.В. Гоголя "Миргород": "Мы не, знаем где-то, в каком углу Малороссии, в Миргороде или в Диканьке, автор этих хохотливых вечеров открыл клад, до сих пор в такой степени еще не виданный в нашей литературе: это клад простодушного, искреннего, ни у кого не занятого и неистощимого смеха. Я думаю, что он нашел его в Малороссии, что он откупорил этот веселый дух из заветной кубышки какого-нибудь малороссиянина, потому что в литературе русской, и простонародной и образованной, мы не находим предания о такой простодушной веселости. Есть два качества в смехе, необходимые для того литератора, который хочет щекотать наше воображение и играть на одних веселых струнах человека. Первое качество смеха есть искренность, непритворность, чтобы он был живым веселием лица и души, а не гримасою подделанной маски. Чтобы смешить в самом деле, не надобно хотеть смешить - и вот верх трудности смешного! В природе человеческой есть какое-то упрямство, с которым надобно обходиться весьма тонко и нежно, которое оскорбляется вашими на него намерениями и обманывает притворного насмешника. Что делать? Человек так создан. У иного писателя много доброй воли смешить, но у нас-то мало смеху. Иной писатель коверкается, ломается, гримасничает перед вами, употребляет всевозможные унижения, весь издерживается для вашей веселости - и вы не смеетесь, даже не улыбаетесь. Другой только что раскроет рот, скажет слово - и вы хохочете. Вдохновение истинного смеха есть чистый, беспримесный дар природы. Можно еще подделаться под восторг, можно притвориться чувствительным - и возбудить слезы: подделаться под смех - нельзя. Естественность - вот его особенное свойство. Второе качество смеха есть его неистощимость. Иной может быть смешон на несколько минут, на одну страницу; но далее скучен - и смех его скоро выдыхается. Другой смешон, но однообразен, а однообразие есть яд веселия. Беспрерывною изобретательностию поддерживать вдохновение смеха, смешить без отдыха, до конца - вот задача, которую немногие разрешают, пускаясь на скользкое поприще комического. Почему это? Не потому ли, что струна веселия есть самая живая, но вместе и самая тонкая струна в душе человека, и как-то скорее рвется и ослабевает, чем другие струны? Г. Гоголь соединил оба качества смешного: его смех - простодушен, его смех - неистощим... " П.С. Шевырев. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н.В. Гоголя. Статья вторая Шевырев пишет: "Велик, просторен и чудно разнообразен мир Божий: есть место в нем для всего. Живут в нем и Собакевичи, и Ноздревы. Таков же точно и мир искусства, создаваемый художником: и в нем должно быть место всему, и ничем не пренебрегает многообъемлющая фантазия поэта, которой подведом весь мир от звезд до преисподних земли: все свободно восприемлет она в себя и воспроизводит своею чудною властию. Не что избрал художник, а как он это воссоздал и как связал мир действительный с миром своего изящного - вот то, что собственно касается искусства. Первый вопрос о том, что изобразил художник, относящийся к определению связи, какая находится между произведением и жизнию, нами уже решен. Перейдем же теперь ко второму: как изобразил художник жизнь, им избранную. Одно из первых условий всякого изящного произведения искусства есть водворение полной блаженной гармонии во всем внутреннем существе нашем, которая не свойственна обыкновенному состоянию жизни. Но изображение предметов из грубой, низкой, животной природы человека производило бы совершенно противное тому действие и нарушало бы вовсе первое условие изящного впечатления - водворение гармонии в нашем духе, если бы не помогало здесь усиление другой стороны, возвышение субъективного духа в самом поэте, воссоздающем этот мир. Да, чем ниже, грубее, материяльнее, животнее предметный мир, изображаемый поэтом, тем выше, свободнее, полнее, сосредоточеннее в самом себе должен являться его творящий дух; другими словами, чем ниже объективность, им изображаемая, тем выше должна быть, отрешеннее, и свободнее от нее, его субъективная личность..." Шевырев написал о «Мертвых душах» две статьи, первая из которых (Москвитянин. 1842. №7) преимущественно знакомила читателей с действующими лицами и сюжетом гоголевской поэмы, вторая — содержала ее разбор в собственном смысле этого слова. П.С. Шевырев. Перечень Наблюдателя Шевырев пишет: "Первый номер "Современника" нынешнего года произвел на нас такое приятное и редкое в современной нашей словесности впечатление, что мы не можем не передать его нашим читателям. Это лучший памятник, каким до сих пор словесность наша почтила покойного Пушкина; это литературная тризна, которую избранные писатели наши по нем совершают, принося дань своих произведений! В то время, когда одна корысть, почти один двигатель журнальной литературы у нас, сталкивает в одном издании людей совершенно разнородных и по мнениям, и даже по языку, в то время приятно видеть, что одна бескорыстная, чистая мысль соединяет в один круг лучших писателей наших. Мы уверены, что еще многие принесут "Современнику" дань свою. Все они собрались на могилу Пушкина... Но при этом грустно подумать: неужели надобно было совершиться такой ужасной, такой незаменимой утрате для того, чтобы родилось столь благородное, новое соединение в избранном сословии наших литераторов? Неужели одна только могила Пушкина могла связать их мысли в одно и совокупить их для такого прекрасного дела? Грустно думать, если это правда, что до подобного состояния дошла русская словесность благодаря успехам торгового направления. С сильным чувством грусти и наслаждения прочли мы весь номер. Он начинается печальным рассказом о том событии, которым так несчастно открылся нынешний год нашей литературы: Жуковский, глава поколения, предшествовавшего Пушкину, передает плачевный рассказ отцу его и потомству: грустные и многозначительные страницы в будущей истории русской словесности! Смерть поэта была сама великою драмою, в которой ознаменовались все добрые чувства нашего Отечества, в которой в одну высокую печаль сливались и царь, и народ о любимом певце русском. Приятно заметить, с какою нежною и просвещенною заботливостью друзья Пушкина, окружавшие одр его, сохранили всякое слово, вылетевшее из уст поэта во время его болезни и кончины. Едва ли какая-нибудь литература может указать нам на такой же подобный некрологический акт, которым теперь так печально обогатилась наша словесность. Мы не знаем с такою подробностию ни последних минут Гёте, ни Шиллера, ни Валтер Скотта. Мы этим обязаны друзьям Пушкина. Никто из современников наших не может без глубокого чувства внутренней скорби прочесть страниц, диктованных трогательною заботливостью дружбы и упитанных ее слезами..." Статья посвящена обзору материалов, помещенных в первой книжке журнала «Современник» за 1837 год — в той, которая увидела свет вскоре после гибели издателя «Современника» А.С. Пушкина и отчасти была подготовлена еще им самим. Статья содержит краткую характеристику состояния русской литературы на пороге нового этапа ее развития. 14.08.2009 в раздел "История российской государственности" добавлена работа Н.Ф. Фёдорова.
Н.Ф. Фёдоров. Самодержавие Фёдоров Николай Фёдорович (1829 - 1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма. Николай Фёдоров, легендарный «Московский Сократ», которого Толстой и Достоевский называли гениальным русским мыслителем, мечтал воскресить людей. Он не желал примириться с гибелью даже одного человека. С помощью научных центров он намеревался собирать рассеянные молекулы и атомы, чтобы «сложить их в тела отцов». Науке Фёдоров отводил место рядом с искусством и религией в общем деле объединения человечества, включая и умерших, которые должны в будущем воссоединиться с ныне живущими. Н. Ф. Фёдорова называют философом памяти, отечествоведения. В его сочинениях немало страниц посвящено истории и культуре, как русской, так и мировой. Он неоднократно высказывался по вопросам изучения и сохранения культурного наследия прошлого, много сделал для развития краеведения в дореволюционной России, выступал за преодоление исторического беспамятства, розни поколений. Н.Ф.Федоров был глубоко верующим человеком, участвующим в литургической жизни Церкви. В основе его жизненной позиции лежала заповедь преп.Сергия Радонежского: "Взирая на единство Святой Троицы, побеждать ненавистное разделение мира сего". В работах Федорова Святая Троица упоминается более сотни раз, именно в Троице он усматривал корень грядущего бессмертия человека. В социальном и психологическом плане образ Троицы был для него антитезой как западному индивидуализму, так и восточному растворению личности во всеобщем. В его жизни и трудах явлен уникальный по глубине синтез религии и науки. Известный религиозный публицист и философ Владимир Ильин считал Николая Федорова великим святым своего времени и сравнивал его с Серафимом Саровским. Предлагаем вашему вниманию статью Н.Ф. Федорова Работа писалась во второй половине 1890-х гг. В ней Федоров стремился дать истолкование задачи русской истории и смысла царской власти в духе своего учения. Сам мыслитель и его ученики считали эту работу основополагающей. Под заглавием "Самодержавие" Федоров и его ученики объединяли три статьи: "Еще об историческом значении царского титула", "Ответ на вопрос - „Что такое Россия"" и, наконец, собственно "Самодержавие". Первая из этих статей была напечатана анонимно еще в 1895 г. в седьмом номере журнала "Русский архив". Целиком же работа вышла в свет в 1901 г. на страницах газеты "Асхабад" (№№ 186 - 187, 191 - 192, 200, 202 - 203) в г. Асхабаде, где тогда служил Н. П. Петерсон. Н.Ф. Фёдоров. Три статьи о Л.Н. Толстом: Возможно ли братство? При каких условиях оно возможно и что для этого нужно? Толстой и братское единение «He-делание» ли или же отеческое и братское дело? Н.Ф. Федоров пишет: "Кто даст себе труд подумать, тот поймет, что нет ничего нелогичнее, бессмысленнее, как, отвергая воскрешение (отцов), требовать от людей братства (сынов), ибо это значит, отвергая причину, признавать следствие, если, конечно, разуметь под братством не отсутствие лишь неприязненных отношений, а действительное чувство родства и именно братского, предполагающего и полное знание братьями друг друга, а, главное, знание ими своего единства в отцах. До сих пор, сколько нам известно, никто (а менее всего Толстой), никто не дал себе труда подумать о том, в чем заключается суть братства, хотя ни о чем не было так много говорено, и особенно Толстым, как о братстве. Не один раз было говорено с Толстым об одном труде, у которого заглавия не было; говорилось же в этом произведении о всеобщем воскрешении, как деле Божием, исполняемом совокупностью сынов человеческих, объединяемых в этом величайшем, единственном, всеобъемлющем деле. Об этом сочинении и говорено было Толстому, что его следовало бы назвать "Вопросом о причинах небратского отношения между людьми и о средствах восстановления братства". Конечно, было бы гораздо вернее и точнее сказать в единственном числе: "о причине небратства и средстве восстановления родства", так как все причины небратства сходятся в одной. Эта причина есть слепая сила, рождающая и умерщвляющая, в нас и вне нас действующая, словом, - вся природа и есть эта причина; а потому, пока бессознательное рождение сынов отцами не обратится в сознательное, светлое воскрешение сынами и дочерьми родителей, до тех пор не будет и братства. Только в естественном, сознательном деле воскрешения люди, т. е. сыны, познают друг друга и сделаются братьями и даже не могут не сделаться таковыми. Не признавая такой причины и такого средства, Толстой, однако, находил, что самое заглавие, т. е. "Вопрос о причинах небратства и средствах восстановления братства", "выворочено у него из души". Это буквальное выражение Толстого. Почти двадцать лет прошло с тех пор, и что же сделано Толстым для выяснения причин небратства и средств для его восстановления? Не-думание, не-делание: не учись, не служи!.. Вот и все! Воскрешение же он отвергал, говоря или что смерти нет, или что она вещь хорошая. Хорошая вещь "та бездонно черная страшная дыра", мешок, в который просовывается и все не может просунуться Иван Ильич со своим нечеловеческим криком: "Не хочу-у-у!" Что же такое смерть? Ничто? или хорошая, или страшная вещь? Не издевательство ли это над человеческим смыслом! Смерти нет, а любовь есть?!. Но если бы между людьми была любовь, то нужно было бы или оживить умерших или же умереть с ними. По-видимому, Толстой только с того времени, когда узнал об учении о воскрешении, стал отрицать самое существование смерти или же находить ее хорошею. И действительно, необходимость - особенно нравственная - воскрешения так неизбежна, так непререкаема, что только при несуществовании смерти не было бы нужды в воскресении. И для знания также необходимо воскресение, ибо воскресение есть осязательное доказательство сынами своего происхождения от отцов, своего единства или братства..." Полный текст статей Федорова о Толстом Статьи посвящены критике религиозно-нравственного учения Л.Н. Толстого. Федоров глубоко чувствовал особую значимость для Толстого темы смерти. Имеет ли какой-либо смысл жизнь отдельной личности, раз она обречена на полное исчезновение,— этот вопрос всегда мучил Толстого, хотя такую прямую формулировку он получил, начиная с «Исповеди»: «Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить — вот что удивительно!» Н.Ф. Фёдоров. Музей, его смысл и назначение Федоров пишет: "Должно, однако, заметить, что презрение к сдаваемому в архив совершенно неосновательно и происходит оттого, что наш век решительно неспособен сознавать свои недостатки. Если бы он не был лишен этой способности, то, конечно, признал бы не позорною, а истинно почетною сдачу в музей, например, первого парохода, который до этой сдачи занимался, быть может, перевозкою негров или же перевозкою мануфактурного вздора и стал затем негоден к употреблению для этой цели. И возможно ли найти, придумать для этого парохода или вообще для чего бы то ни было, для каких бы то ни было произведений такое употребление, вынужденное прекращение которого могло бы вызвать сожаление? Такое употребление было бы несомненно выше, а не ниже бездействия, составляющего участь всего сдаваемого в музей!.. Перевозка или доставка, например, хлеба?!. Но хлеб перевозится из села в город; торг же города с селом - не братский обмен, служить которому было бы почетно. Точно так же и перевозка войска не братское дело!.. И тем не менее, если музей есть только хранилище, хотя бы даже почетное, то сдача в него, как в могилу, хотя бы и сопровождаемая художественным или ученым, т. е. мертвым, восстановлением, не может заключать в себе ничего хорошего, и в этом случае уничтожительное значение, которое ему придается, имеет основание. Но если сдача в архив, как только в хранилище, заслуживает презрения, а мертвое восстановление не удовлетворяет живых существ, то и оставаться в жизни такой, какова она есть, также не почетно: покой и смерть, вечный разлад и борьба - одинаковое зло; и лицемерие неизбежно, пока музей - только хранилище, только - мертвое восстановление, а жизнь - только борьба..." Статья посвящена музею, одной из основных реалий федоровского проекта идеального общества. Музей у Федорова — это грандиознейшее предприятие собирания, хранения, изучения всех остатков прошлого, всех малейших «отпечатков» ушедших людей на их делах, вещах, документах, дневниках, преданиях, книгах, произведениях искусства и т. д. 13.08.2009 на сайт "Литература и жизнь" добавлены статьи.
Из записной книжки В.С. Аксаковой. Последние дни жизни Н.В. Гоголя Аксакова, Вера Сергеевна (1819 - 1864) общественный деятель, мемуаристка. Дочь русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова. Сестра русских писателей и общественных деятелей славянофилов: Константина Сергеевича и Ивана Сергеевича Аксаковых. Воспитывалась дома (с 1826 – в Москве). Восприняв умонастроение своего брата К. Аксакова, стала ревностным пропагандистом славянофильских идей, одним из идейных вдохновителей движения, в которое в то время входили: А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, Ю. Ф. Самарин. Была активным участником, и по сути дела, организатором, литературно-общественного салона в доме Аксаковых в Москве и в подмосковном именье Абрамцево, частыми посетителями которого были: Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, С. П. Шевырев и многие другие. Вера Сергеевна всю свою жизнь провела в семейном кругу, заботясь о родных и близких. Деятельно помогала своему отцу Сергею Тимофеевичу Аксакову в его работе над «Историей моего знакомства с Гоголем». Когда он к концу своей жизни практически потерял зрение, записывала под диктовку его сочинения. Ю.И. Айхенвальд. Писемский
Ю.И. Айхенвальд (1872 - 1928) - известный литературный и театральный критик, литературовед, публицист, переводчик, мемуарист, эмигрировавший в 1922 году в Берлин. Практически не переиздавался в советское время. Критик пишет: "Известно, что Писемский ведет свое духовное происхождение от Гоголя: "Мертвые души" и "Тысяча душ" объединены не только сходством заглавия, но и внутренними особенностями литературной манеры. И здесь, и там - картины быта, яркость жанра, сатирические приемы, физиология русской общественности. Калинович соблазнам богатства подпал не в меньшей степени, чем самозваный помещик Чичиков, владелец мертвого. Правда, Калиновича автор потом возродил, сделал его, в должности вице-губернатора, энергичным искоренителем зла, но и тогда не освободил его от сухости сердца, не говоря уже о том, что обновление героя оказалось так же неубедительно и неудачно, как и попытка Гоголя нарисовать положительные образы. У обоих писателей эстетически живы почти только мертвые, а живые эстетически мертвы. Оба они бледнеют, когда идеализируют, и только реализм возвращает им жизненную силу. Замечательно, что Гоголь это не вполне и не всегда сознавал, между тем как Писемский отдавал себе ясный отчет в недостатках своего великого учителя, косвенно - и своих и хотя не отрешился от них сам, но умел смотреть на себя правильно и понимал, где он, Писемский, начинается и где кончается. Это видно, между прочим, и из той критики, которой меньший подверг большего, Писемский - Гоголя. Именно догоголевскую и допушкинскую словесность автор "Тюфяка" осуждает за то, что в ней царило "направление напряженности, стремление сказать больше своего понимания, выразить страсть, которая сердцем не пережита, - словом, создать что-то выше своих творческих сил". И следы этой напряженности и неестественности он видит и у самого Гоголя: в его ранних пейзажах, в его олеографических женских портретах (Аннунциата, полячка из "Тараса Бульбы", Улинька), в его сочиненных мужских образах (Костанжогло, Муразов). Гоголь не удержался в пределах своей художнической компетенции, стал меньше себя как раз потому, что хотел стать больше себя; в этом обвиняет его Писемский, для которого так характерно это требование - не говорить больше того, что понимаешь, жить по средствам, сообразоваться с мерой уделенных тебе творческих сил. Честный, трезвый, почитатель здравого смысла, теоретик практичности, никого и ничего не прихорашивающий, создатель Ионы Циника и даже родственник ему, Писемский хочет держаться на уровне жизни, не любит ее волнений, ее моря - особенно взбаломученного; себе на уме, на большом житейском уме, лукавый и язвительный, способный к юмору, он уверен, что совсем заглушил в себе романтика и поэта, что никакие иллюзии не обманут его, что лицом к лицу стоит он с самой реальностью. Снимая с пьедестала других, он не становится на него и сам; когда, своеобразно смешав себя с кругом своих героев и себя же выведя под собственным именем (он вообще действительности не разрешил бы псевдонима), он заставляет Софи разговаривать с m-r Писемским, то, не напрашиваясь на комплимент, искренне говорит о себе: "моя неуклюжая авторская фигура". Ему в самом деле свойственна какая-то писательская неуклюжесть: приземистый, не только знаток земли, крепкий земле, но и данник ее тяжести, мастер крестьянской речи, в литературу ходок от мужиков, несентиментальный заступник их горькой судьбины, уважительный к ним, но ими не ослепленный, не потакающий им ни в их смешном, ни тем менее в их страшном, пристыдивший в их среде снохача-батьку, готовый обменяться с ними крепким словцом, вообще - сопричастный психологическому циклу нашего национального ругательства, здоровый в своей грубости, никогда не пресный, но с солью, не слишком тонкой, не аттической, Писемский так самобытен, так народен и кряжист, что своими писаниями он родной стихии точно оброк платит. Дворянин по происхождению, но крестьянин по духу, непосредственный и нецеремонный, он именно поэтому и не мог быть изящным, утонченным, и светских манер в литературе от него требовать нельзя. Мужик нашей словесности, он пил жизнь прямо из пригоршни, не брезговал мутным, не гнушался и памфлетом; насмешливый, иногда и желчный, снабженный острым чувством анекдота, он, может быть, чрезмерно изобличал, слишком заглядывал в пошлость, но во всяком случае постоянно держался только своего инстинкта, не знал никакой предвзятости и сетовал на тех писателей, которые не сами живут в жизни, "втянутые в ее коловорот за самый чувствительный нерв", а наводят о ней предварительные справки и "отбирают показания" от сведущих лиц. Резкий и решительный, Писемский зато и чужд был по отношению к своим сюжетам и героям всякой косвенности и обиняков..." Писемский, Алексей Феофилактович - русский писатель. "На своих современников Писемский производил не совсем обычное и даже, может быть, несколько странное впечатление. Один из самых популярных писателей своего времени, тонкий знаток театра и сам незаурядный актер, он по внешности ничем не напоминал художника, артиста, как тогда называли всякого человека, причастного к искусству. Петербургским и московским литераторам бросалось в глаза прежде всего провинциальное в нем. "Трудно себе представить, - вспоминает П.В.Анненков, - более полный, цельный тип чрезвычайно умного и вместе оригинального провинциала, чем тот, который явился в Петербург в образе... Писемского, с его крепкой, коренастой фигурой, большой головой, испытующими, наблюдательными глазами и ленивой походкой"*. А он не только не старался преодолеть в себе эту "провинциальность", но даже несколько щеголял ею. Говорил он с ярко выраженным костромским акцентом, а о "столичной утонченности жизни", как вспоминает тот же Анненков, всегда отзывался насмешливо. В нем было что-то простецки-задиристое, свойственное его младшим современникам - писателям-разночинцам 60-70-х годов", - пишет о нём М.П. Еремин в критической статье "Выдающийся реалист". Ю.И. Айхенвальд. Герцен (Психологические контуры) Айхенвальд пишет: "Его остроты доставляют высокое наслаждение, его находчивость восхищает. Неудержимо воспринимал он все комическое в вещах и людях, его ум играл, он искрился шутками, в русской жизни, в ее характерных персонажах, находя себе изобильное питание. И такова была природа Герцена, что ему легче и естественнее было острить, чем не острить; ему сподручнее было сказать не "швейцарский сыр", а "плачущее, рябое дитя Швейцарии". При этом его потешные огни нередко таили в себе нечто серьезное, и от ракеты его каламбуров иной раз содрогалась реальная русская тьма. И мы вовсе не ропщем на то, что он любил, запоминал и записывал свои остроты. Но, с другой стороны, наклонность к смешному и светский элемент анекдота побуждали его острить и тогда, когда это бывало неуместно или жестоко. И они же не могли порою не пересекать дороги его глубокомыслию и патетичности: затейливый водопад остроумия в глазах и автора, и улыбавшихся читателей как бы получал не свойственное остроумию самодовлеющее значение. Художник, или почти художник, Герцен, рассказывая о себе, в литературу превращал свои грехи и слабости: он округлял события и ощущения, так что от его эстетики исчезала их действительная шероховатость, их жизненная грубость, и многое принимало у него какой-то общий, преувеличенный и романтический вид. Его эстетизму судьба посылала достаточно разительных эффектов - он столько пережил чужих смертей, прежде чем пришла к нему собственная, он испытал столько исключительных впечатлений - и вот из этих материалов виртуозно воздвигал он свою знаменитую хронику. Литература помогла ему вынести на всенародный суд и зрелище свои интимные, свои семейные дела, и гак он был прав, что сочетал личное с общим, он соединил их в одну эпопею..." Герцен, Александр Иванович. В юности Герцен получил обычное дворянское воспитание на дому, основанное на чтении произведений иностранной литературы, преимущественно конца XVIII века. Французские романы, комедии Бомарше, Коцебу, произведения Гёте, Шиллера с ранних лет настроили мальчика в восторженном, сентиментально-романтическом тоне. Систематических занятий не было, но гувернёры — французы и немцы — сообщили мальчику твёрдое знание иностранных языков. Благодаря знакомству с Шиллером, Герцен проникся свободолюбивыми стремлениями, развитию которых много содействовал учитель русской словесности И. E. Протопопов, приносивший Герцену тетрадки стихов Пушкина: «Оды на свободу», «Кинжал», «Думы» Рылеева и пр., а также Бушо, участник Французской революции, уехавший из Франции, когда «развратные и плуты» взяли верх. К этому присоединилось влияние молоденькой «Корчевской кузины» Герцен (впоследствии Татьяна Пассек), которая поддерживала детское самолюбие молодого фантазёра, пророча ему необыкновенную будущность... Ю.И. Айхенвальд. Короленко Айхенвальд пишет: "Залитая кровью и слезами, достигшая пределов человеческой несчастности Россия среди многих и многого, лишилась недавно и Короленко. В море других смертей потонула его смерть, и те из его старых и преданных читателей кто еще оставался в живых, не могли на нее откликнуться так, как это было бы в иную менее трагическую пору. Но пока он жил, его любили душевной любовью. При этом быть может, самой значительной долей всеобщей симпатии, которую вызывала его поистине светлая личность, он обязан был именно тому, что был он не только писатель что страницами его рассказов не исчерпывалось его значение для России, его нравственная связь с русской публикой. Его жизнь продолжала его литературу, и литература - жизнь. Короленко честен. То, что он написал, и то, что он сделал в сознании русского читателя сливается в гармоническое единство. Короленко дорог русской интеллигенции главным образом потому, что в его произведениях отражается глубоко отзывчивое сердце, мимо которого не могла пройти ни одна серьезная обида ни одна общественная неправда. Он по самому существу своей натуры - заступник и защитник в этой области, где нужна и возможна чужая помощь, он никогда не оставался равнодушен и за многих обиженных поднимал свой мягкий и властный голос. В этом отношении Короленко, так сказать, во многое вмешивался; и те, кому это неприятно могли бы сравнить его с Дон Кихотом, если бы наш русский рыцарь был только благороден; но он сверх того был еще и разумен и свое участие, свою борьбу расточал не понапрасну и не смешно; он умел различать невинных от разбойников и злые великаны, которых он стремился одолеть, существовали реально: это не плоды его фантазии, не ветряные мельницы, которые своим хлебом спасали бы нас от голодного года. Его обаятельная сила коренится в том, что на каждую отдельную несправедливость, которых он много встречал на своем жизненном пути, он обрушивался с такой энергией и убежденностью, словно в ней сосредоточивалось все мировое зло и от победы над этой случайной неправдой зависела дальнейшая судьба всего человечества Напрасно какой-нибудь Мефистофель напомнил бы ему жестокое изречение своего гетевского прототипа: "Она не первая", для Короленко это не важно, и он хочет чтобы она была последняя. И оттого, когда вокруг нас совершалось что-нибудь злое и неправое, какое-нибудь страшное "бытовое явление", вы знали наверное, что это болезненным эхом отзовется в душе нашего писателя и встретит его осуждение, его печаль и его посильное вмешательство. На компасе общественной совести стрелка обращается именно туда, куда влечет Короленко (хочется говорить о нем в настоящем времени...); и если вы пойдете за ним, вы пойдете за правдой. В этом смысле он представляет как бы особую категорию русской действительности, точнее сказать, представлял, потому что в годину нашей первой политической бури его заслонили события; но до 1905 года он, действительно, был точно русской конституцией и перед ним, "человеком в черном сюртуке", склонялись люди других одежд и настроений. Все и потом чувствовали в нем большую совесть, которая не застынет ни от какого мороза и которой ничем нельзя усыпить. Мороза и холода в изобилии послала ему судьба; но под снежной пеленою жизни сохранил он сердечную теплоту и любовь к страдающему человеку. Духовно Короленко с юга никуда не уезжал. В суровой Сибири увидел он тихую "Марусину заимку", настоящую малороссийскую хату, и это было странно для него самого, и казалось ему, что сейчас дрогнет пленительная картина и как дымное марево рассеется иллюзия хуторка. Но ничего не дрогнуло, потому что полевые цветы родной Волыни, ее грустные песни, ее голубое небо жили в его душе, и этот психологический пейзаж с его ласковостью и уютностью навсегда спас его от рокового действия ожесточающей невзгоды и непогоды. И вот с любовью идет он по жизни, выбирает и широкие и проселочные дороги, и людные и пустынные места, перекрещивает ее по всем направлениям и крутизнам - и всюду замечает бедных путников, обиженные души, печальное разнообразие русского несчастья и беспомощности. Ему видится, например, сиротливая фигура старушки, которая, едва передвигая натруженные ноги, плетется на богомолье, - и "только рожь шепчет по сторонам" ее многотрудного пути. Или исчезающей точкой на горизонте проходит перед ним униат Островский, которого людская злоба и лукавство гонят с места на место и который на одной из этих недолгих стоянок собственными руками выкопал могилу своей жене, а теперь угрюмо бродит по тайге, держа за руку свою маленькую дочь. Или в голодном краю, где Короленко многих накормил насущным хлебом и оживил своим участием, где нелепые легенды, которые сначала присвоивали ему "звание слуги антихристова", потом упали "в бессилии перед фактом, как падает пыль, поднятая ветром над степью", где за него молились Богу и от имени его затихали волнения, - в голодном краю встречались ему плачущие женщины, и оне за сорок верст относили своим детям его участливые лепты. Все благодарно помнят его гражданские подвиги, его публицистическую борьбу, и это соединение кротости и силы, это действенное недоумение перед злом, эта высокая человечность являются со стороны Короленко такой неоценимой заслугой, что имя его, как благородно-беспокойного искателя правды, навсегда будет занесено в историю русской общественности, и, отдавший своим современникам так много сердца, он всегда будет проникать желанным гостем и в чужие сердца..." Короленко, Владимир Галактионович (1853 - 1921) Октябрьскую революцию принял враждебно, но против большевиков активно не выступал. Октябрьскую рев. Короленко не принял, полагая, что "сила большевизма всякого рода в демагогической упрощенности" и "возможная мера социализма может войти только в свободную страну". С началом гражданской войны выступал против "красного" и "белого" террора, ходатайствуя перед любыми властями о спасении жизни людей. Короленко осуждал раскулачивание и продразверстку, как безнравственное и безумное прекращение нормальных экономических отношений. Он требовал свободы слова, считая, что "лучше даже злоупотребления свободой, чем ее отсутствие". В советских вариантах биографий Короленко эти факты всегда замалчиваются, а сами биографии обычно обрываются на 1905-1907 годах, словно последних пятнадцати лет жизни писателя не было. В последние годы у него прогрессировала болезнь сердца, но он трудится: основывает колонии для сирот и беспризорных, участвует в помощи голодающим. Смерть наступила от воспаления легких 25 февраля 1921 в Полтаве. 12.08.2009 в раздел "Вопросы философии" добавлена работа В.В. Розанова. 
В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том I Василий Васильевич Розанов (1856 - 1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. Родился в Ветлуге, гимназию окончил в Нижнем Новгороде. Окончив историко-филологический факультет Московского университета в 1882 году, отказался держать экзамен на магистра, решив заниматься свободным творчеством. В 1882—1893 годах преподавал в гимназиях Брянска, Симбирска, Ельца, Белого, Вязьме). Его первая книга «О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания» (1886) (представляла собой один из вариантов гегельянского обоснования науки) успеха не имела. Ещё на четвёртом курсе Розанов женился на А. П. Сусловой, бывшей в 1860-е годы подругой Достоевского. В 1886 году Суслова покинула Розанова, но отказалась (и отказывалась всю его жизнь) пойти на официальный развод. Розановское отношение к православной церкви («Около церковных стен», т. 1—2, 1906) оставалось противоречивым. Вопросам отношения церкви к проблематике семьи и сексуальным отношениям посвящена книга «Семейный вопрос в России» (т. 1—2, 1903). В сочинениях «Тёмный лик. Метафизика христианства» (1911) и «Люди лунного света» (1911) Розанов окончательно расходится с христианством по вопросам пола (противопоставляя при этом Ветхий Завет как утверждение жизни плоти — Новому). В 1917 году Розанов переехал из Петрограда в Сергиев Посад и поселился в комнатах дома ректора Свято-Троицкой семинарии (это жилье им подобрал философ о. Павел Флоренский). Перед кончиной Розанов открыто нищенствовал, голодал, в конце 1918 года обратился со страниц своего «Апокалипсиса» с трагической просьбой: "К читателю, если он друг. — В этот страшный, потрясающий год, от многих лиц, и знакомых, и вовсе неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную[3], и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год. <…> За помощь — великая благодарность; и слезы не раз увлажняли глаза и душу. «Кто-то помнит, кто-то думает, кто-то догадался». <…> Устал. Не могу. 2—3 горсти муки, 2—3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой. <…> Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни. В. Р. Сергиев Посад, Московск. губ., Красюковка, Полевая ул., дом свящ. Беляева". В.В. Розанов похоронен с северной стороны храма Гефсиманского Черниговского скита в Сергиевом Посаде. Важнейшим вопросом общественной жизни считал семью, тесно связывая ее с темой пола. Именно через пол, полагал Розанов, человек связан со всей природой. Пол — нечто мистическое, глубинная тайна его не может быть познана. “Связь пола с Богом — большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом”. В ряде случаев Розанов позволяет себе неосновательную, довольно поверхностную критику христианства, превращая свою религиозную философию в апологию земных радостей обыденной жизни. Текст первого тома двухтомника В.В. Розанова "Семейный вопрос в России" Двухтомник вышел в СПб., в 1903 году. Сергей Лабанов пишет: "Принято считать, что за Василием Васильевичем закрепилась репутация «русского Фрейда». Однако, данному мифу противостоит сегодня дьякон Михаил Першин. И, действительно считает дьякон Михаил, он во всех своих работах постоянно, к месту и не к месту разбирает проблемы брака, развода, незаконорожденных детей. Что же заставило обратиться Розанову к теме, которая придавала его творчеству особый розановский колорит? Прежде всего, это его семейные проблемы: сколько же горя принесли ему эти бракоразводные законы Российской империи. И он попал в ситуацию, когда это терпят невинные дети «блудница» (с точки зрения Церкви и государства) целомудреннейшая жена», с одной стороны разрешается у Розанова апологией семьи, а с другой стороны – разработкой темы пола..." (www.pravaya.ru) Для Василия Васильевича Розанова одним из самых "больных вопросов" в этот период стала проблема несовместимости христианского аскетизма с радостями семейной жизни. В этом плане его больше привлекало язычество с его жизнеутверждающим началом. Кроме этого, он продолжил сопоставлять православие с католицизмом и протестантизмом, начав это еще с "Легенды о великом инквизиторе Ф.М. Достоевского" (1891). 10.08.2009 на сайт "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы.
А.В. Амфитеатров. Мои встречи с Сологубом и Чеботаревской Александр Валентинович Амфитеатров (1862 - 1938) - популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург. А.В. Амфитеатров пишет, рассказывая о Федоре Сологубе и Чеботаревской: "Мы, русские эмигранты, переживаем теперь период десятилетних годовщин трагической осени 1921 года, когда каждый день знаменовался истреблением лучших интеллигентов стойких и жалким падением шатких. Страшные переживались дни. Только что поминали А.А. Блока. За ним - поминки Н.С. Гумилева. Рядом безвинно убиенные В.Н. Таганцев, Н.И. Лазаревский, Тихвинский, Ухтомский. Теперь на очереди поминок - А.Н. Чеботаревская и Ф.К. Сологуб. Впереди В.М. Дорошевич, А.Е. Кауфман... Литературный синодик одной осени!" А.И. Рейтблат пишет: "Существует несколько версий того, что привело Ан.Н. Чеботаревскую (подробнее всего о ней см.: Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская / Вступ. ст., публ. и коммент. А.В. Лаврова // Неизданный Федор Сологуб. М, 1997. С. 290— 384) к самоубийству 23 сентября 1921 г. Наиболее правдоподобная сводится к тому, что оно было следствием нервного срыва после отказа советского правительства выпустить Сологуба за границу (см. официальные документы: «Шипение Сологуба не прибавит ничего» / Публ. В. Шепелева и В. Любимова // Источник. 1995. № 5. С. 66—71; подробное изложение версии: Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 117—118); согласно второй, наиболее отчетливо сформулированной А.А. Ахматоюй, она покончила с собой вследствие несчастной любви (Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой 1938-1941. М., 1997. Т. 1. С. 137). Версия, предлагаемая Амфитеатровым, — третья". А.В. Амфитеатров. Г. Уэллс в Петрограде О визите Герберта Уэллса в Советскую Россию Амфитеатров пишет: "Приехав в Петроград, Уэллс, кажется, предполагал остановиться в нейтральном помещении Дома искусств — по крайней мере, туда он прежде всего объявился. Но, не найдя там никого из заведующих, отправился к М. Горькому и уже так у него и остался. Это было плохое предзнаменование для объективности его наблюдений. С какими бы намерениями и по чьему бы приглашению он ни приехал, но, во всяком случае, он, сам не знающий языка страны и сопровождаемый сыном, который по-русски тоже, кроме «комнатных» слов, ничего не смыслит, сразу попал в очарованный круг ближайших друзей, сотрудников и сочувственников господствующей правительственной партии. Таким образом, он отрезал себя от всей оппозиции, т.е. подавляюще большей части петроградской интеллигенции, непроницаемым кольцом. Это произвело в Петрограде очень нехорошее впечатление, так как Горький, «друг Ленина», уже тогда начал плотно окружаться тою двусмысленною репутацией и непопулярностью полуправительственного человека, которые сделались его достоянием теперь. Было ясно, что Уэллс увидит в Петрограде только то, что ему покажут Горький и его кружок. А ведь в кружке этом вхожие, если не свои люди, и Красин, и Зарин. Вспоминали, что на встрече Нового года у Горького был и танцевал даже «сам» Зиновьев. Не знаю, встречался ли Уэллс у Горького с крупными тузами правительствующего большевизма, но знаю, что людей иного лагеря он мог видеть и видел очень мало. А те, которых он видел, вынесли впечатление, для него невыгодное: не то это был человек, уже обработанный, не то человек, желающий быть обработанным. Знаю, что некоторые, относившиеся к приезду Уэллса очень энтузиастически до его появления в Петрограде, после свидания с ним у Горького недоверчиво насторожились и предпочли отойти в сторонку в выжидательном молчании. Из таких я мог бы назвать по имени, если бы имел на то разрешение и не боялся повредить человеку, одного молодого, в гору идущего беллетриста, сейчас играющего заметную роль в литературном Петрограде, человека очень умного и искусно нейтрального. Он был необходим группе Горького по своему блестящему знанию английского языка — и даже специально Уэллсова языка, так как он был редактором последнего русского перевода романов Уэллса. Однако что-то ему в петроградской обстановке своего любимого автора не понравилось и от участия в спектаклях с знатным иностранным гастролером он, побывав на нескольких репетициях, уклонился..." По своим воспоминаниям пребывания в Советской России Герберт Уэллс в 1920 году выпустил книгу «Россия во мгле» («Russia in the shadows»). А.В. Амфитеатров. «Все для детей!» Амфитеатров, преподававший в 27-й трудшколе (бывшей Демидовской гимназии), пишет в своём мемуарном очерке: "Девиз "Все для детей!" - один из самых употребительных в декламационном репертуаре РСФСР. Его теоретические вариации постоянны на устах большевиков, на плакатах и праздничных знаменах, на столбцах газет. Практическая действительность являет положение детей в России в виде не только несогласном с девизом, но даже прямо и резко его опровергающем. Тем не менее я допускаю и, пожалуй, даже не сомневаюсь в том, что девиз свой большевики провозглашают не лицемерно, а вполне искренно. Их политики хорошо понимают всю важность "детского вопроса" - особую важность именно для них, коммунистов, как "строителей будущего". Прошлое большевикам ненавистно и их ненавидит, настоящее, в подавляющем своем большинстве, не с ними, все упование коммуны, как религии и строя, в будущем. А будущее - это дети. Следовательно, главнейшею задачею социально-политической тактики большевиков должно быть завоевание детей, захват в свою опеку и власть их души и тела до такой полноты, чтобы коммунистический уклад жизни сделался для них предпочтительнее всякого иного, а авторитет коммунистического государства возвысился над всеми прежними авторитетами, заслонил бы их и упразднил. А отсюда опять-таки, следовательно, вполне естественный и необходимый вывод - главная забота государства должна быть о детях: "Все для детей!"..." Взаимодействие Амфитеатрова и советской власти было сложное. В конце 1917 года он редактировал газету Совета союза казачьих войск «Вольность», в 1917—1918 годах печатал статьи, направленные против большевиков, в газетах «Петроградский Голос», «Петроградское Эхо», «Новые Ведомости». С ликвидацией свободной печати преподавал литературу в Педагогическом институте, в женской гимназии, переводил с итальянского для издательства «Всемирная литература». Амфитеатров называл себя "публицистом по духу, любви и привычке", а свое творчество - "типическим обобщением наблюдений" над жизнью современников. Отвергая иллюзии тех, кто сулил большевикам скорое падение, Амфитеатров доказывал, что этот режим, означающий «позорное мелочное рабство закабаленных масс», воцарился надолго и что, помимо многого другого, он сулит перспективу дегенерации русской культуры. Трагическая смерть Блока, гибель Гумилева, постыдная, на взгляд Амфитеатрова, «политическая двусмыленность» поведения Горького, – все это осознано как приметы начинающейся гибели великой культурной традиции. Сохранить ее, насколько возможно, Амфитеатров считал обязанностью эмиграции. 07.08.2009 на сайт "Литература и жизнь" добавлены следующие материалы. 
Ю.Ф. Самарин. Тарантас. Путевые впечатления. Сочинение гр. В.А. Соллогуба. Самарин Юрий Федорович, (1819 - 1876) - известный писатель и общественный деятель, родился в богатой и родовитой дворянской семье; окончил курс в Московском университете по философскому факультету. Большие связи в высшем свете, отличное светское образование обеспечивали ему блестящую служебную карьеру, но она его не привлекала. Первоначально он увлекался Гегелем и пытался примирить с ним православие; затем, под влиянием Хомякова , примкнул к славянофильскому направлению и стал одним из талантливейших его представителей. Богословские воззрения Хомякова С. воспринял всецело и пытался проводить их в замечательной диссертации о Стефане Яворском и Феофане Прокоповиче , которую он в 1844 году защищал в Московском университете. В своём очерке, посвящённом произведению графа Соллогуба "Тарантас", Самарин пишет: "Всякая книга, предназначенная не для немногих знатоков или специально ученых, а для всей читающей публики, - книга, изображающая современное состояние целого общества, - может быть рассматриваема не только как выражение личной мысли автора, но и в отношении ее к публике, в связи с тем впечатлением, которое она производит, с тем сочувствием или порицанием, сознательным и бессознательным, которое она встречает. С этой точки зрения приступаем мы к разбору "Тарантаса" графа Соллогуба, ибо подобные сочинения предполагают и вызывают множество толков и суждений, которые, несмотря на их видимое разнообразие, служат поверкою мысли автора и часто наводят на ее значение; голос лица дополняет отзывы публики, оба сливаются в одно явление общественной мысли и могут быть рассматриваемы как нераздельное целое. Взгляд этот, кажется нам, оправдывается самим успехом разбираемой нами книги. Его не трудно было предвидеть: за него ручался талант автора, всеми признанный, интерес содержания, доступного всякому, увлекательный и свободный рассказ, наконец, превосходные чертежи, бойкие, замысловатые, часто поразительно истинные. Все это дано было в "Тарантасе"; и, несмотря на такое редкое соединение счастливых условий, можно смело сказать, что в успех такой книги, в участии, с которым она читалась, в толках, которые она порождала, ее литературное достоинство заняло лишь второстепенное место. Помнится, едва прочтена была книга, послышалось: да что же автор хотел всем этим доказать, да кто же из них лучше, Василий Иванович или Иван Васильевич? Если оба хуже, то где место между ними для русского человека, каким он должен быть? Некоторые, указывая на Василия Ивановича, говорили: вот он, - представитель хваленой народности! Другие обрадовались Ивану Васильевичу и говорили: вот что значит отрываться от своей народности! Что нравилось одним, то порицали другие, и наоборот. Одним словом, книга графа Соллогуба явилась как бы в минуту горячего, всеобщего спора. Для обеих сторон сама книга была делом второстепенным, но каждая сторона увидала в ней подтверждение своей мысли и толковала ее по-своему; мысль же самого автора как будто не замечена или не разгадана. Спор возгорелся сильнее по случаю книги, и толки, ею же вызванные, отвлекли внимание читателей от ее достоинств. Не знаем, приятно ли это автору, такого ли успеха он желал. Впрочем, что ж делать, если на пути своем из Москвы в Мордасы он натолкнулся на те живые вопросы настоящей минуты, которые в различных видах стерегут нас на всех перепутьях!.. Что делать, если, обращая рассеянные взоры по обеим сторонам дороги, он подметил лучше других и рассказал языком, для всех понятным, некоторые из странностей и вопиющих противоречий нашей действительности?.." Будучи человеком незыблемых убеждений, до конца своего пути исповедующим религиозное, историческое и эстетическое кредо славянофильства, Самарин отличался терпимостью к противоположным взглядам, что подтверждает его переписка 60--70 гг. с Кавелиным (Т. VI.-- С. 373--395) и баронессой Э.Ф. Раден (М., 1893). В своей религиозно-философской антропологии Самарин в целом следовал принципам философии "соборности" А.С. Хомякова и учению о цельности знания И.В. Киреевского. Ю.Ф. Самарин. Современный объем Польского вопроса Ю.Ф. Самарин пишет: "При множестве появляющихся у нас статей о Польше и при различии точек зрения наших публицистов на так называемый Польский вопрос, кажется, наступило время точнее обозначить объем его, выяснить различные его стороны и подвести итог тому, что окончательно добыто, доказано, усвоено общественным сознанием и что находится еще под сомнением и требует разрешения. Тогда, вероятно, многие из противоречий в заявленных у нас мнениях и предположениях, при всей кажущейся их непримиримости, уяснятся сами собою, как воззрения противоположные только по их односторонности, в сущности же дополняющиеся взаимно. Из всех когда-либо занимавших Европу вопросов польский едва ли не самый запутанный и сложный. Это оттого, что он слагается из трех вопросов, по существу своему различных, несмотря на их тесную связь. Поляки - как народ, как особенная стихия в группе славянских племен. Польша - как самостоятельное государство. Наконец, Польша или, точнее, полонизм - как просветительное начало, как представительство и вооруженная пропаганда латинства в среде славянского мира. Эти три понятия беспрестанно смешиваются и переходят одно в другое. Вся политика поляков заключается в их отождествлении; наша политика - в их разъединении. Что поляки составляют отдельную, самостоятельную, хотя сравнительно с другими немногочисленную ветвь славянского племени - об этом нет и спора. Они обладают всеми условиями народной личности; у них свой язык, своя литература, своя историческая физиономия, свои бытовые предания. Признание этого простого и неопровержимого факта естественно ведет к признанию права на такое устройство, которое бы не нарушало свободы народной жизни во всех ее проявлениях, составляющих необходимое условие всякой живой народности. Мы разумеем под этим: свободу вероисповедания, официальное употребление народного языка в делах внутреннего управления и своеобразность гражданского быта. Из того же факта вытекает само собою и другое последствие. Поляки, во имя своей национальности, не могут требовать не только подчинения себе какой-либо другой народности, но даже какой-либо с ее стороны уступки, и потому притязания польской национальности не должны простираться далее пределов ее фактического господства. В этом отношении поляки, сербы, болгары, чехи совершенно равноправны. Вот все, что оправдывается народностью, все, чего можно во имя ее требовать, и законные границы этих требований..." В 1859 Самарин активно участвовал в работе комиссий, готовивших программу реформ. В дальнейшем он активно участвовал в осуществлении реформ: был одним из организаторов и лидеров земского движения в 1862–1864 годы, в 1864 принимал активное участие в земельной реформе в Польше, с 1866 состоял гласным Московской городской думы и губернского земского собрания. В 1869 Самарин был избран почетным членом Московского университета, а в 1872 – Московской духовной академии. В 1870-е годы Самарин вступил в полемику с представителями дворянского конституционализма (Р.А.Фадеевым и др.), доказывая, что «игра» в парламентаризм в России может привести в конце концов к господству «аристократической» олигархии и еще более жестокой эксплуатации народа. 07.08.2009 в раздел "Мемуары" добавлен материал.
Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836 - 1921) русский писатель, драматург, журналист, мемуарист. Боборыкин П.Д. родился в семье помещика. Учился в Казанском и Дерптском университетах, однако образования так и не завершил. Дебютировал как драматург в 1860. В 1863—1864 опубликовал автобиографический роман «В путь-дорогу». Редактор-издатель журнала «Библиотека для чтения» (1863—1865). Длительное время прожил за границей, где познакомился с Золя, Гонкуром, Доде. В 1902 был избран почётным академиком. Сотрудничал в журналах «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Северный вестник», «Русская мысль» и в других изданиях. Автор множества романов, повестей, рассказов, пьес, а также работ по истории западноевропейской и русской литературы. Самый плодовитый русский писатель XIX века. "Написал свыше 100 романов, повестей, пьес, в которых сильны черты натурализма". Наиболее известные произведения — романы «Жертва вечерняя» (1868), «Дельцы» (1872—1873), «Китай-город» (1882), «Василий Тёркин» (1892), «Тяга» (1898), повесть «Поумнел» (1890), комедия «Накипь» (1899). Наибольший интерес из произведений Боборыкина 1900-1910 гг. представляют его воспоминания "За полвека" (1906-1913), отразившие духовную, политическую и литературную жизнь России и Западной Европы. Мемуары П.Д Боборыкина мы и предлагаем вашему вниманию Большая часть жизни Боборыкина протекла за границей. Лишь в промежуток с 1876 по 1891 он провел довольно много времени в России, отчего он и называет этот период «русским». Он жил то в Петербурге, то в Москве и усиленно работал: читал публичные лекции, сотрудничал в разных отделах газет и журналов, занимался беллетристикой преимущественно летом и осенью. Лишь с 1889 Боборыкин получил возможность освободиться от мелкой срочной работы и всецело посвятить себя писательскому труду. Продолжительная жизнь маститого писателя поражает своей содержательностью и продуктивностью. Все время Боборыкин учился, с ненасытной жадностью к знанию в самых разнообразных областях. В его автобиографии есть глава под названием «Чему и где я учился», в ней перечислены предметы, которые изучал Боборыкин, начиная с школьного до преклонного возраста. Области, возбуждавшие его внимание, весьма разнообразны и разноплодны: тут всевозможные виды словесных и социальных наук, естественные науки, медицина, политическая экономия, государственное право, театральное искусство, языковедение. Боборыкин знал 7 иностранных языков. Он был вольнослушателем в Петербурге, посещал лекции в парижском Coll?ge de France и Сорбонне, занимался в парижской и венской консерваториях, не пропускал и интересных частных курсов, всегда пользуясь случаем узнать что-нибудь новое. 05.08.2009 в раздел "Мемуары" добавлены три очерка И.С. Тургенева. 
И.С. Тургенев. Человек в серых очках Тургенев Иван Сергеевич (1818 - 1883) - русский писатель, поэт, член-корреспондент Петербургской АН (1860). Воспоминания И.С. Тургенева о странной встрече в Париже начинаются так: "Всю зиму с 1847 на 1848 год я прожил в Париже. Квартира моя находилась недалеко от Пале-Рояля, и я почти каждый день ходил туда пить кофе и читать газеты. Тогда еще Пале-Рояль не был таким почти заброшенным местом, каким он стал теперь, хотя дни его славы уже давно миновали, той громкой и особенной славы, которая, бывало, влагала в уста нашим ветеранам 1814 и 1815 годов, при первом свидании с человеком, возвратившимся из Парижа, неизменный вопрос: «А что поделывает батюшка Пале-Рояль?» Однажды — дело было в первых числах февраля 1848 года —я сидел за одним из столиков, расположенных вокруг кофейной Ротонды (de La Rotonde) под навесом. Человек высокого роста, черноволосый с проседью, жилистый и сухощавый, в заржавленных железных очках со стеклышками серо-дымчатого цвета на орлином носу, вышел из кофейной, оглянулся и, вероятно, убедившись, что все места под навесом были заняты, подошел ко мне и попросил позволения подсесть к моему столику. Я, разумеется, согласился. Человек в серых очках не сел, а обрушился на стул, сдвинул на затылок свой ветхий цилиндр и, опершись костлявыми руками на суковатую палку, потребовал чашку кофе, а от поданной ему газеты отказался с пренебрежительным пожатием плеча. Мы обменялись немногими незначительными словами: помнится, он раза два воскликнул про себя: «Какое проклятое... проклятое время!» — торопливо выпил чашку и вскоре ушел; но впечатление, оставленное им, не тотчас во мне изгладилось. То был, несомненно, француз из южной Франции — провансалец или гасконец; его загорелое морщинистое лицо, ввалившиеся щеки, беззубый рот, глухой и как бы каркающий голос, самая одежда, истасканная, запачканная, словно не на него сшитая,— все говорило о беспокойной, страннической жизни. «Бывалый, ломаный, битый человек,—думалось мне,—он не только теперь в «подмазке»; он, вероятно, всю жизнь провел в тесноте да в подчинении; откуда ж это — не то невольное, не то сознательное чувство превосходства в выражении лица, в каждом движении, в самой походке, шмыгающей, небрежной? Бедняки — смиренные — так не ходят». Особенно поразили меня его глаза, темно-карие с желтоватыми белками; он их то раскрывал во всю ширину и устремлял прямо перед собою неподвижный и тупой взор, то странно ежил их, приподнимая взъерошенные брови и взглядывая боком через края очков... злая насмешливость загоралась тогда в каждой его черте. Впрочем, я недолго размышлял о нем в тот день: ожидание предстоявших банкетов в пользу реформы волновало весь Париж — и я принялся читать газеты..." Текст мемуарного очерка целиком И.С. Тургенев. Казнь Тропмана Второй мемуарный очерк также касается событий в Париже. Тургенев пишет: "В январе месяце нынешнего (1870) года я, находясь в Париже за столом одного хорошего приятеля, получил от М. Дюкана, известного писателя и специалиста по части статистики Парижа, совершенно неожиданное приглашение присутствовать при казни Тропмана - и не при одной его казни: мне предлагали включить меня в число немногих привилегированных лиц, которым разрешается доступ в самую тюрьму. До сих пор еще не забыто ужасное преступление, совершенное Тропманом; но в то время Париж настолько же - если не более - занимался им, его предстоящею казнью - сколько недавним назначением псевдопарламентарного министерства Оливье - или убийством Виктора Нуара, павшего от руки столь изумительно впоследствии оправданного принца П. Бонапарта. Во всех окнах фотографий, бумажных магазинов виднелись целые ряды карточек, представлявших молодого малого с большим лбом, темными глазами и одутловатыми губами - "знаменитого" Пантенского убийцы (de I'illustre assassin de Pantin) - и уже несколько вечеров сряду тысячи блузников собирались в окрестностях Рокетской тюрьмы в ожидании - не воздвигнется ли, наконец, гильотина? - и рассеивались только заполночь. Застигнутый врасплох предложением М. Дюкана, я, не думав долго, согласился; а давши слово прибыть на место назначенного мне свидания - у статуи принца Евгения, на бульваре того же имени, в одиннадцать часов вечера, - я уже не хотел взять это слово назад. Ложный стыд помешал мне это сделать... А ну, как подумают, что я трушу? В наказание самому себе - и в назидание другим - я намерен теперь рассказать все, что я видел, намерен повторить в воспоминании все тяжелые впечатления той ночи. Быть может, не одно любопытство читателя будет удовлетворено: быть может, он извлечет некоторую пользу из моего рассказа..." Текст мемуарного очерка целиком Третий мемуарный очерк Тургенева посвящён воспоминаниям о художнике А.А. Иванове. Тургенев пишет: "Долгое разобщение с людьми, уединенное житье с самим собой, с одной и той же постоянной, неизменной мыслью, наложило на Иванова особую печать; в нем было что-то мистическое и детское, мудрое и забавное, все в одно и то же время; что-то чистое, искреннее и скрытное, даже хитрое. С первого взгляда все существо его казалось проникнуто какою-то недоверчивостью, какою-то то суровой, то заискивающей робостью; но когда он привыкал к вам - а это происходило довольно скоро, - его мягкая душа так и раскрывалась. Он внезапно хохотал от самой обыкновенной остроты, удивлялся до онемения самым общепринятым положениям, пугался каждого немного резкого слова (помнится, однажды он даже подпрыгнул, услышав от одного из нас, что такая-то известная русская писательница - глупа) - и вдруг произносил слова, исполненные правды и зрелости, слова, свидетельствовавшие об упорной работе ума замечательного. К сожалению, воспитание получил он слишком поверхностное, как большая часть наших художников. Усидчивым трудом он старался восполнить этот недостаток. Древний мир ему был хорошо знаком, он изучил ассирийские древности (они были ему нужны для его будущих картин); Библию, и в особенности Евангелие, он знал от слова до слова. Он охотнее слушал, чем говорил, и, несмотря на все это, беседовать с ним было истинным наслаждением: столько было в нем добросовестного и честного желания истины. На наши вечеринки он приходил всегда первый и, как только завязывался спор, с напряженным и терпеливым вниманием следил за развитием мысли каждого. В числе русских, живших тогда в Риме, находился один добрый и неглупый малый, но с потемками в голове и с спутанным языком; Иванов позже всех нас махнул на него рукой. Литература и политика его не занимали: он интересовался вопросами, касавшимися до искусства, до морали, до философии. Однажды кто-то принес к нему тетрадку удачных карикатур; Иванов долго их рассматривал - и, вдруг подняв голову, промолвил: "Христос никогда не смеялся". Его везде принимали с радостью; один вид его лица с широким белым лбом, усталыми добрыми глазами, нежными, как у ребенка, щеками, заостренным носом и забавно сложенным, но приятным ртом - вызывал невольное сочувствие и привет в сердце каждого. Роста он был небольшого, приземист, плечист; вся его фигура - от бородки клинышком до пухлых, короткопалых ручек и проворных ножек с толстыми икрами - дышала Русью, и ходил он русской походкой. Он не был самолюбив, но о своем труде имел высокое понятие: недаром же он положил в него все свои силы и надежды..." Текст мемуарного очерка целиком Иванов, Александр Андреевич (1806—1858) — русский художник, мастер исторической живописи, представитель академизма, автор грандиозного полотна «Явление Христа народу». Тургенев впервые познакомился с А. А. Ивановым (1806—1858) в Риме в октябре 1857 года. Тогда же он увидал его картину «Явление Христа народу» (см.: Тургенев. Письма, III, с. 160—161). Александр Иванов родился 28 (28) июля 1806 года в семье художника. Одиннадцати лет от роду поступил «посторонним» учеником в Императорскую Академию Художеств. Воспитывался в академии при поддержке Общества поощрения художникам, учился под руководством своего отца, профессора живописи Андрея Ивановича Иванова. Получив за успехи в рисовании две серебряные медали, был награжден в 1824 году малой золотой медалью за написанную по программе картину «Приам испрашивает у Ахиллеса труп Гектора». В 1827 году получил большую золотую медаль и звание художника XIV класса за картину «Иосиф в темнице истолковывает сны царедворцам фараона». Покровительствовавшее Иванову общество решило послать его на свой счет за границу, для дальнейшего усовершенствования, но предварительно потребовало, чтобы он написал ещё одну картину на тему «Беллерофонт отправляется в поход против Химеры». Выполнив это требование, Иванов в 1830 году отправился в Европу, и через Германию, с остановкой на некоторое время в Дрездене, прибыл в Рим. В Италии первые работы Иванова состояли в копировании «Сотворения человека» Микеланджело в Сикстинской капелле и в написании эскизов на разные библейские сюжеты. Усердно изучая Священное Писание, в особенности Новый Завет, Иванов всё более увлекался мыслью изобразить на большом полотне первое явление Мессии народу, но прежде чем приступить к этой трудной задаче, хотел испробовать свои силы над менее масштабным произведением. С этой целью он в 1834 году написал «Явление воскресшего Христа Марии Магдалине». Картина имела большой успех как в Риме, так и в Санкт-Петербурге, где в 1836 году художник удостоился за неё звания академика. Ободренный успехом, Иванов принялся за «Явление Мессии народу». Работа затянулась на двадцать лет (1836—1857), и только в 1858 году Иванов решился отправить картину в Санкт-Петербург и явиться туда вместе с ней. Выставка самой картины и всех относящихся к ней эскизов и этюдов была организована в одном из залов Академии Художеств и произвела сильное впечатление на общественность. Иванов скончался 3 (15) июля 1858 года. Лейб-медики утверждали, что от банальной холеры, советские искусствоведы — что от "удушливой атмосферы в обществе при царизме". (Материал из Википедии) 04.08.2009 на сайт "Литература и жизнь" добавлены следующие статьи. 
Мошин Алексей Николаевич (1870-1928) - писатель. Биографические сведения о нём крайне скудны. По сведениям М.М. Одесского, Мошин - "автор коротких рассказов, на написание которых получил благословение Л.Н. Толстого, о чем Мошин вспоминает в очерке "Ясная Поляна". Издал книгу коротких рассказов "Штрихи и настроения" (1901), на которую были отклики и рецензии в "Русской мысли", "России", "Русском богатстве", "Биржевых ведомостях" и др. Мошину принадлежат очерки об 11 писателях, опубликованные в книге "Новое о великих писателях" (1905; 1908)". По сведениям, предоставленным П.А. Шваревым, А.А. Клёсовым, О.А. Кравцовой и М.М. Гершзоном, "Мошин Алексей Николаевич 16.05.1870 г. Великие Луки-15.02.1929 г. Новоржев. В 1881 поступил в Великолукское реальное училище, которое оставил спустя пять лет. С 16-ти лет доставал заработок в службах: почтово-телеграфной, железнодорожной, в торговой конторе и по городскому общественному управлению. С 1897 его произведения печатались в петербургских периодических изданиях. Автор книг, в том числе: «Очерки и наброски» Саратов, 1898, «Штрихи и настроения» Москва 1903, «Желанная. Частушки Великолуцкого уезда» Псков, 1912, «Легенды Великих Лук» Псков, 1915"." www.rodstvo.ru Первый очерк А.Н. Мошина передаёт рассказ о Гоголе его родной сестры: "Помню я брата почти с моего детства. Мне было уже двадцать шесть лет в 1852 году, когда он умер. Он был на шестнадцать лет старше меня: он родился в девятом, а я - в двадцать пятом году, и заметьте, в один и тот же день, 19 марта, родились мы: он - первый сын и я - последняя дочь в нашей семье. Это случайность, что он родился в Сорочинцах... Вот как это было. У нашей матери было два выкидыша... После того родители молились пред чудотворной иконой и дали обещание, что если родится у них сын, то назовут его Николаем во имя святителя Николая Чудотворца. Тогда трудно было устроить, чтобы приехали к вам вовремя акушерка или доктор. Когда пришло время, отец поехал с матерью к доктору Трофимовскому в его имение Сорочинцы. И вот родился там, в доме доктора, мой брат, и родители назвали его Николаем. Брат любил вспоминать о том, почему назвали его Николаем. Как только мать оправилась, переехала с новорожденным в Васильевку. Здесь он и рос и жил... Да, я очень хорошо помню брата... Волосы у него были русые, а глаза - коричневые. В детстве у него были светлые волосы, а потом потемнели. Особенно у него потемнели волосы после того, как он обрился в Петербурге. Существовало такое убеждение, что кто из Малороссии приезжает в Петербург, на того вода петербургская так действует, что волосы вылезают... И брат, как приехал в Петербург, обрился. После того волосы у него потемнели. Ездил с ним лакей отсюда, он и тому советовал обриться, но лакей не послушался и лысым стал... Росту брат был ниже среднего; худощавым я его никогда не видела; лицо у него было круглое, как видите на портрете, и всегда у него был хороший цвет лица, я не видела его болезненно-бледным... Немножко он был сутуловат, это заметнее было, когда он сидел. Говорят, где-то кто-то слышал, как он малороссийские песни пел, а я не слышала, как он пел. Он любил слушать, как поют или играют. Меня часто просил играть ему на фортепиано малороссийские песни. "А ну-ка, - говорит, - сыграй мне "Чоботы"..." Стану играть, а он слушает и ногой притопывает... Ужасно любил он малороссийские песни... Видела я, как он раз нищих позвал и они ему пели... Но это он хотел сделать так, чтобы никто из нас не видел: он позвал их к себе в комнату... Брат жил тогда во флигеле... Я рассказала этот случай художнику Волкову, а он картину такую написал..." А.Н. Мошин. Памяти Н.Г. Бунина Следующий очерк А.Н. Мошина передаёт нам рассказ Н.Г. Бунина. Мошин пишет: "Я собрал несколько штрихов, касающихся И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина и Н.А. Некрасова, от знавшего лично этих писателей Николая Григорьевича Бунина, о котором упоминает И.С. Тургенев в письме к другу многих литераторов Михаилу Александровичу Языкову следующими словами: "Спасское, 10 августа 1881 Любезнейший Михаил Александрович, получил я ваше письмецо и вместе с ним охотничий рассказ г. Бунина, который я прочел с истинным удовольствием. Описание того далекого края и людей весьма живо и характерно, и не один во мне охотник, но и литератор остался вполне доволен. Поблагодарите г. Бунина за его любезность от моего имени, и так как он, вероятно, не ограничится одним этим рассказом, то скажите ему, чтобы он и впредь меня не забывал..." Николай Григорьевич Бунин родился в Борисоглебске Тамбовской губернии (сейчас — Воронежская обл.) в семье винного пристава. «...Я вырос на раздольных степях Тамбовской и Воронежской губерний, в добром кругу дружной семьи старинных псовых охотников», — писал он в автобиографии. Служил в Новгородской губернии (на Валдае) помощником акцизного надзирателя. В доме своего начальника М. А. Языкова встречался с писателями — И. С. Тургеневым, Н. А. Некрасовым, Ф. М. Достоевским. Его охотничьи рассказы печатались с 70-х годов в журнале «Природа и охота» Л. П. Сабанеева. В 1895 году в Туле брошюрой издан рассказ «Лука Иванович Долбняков и его Букетка». В 80—90-е годы жил в Витебской губернии. Второе издание «Рассказов охотника» (СПб., 1910) подготовлено дочерью писателя — М. Н. Буниной. Она включила в него стихотворение художника П. П. Соколова «Дружеское послание». О Н. Г. Бунине писали: Л. Писарев в журнале «Псовая и ружейная охота», 1902, № 5—8; В. А. Громов в книге «Тургеневский сборник», выпуск 4, Л., 1968 г. Третий очерк А.Н. Мошина посвящён А.П. Чехову Мошин пишет: "Мне вспоминается небольшой уютный кабинет А.П. Чехова в его ялтинской даче. За письменным столом и за изящным рабочим креслом - в алькове оттоманка, а над нею - картина Левитана. И на противоположной стене на камине - фреска Левитана "Стога сена". Под широким окном - диван, а к нему повернуто приставленное боком к письменному столу большое удобное мягкое кресло. Панно из покрытых автографами фотографий знакомых Чехова - на столе у входа в кабинет. Сюда 25 августа 1901 года из соседней комнаты провел меня Антон Павлович Чехов, заслоняя на минуту дверь своей большой высокой фигурой; крепко, энергично пожимая мою руку, усадил радушно на кресло, а сам сел на диван под окном и откинулся на спинку дивана, заложив ногу на ногу. Этой спокойной удобной позы он не переменил, пока мы беседовали. Сквозь пенсне он смотрел на меня открытым, прямым умным и внимательным взглядом. Как-то своеобразно приятным, симпатичным казался его грубоватый жесткий, "толстый" голос, и звучало в этом его голосе как будто что-то надтреснутое, больное. Он говорил простым, почти народным языком, и в каждом его слове чувствовалась правда, искренность и доброжелательство..." А.Н. Мошин. Воспоминания кн. Голицына (Некрасов, Достоевский, гр. Л.Н. Толстой в эпоху "Войны и мира", Ги де Мопассан) Мошин пишет, передавая слова князя Голицына: "- Если воспоминания каждого о людях замечательных должны принадлежать обществу, то мне жаль, что я ничего такого не записал... А я знал Ренана, Реклю и Мопассана, знал графа Л.Н. Толстого, Достоевского и Некрасова. Теперь едва какие-нибудь только общие представления о некоторых из них сохранились в моей памяти... Если то, что еще я помню, может быть интересно, то не запишете ли вы для печати? Так мне сказал князь Константин Константинович Голицын. Вот что записал я затем с его слов: - Некрасова и Достоевского я встречал у Андрея Александровича Краевского, иногда в довольно большом обществе. О них помню только то, что Некрасов казался мне милым, любезным, внимательным человеком, очень интересным собеседником, остроумным, часто веселым рассказчиком. Достоевский казался очень суровым и мрачным и необщительным человеком: он вступал в разговор и споры только с кружком своих тесных знакомых, он часто бывал грустен, уныл и часто казался раздраженным. Тяжелый, угрюмый, болезненно-нервный человек -таким казался мне Достоевский. Графа Л.Н. Толстого я встречал часто в начале семидесятых годов у моего дяди, князя Сергея Владимировича Голицына, в Москве. Лев Николаевич много и подолгу говорил о событиях двенадцатого года, которых касался в своем романе "Война и мир" и которые он тщательно изучал. Потом как раз мне привелось на офицерском экзамене отвечать о кампании двенадцатого года, и я, именно благодаря тому, что многое узнал не столько из учебников, сколько слушая рассказы графа Льва Николаевича Толстого, получил на экзамене полный балл..." Князь Константин Константинович Голицын - информация не найдена. И.С.Аксаков. О праве челобитных в Древней Руси И.С.Аксаков. О праве челобитных в Древней Руси 
Иван Сергеевич Аксаков (1823 - 1886), русский публицист, поэт и общественный деятель. В своей статье Иван Сергеевич аксаков пишет: "В последней нашей статье мы употребили одно выражение, которое, как мы слышали, некоторым из наших читателей показалось неправильным. Именно, передавая изложенную в статье французского публициста и издателя газеты "La Presse", Emile Girardin, мысль об отношениях общества к государству, мы выразились следующим образом: "Государству предоставляется полновластие, ничем формально не ограниченное; для общества же выговаривается неограниченная свобода жизни умственной, религиозной, промышленной, то есть свобода слова, вероисповедания, право ассоциаций, право петиций (то есть "челобитень" по-старинному языку Руси) и т. д.". Нам замечают на это, что перевод "петиций" - "челобитными" неверен и что в допетровской Руси никакого права петиций или челобитень не существовало. Действительно, этого права никогда не существовало как права, в смысле права сознанного, законом закрепленного и утвержденного, но оно жило и действовало как обычай, как самое обыкновенное, естественное отправление гражданского быта допетровской Руси. Наши предки очень бы удивились, если б им объявили, что подавание челобитень есть какое-то "право", и считается на Западе очень важною льготою, даруемою свыше или добываемою снизу! Не менее удивились бы и наши правители допетровского периода, если бы какой-нибудь западноевропейский юрист вздумал им объяснить, что с точки зрения западноевропейской этот обычай, повсеместный на тогдашней Руси и глубоко вкорененный в понятиях правительства и общества, служит как будто к сокращению пределов верховной власти! Ни правительство, ни общество русское этому бы не поверили, потому что никакого сокращения пределов власти тут и не было, а просто им иначе не мыслилось и иной порядок дел им, в то время, не представлялся возможным... " И.С. Аксаков сочетал в своих воззрениях монархизм с критикой государственной власти, утверждая, что «Государство, конечно, необходимо, но не следует верить в него как в единственную цель и полнейшую норму человечества. Общественный и личный идеал человечества стоит выше всякого… государства, точно так, как совесть и внутренняя правда стоят выше закона и правды внешней». Л.А. Тихомиров. Рабочие и государство 
Тихомиров Лев Александрович (1852 - 1923) - политический деятель, публицист, религиозный философ. В своей статье Лев Тихомиров пишет: "В XIX веке перед странами новейшей культуры неожиданно для них выдвинулся так называемый рабочий вопрос, быстро превратившийся в общее пугало. Об руку с ним неизменно шли революции, потрясавшие государства, потрясавшие тысячелетние основы человеческого общежития. Миллионы рабочих проникались убеждением в том, что перед ними стоит или смерть, или полный переворот государственности и общественности. Они сами отождествляли свое дело с социалистической революцией, и такой же взгляд на рабочее движение охватывал другие классы. В результате получалась страшная взаимная ненависть и ожесточенная борьба с такими эпизодами, как выжигание родного Парижа коммунарами и "кровавая неделя" их беспощадного истребления "версальцами". Восстание, усмирение, террор справа и слева - вот что встает в воображении среднего "образованного человека" при мысли о рабочем движении. В странах, раньше нашего вступивших в это тяжкое испытание, теоретическая мысль и практика уже давно стали различать внутренний устроительный смысл этих разрушительных движений. Но к нам в Россию рабочий вопрос вторгся в самых архаически-революционных проявлениях. По меньшей развитости, у нас уверовали в социальную революцию с таким же фанатическим жаром, с каким средневековые крестьяне ждали обещанного Мюнцером наступления Царства Божия..." Анализируя исторические формы устройства России и многих зарубежных стран, Тихомиров делает вывод, что верховная власть в лице монарха даже в средних своих образцах действует более разумно и твердо, чем т.н. “демократия”. “При очевидных преимуществах монархии немудрено, что она составляла до сих пор как бы естественную норму государственной жизни человечества. В истории чаще всего мы встречаем именно ее, и величайшие эпохи национального творчества в большинстве случаев отмечаются именами монархов... Трудность возникновения и поддержания монархии зависит лишь от того, что она требует присутствия в нации живого и общеразделяемого нравственного идеала”. 04.08.2009 в исторический раздел сайта добавлена статья, характеризующая итоги Гражданской войны в Америке 1861-1865 годов. 
"По мнению американских историков, Гражданская война 1861-1865 гг. была самой кровопролитной за всю историю США. Цифры потерь по разным источникам приводятся разные, но в среднем потери северян составили около 360-ти тысяч человек убитыми и около 275-ти ранеными. Южане потеряли соответственно около 250-ти тысяч убитыми и 135-ти тысяч ранеными. Огромны были военные расходы, которые оцениваются историками цифрой в 3 млрд. долларов. Но убитые, раненые и затраченный капитал - это итог любой войны. Рассмотрим некоторые особенности окончания именно этой для дальнейшего существования США. По советским меркам принято считать, что самым главным достижением Гражданской войны была отмена рабства. Действительно, запрещение рабства было закреплено 13-й поправкой к Конституции США, которая вступила в силу с 18 декабря 1865 года. Но что из себя представлял Юг после окончания войны? Абсолютно разорённую, местами до основания выжженную землю. Если до войны Юг преуспевал, выращивал хлопок, строил жилища, занимался сельским хозяйством, то после окончания войны людям нужно было всё начинать заново. И самое интересное, что плохо пришлось не только бывшим белым рабовладельцам, но и самим бывшим рабам..." 03.08.2009 в раздел литературной критики добавлены три статьи Н.Н. Златовратова: 
Н.Н. Златовратский. Тургенев, Салтыков и Гаршин Николай Николаевич Златовратский (1845 - 1911) - русский писатель-народник, мемуарист. Отец его был чиновником канцелярии губернского предводителя дворянства, по образованию и происхождению, как и мать Златовратского, принадлежал к духовному сословию. В конце 1850-х он, благодаря содействию предводителя, открыл публичную библиотеку. В её открытии сын, учившийся в то время в местной гимназии, оказывал ему серьёзную помощь. Отец Златовратского начинал издавать «Владимирский Вестник», в котором должен был принять участие Добролюбов — товарищ по Педагогическому институту и друг одного из двух братьев отца Златовратского. Эти дядья, в связи с частыми и продолжительными поездками к деревенским родственникам, оказали решительное влияние на раннее пробуждение в Златовратском страстного интереса к народной жизни. Под конец пребывания Златовратского в гимназии, дела отца его приняли дурной оборот, и он не мог осуществить своей мечты — поступить студентом в Московский университет. Побыв нём год вольнослушателем, Златовратский затем поступил в Санкт-Петербургский технологический институт. Однако закончить его Златовратскому не удалось — всё время приходилось тратить на тяжелую борьбу с нуждой. В 1866 он случайно попал в корректоры «Сына Отечества». Это пробудило в нём страсть к литературной деятельности, которой он с увлечением предавался ещё в гимназии. Рассказ из народной жизни: «Падеж скота» был принят в «Искру» В. С. Курочкина, и с тех пор Златовратский стал помещать такие же небольшие рассказы в «Будильнике», «Неделе», «Новостях». Впоследствии они составили книжку «Маленький Щедрин». Предлагаем вашему вниманию литературные воспоминания Златовратского Тургенев, Салтыков и Гаршин Также мы публикуем воспоминания Н.Н. Златовратского об Александре Ивановиче Эртеле. Златовратский пишет: "С покойным Александром Ивановичем мне пришлось познакомиться впервые в 80-м, кажется, году, но я, к сожалению, уже не помню, при каких обстоятельствах это произошло. Впервые я вспоминаю его, когда он уже был заведующим в Петербурге в одной частной библиотеке, вновь открытой на углу Невского и Литейной. Несколько раз я и бывал у него там. Библиотека была небольшая, в очень скромном помещении, составленная исключительно из "серьезных" книг, в то время наиболее ходких и, повидимому, предназначавшаяся главным образом для обслуживания духовных запросов интеллигентного разночинства. А. И. в то время, кажется, помещался в одной или двух небольших комнатках при библиотеке, где и собирались у него кое-кто из молодежи. Между прочим, помнится мне, некоторое время состоял у него в качестве помощника, в то время еще студент, небезызвестный впоследствии, рано умерший молодой писатель И. Н. Харламов, которого я хорошо знал, как близкого мне земляка. В то время Эртель уже начал печатать свои "Записки степняка" в "Вестнике Европы". В это же время мы, младшие по времени сотрудники "Отечественных записок", затевали дешевый артельный журнал "Русское богатство", преисполненные мечтаниями создать орган, возможно доступный по цене для разночинской читающей публики. Эртель, насколько помнится, сочувствуя общей идее журнала, несколько скептически относился к нашему предприятию с практической стороны и не торопился записываться в его сотрудники. Да и вообще он не состоял в числе сотрудников "Отечественных записок" и ничего в них не печатал до 84-го, последнего года их существования, когда [...] был напечатан его небольшой очерк, хотя он был в очень близких отношениях с ближайшими сотрудниками их, как, напр., С.Н. Кривенко. Отчего это происходило, сказать не умею, но он долгое время предпочитал печататься исключительно в "Вестнике Европы". Вообще его литературная физиономия как начинающего писателя в то время еще недостаточно выяснилась, и он стоял как бы между двух литературных лагерей, хотя во многом и очень близких друг к другу..." Эртель Александр Иванович - талантливый писатель. Родился в 1855 г. в Задонском уезде, Воронежской губернии, в одном из помещичьих имений, которыми управлял его отец, обрусевший немец. Воспитание Эртель получил дома; с малых лет изучил, преимущественно практически, сельское хозяйство и, нередко исполняя поручения отца, близко соприкасался с крестьянским миром. 18-летним юношей получил самостоятельную должность в экономии крупного тамбовского землевладельца, где прослужил около 6 лет, после чего перебрался в Петербург. Здесь он продолжал свое самообразование и заведовал одной частной библиотекой. На литературное поприще Эртель выступил в 1879 г. Во всех своих произведениях Эртель является убежденным народником, выше всего ставящим в крестьянстве цельность его устоев, своего рода культуру, которая, в противоположность дворянской и бюрократической, избавлена от разложения. Третий мемуарный очерк Златовратского посвящён А.И. Левитову. Н.Н. Златовратский пишет: "Когда я был еще студентом, Левитов занимал уже видное место среди молодых русских писателей. Тогда только что вышли его "Степные очерки" в двух маленьких красных книжках, в отдельном издании Генкеля. Я не скажу, чтобы он особенно читался среди так называемой "большой публики", но в среде молодежи и особенно интеллигентного разночинства рассказы его читались с интересом и любовью. Мягкий, поэтический колорит его степных картин природы и лирических излияний, смягчавший некоторую мрачность выводимых им типов, отрадно действовал на душу тех сотен и тысяч юношей-бедняков, которые покинули свои далекие полуразоренные разночинские гнезда в глухих городках и селах, променяв их на сырые и холодные "каморы с мебелью" в столицах, представлявшихся им "ареной деятельной силы, пытливой мысли и труда". Как ни сумрачны были воспоминания о далеких родных местах, какие возбуждал в них Левитов, но та1 поэзия, которую умел он разлить по своим картинам и отыскать в сумрачных лицах своих героев, заставляла их переживать нечто такое, что согревало их сердца, наполняло верой и поддерживало в минуты отчаяния в их холодных мансардах. Нужно заметить, что этот поэтический колорит, так ярко проникавший "Степные очерки", был в то время (в 60-х годах) и одним из ярких достоинств Левитова, отличавших его от целой массы второстепенных беллетристов, сильных лишь благими намерениями, и в то же время одной из причин, по которым он не мог быть назван особенно популярным писателем того периода; в его экскурсиях в область поэзии многие видели недостаток, как и в отсутствии модных современных тем. У всякого времени свои задачи, и такую односторонность требований от писателя нельзя всецело поставить в вину тому поколению, но вместе с тем и Левитов не считал себя вправе вполне подчиняться этим требованиям и изменять как себе, так и тем заветам старых поколений, которые ему были дороги: он был воспитан в школе старых поклонников пушкинской и гоголевской поэзии и не только не мог отрицать ее вместе с последователями Писарева, Зайцева и др., но находил в душе своей прямой отзвук ее, и она была его второй натурой, которую он, конечно, не имел ни возможности, ни намерения увечить. Это обстоятельство, по моему мнению, было очень характерно для Левитова и придавало ему, как личности, некоторый своеобразный облик, несколько не соответствовавший существовавшему в то время среднему типу писателя. И это было вполне естественно, так как сам Левитов, как крупный талант, был оригинальная личность, не укладывавшаяся в известные шаблоны. С этой стороны мне прежде всего пришлось узнать его, и прежде всего он ею меня и поразил..." Текст воспоминаний о Левитове целиком Левитов, Александр Иванович (1835 — 1877) - русский писатель, «народник». Родился в селе Доброе, ныне Липецкой области, в семье дьячка. Дьячок содержал постоялый двор, открыл школу и его сын, А.И. Левитов уже восьми лет вёл целый класс в школе отца. Небольшая семья много трудилась, но жила безбедно и дружно и, в общем, детские годы Левитова прошли привольно и ласково. Они наложили неизгладимый отпечаток на его мягкую, поэтическую и немного экзальтированную натуру. Лучшие страницы его нестройных, но часто полных истинной поэзии произведений — те, в которых он обращается мыслью к золотой поре своего детства, к воспоминаниям о безбрежной шири родной степи. Позже Левитов учился в Лебедянском духовном училище и Тамбовской семинарии однако бросил семинарию. В 1855 году поступил Петербург, в Медико-хирургическую академию. Через год после поступления в академию, "вследствие какой-то истории", Левитов был сослан в Шенкурск Архангельской губернии, потом направлен в Вологду, с обязательством отслуживать в качестве фельдшера стипендию, которую получал при обучении в академии. В Вологде Левитов стал страдать алкоголизмом. Добрая половина его произведений посвящена «запивойству», игре пьяного воображения, пьяным галлюцинациям и т. д. Они производят иногда такое впечатление, будто ничего кроме бесшабашного пьянства и пьяного распутства и нет в русской жизни. Поселившись в 1860 г. в Москве, благодаря счастливой случайности, познакомился с Аполлоном Григорьевым, который сразу оценил оригинальный талант Александра Ивановича и пристроил его в качестве секретаря редакции передового тогда журнала «Русского Вестника». «Ярмарочные сцены. (Очерки из простонародного быта)» — эта первая публикация писателя в журнале «Время» 1861. очерки его появляются один за другим в «Московском Вестнике», «Времени», «Русской Речи», «Библиотеки для чтения», «Зрителе», «Современнике», «Развлечении» и других, иногда под псевдонимами: Гиероглифов — в «Русском мире», Иван Сизов — в «Искре». На них обращают внимание. С конца 1871 г. по начало 1872 г. Левитов был фактическим редактором иллюстрированного журнала «Сияние». Однако, далее Левитов вторично опускается, спивается, теряет средства к существованию и умирает от чахотке в московской университетской клинике. 01.08.2009 в библиотеку сайта добавлены следующие материалы: 
В раздел "Духовная проза". "Ему скорее хотелось сказать обществу то, что он считал для него полезным, и он решает собрать в одну книгу всё писанное им в последние годы к друзьям в духе своего нового настроения и поручает издать эту книгу Плетнёву. Это были «Выбранные места из переписки с друзьями» (СПб., 1847). Большая часть писем, составляющих эту книгу, относится к 1845 и 1846 годам. 1840-е годы — пора формирования и размежевания двух различных идеологий в современном ему русском образованном обществе. Гоголь остался чужд этому размежеванию несмотря на то, что каждая из двух враждующих партий — западников и славянофилов, предъявляла на Гоголя свои законные права. Книга произвела тяжёлое впечатление и на тех, и на других, поскольку Гоголь мыслил совершенно в иных категориях. Белинский, например, разродился гневной статьёй не "Выбранные места переписки...", которая изобиловала оскорбительными эпитетами. Лишь А. О. Смирнова и П. А. Плетнёв смогли поддержать его в эту минуту. Гоголь, не отвергая целесообразности социального переустройства, основную цель видел в духовном самосовершенствовании. Поэтому на долгие годы предметом его изучения становятся труды отцов Церкви. Гоголь не примкнул ни к западникам, ни к славянофилам. Н.В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями В раздел литературной критики добавлена статья А.В. Амфитеатрова "Чудодей" (Памяти М.А. Волошина)
Амфитеатров, Александр Валентинович (1862 - 1938) - писатель, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик, драматург, автор сатирических стихотворений (псевдонимы Old Gentleman, Московский Фауст и др.). Амфитеатров познакомился с М. Волошиным в конце февраля 1905 г., когда был парижским корреспондентом петербургской газеты «Русь», а Волошин приехал в Париж, чтобы помогать ему, а впоследствии сменить на этом посту. Общение их продлилось менее полутора лет, поскольку в июне 1906 г. Волошин вернулся в Россию. Амфитеатров пишет:"Макса - то есть Максимилиана Александровича - Волошина я знал хорошо, близко, дружески (несмотря на разницу наших лет) в его парижские молодые дни. В течение двух лет он прикатывал к нам на виллу Монморанси почти ежедневно, редко пропуская день-другой. Тогда это был самый жизнерадостный и общительный молодой человек из всей литературно-артистической богемы не только русского (с ним Макс, пожалуй, меньше знался), но и "всего" Парижа. Цвел здоровьем телесным и душевным и так вкусно наслаждался прелестью юного бытия, что даже возмущал некоторых..." А.В. Амфитеатров. Дом литераторов в Петрограде 1919 - 1921 годов Доклад был прочитан в Праге в "Umelecka Beseda" 26 марта 1922 г., опубликован в газете "За свободу!" (1922.1, 6, 9 апреля). Амфитеатров пишет: "Перекричать Нансена с Горьким и К° мудрено: у них в распоряжении слишком много громких рупоров. Но авось уши у людей рассудительных и искренне благожелательных к России сумеют, наконец, сквозь шум и треск оглушительной вселенской рекламы расслышать из России также и тихие голоса тех, кто осужден большевиками на голод и телом, и духом, в отмщение за любовь к своей родине, за верность ее культурным заветам, за блюстительство чести и славы русской идеи и русской речи, за противодействие насилию, порабощению, холопскому низкопоклонству и льстивым компромиссам. Дом литераторов, как я знал его в 1919 - 1921 годах, был и жил именно таким страдальцем, неуступчиво стойким в своей святой вере. И если мой слабый голос привлечет к этому прекрасному свободолюбивому учреждению некоторое внимание моих читателей и обратит к нему их симпатии, я почту себя сделавшим посредством этого повествования не худое дело и буду тем искренне счастлив..." По воспоминаниям В.Ф. Ходасевича, «национализировав типографии и взяв на учет бумажные запасы, советское правительство присвоило себе право распоряжаться всеми типографскими средствами. Для издания книги, журнала, газеты отныне требовалось получить особый "наряд" на типографию и бумагу. Без наряда ни одна типография не могла приступить к набору, ни одна фабрика, ни один склад не могли выдать бумаги. <...> Ввести прямую цензуру большевики еще не решались — они ввели ее только в конце 1921 года. Но, прикрываясь бумажным и топливным голодом, они тотчас получили возможность прекратить выдачу нарядов неугодным изданиям, чтобы таким образом мотивировать их закрытие не цензурными, а экономическими причинами. Все антибольшевистские газеты, а затем и журналы, а затем и просто частные издательства бьыи постепенно уничтожены» (Ходасевич В.Ф. Книжная палата // Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 229). "Жёлтые" новости наших проектов
Наши проекты    
|
